«Если я буду так метко стрелять, то все патроны раньше времени изведу», — рассуждал Николка, чуть повеселев: все же не с пустыми руками вернется в палатку. А кто знает, быть может, вон за тем распадком он подстрелит и вторую белку, а там и третья и четвертая подвернется. Охота — это дело такое… Тут главное не унывать. Николка не унывает — у него все еще впереди.
И хотя не добыл он больше ничего в этот день, но к палатке подходил бодро.
«Вовремя успел», — удовлетворенно подумал он, оглядываясь на солнце, — оно уже стояло над вершинами гор.
Улита взглянула на него с удивлением, молча поставила перед ним столик, миску с супом и куском мяса. Когда он поел и напился чая, Улита спросила:
— Белки нет?
Николка понял вопрос, как участие, и торопливо, со скорбным видом закивал головой. Однако Улита ему не посочувствовала.
— Очень рано пришел, — сказала она укоризненно. — Совсем мало ходил, надо много ходить, дотемна.
Но главный конфуз ожидал впереди. Он нарубил дров, почистил винтовку, почитал книгу, подремал, но солнце все не опускалось за горизонт. Наконец солнце кануло. Но и после захода солнца было еще долго светло.
«За это время я мог бы убить не одну еще белку. Не меньше десяти километров мог бы пройти…» — терзал себя Николка.
В сумерках прибежали собаки, они вошли в палатку и, помахивая хвостами, устало легли на проходе. Морда Мальчика была испачкана кровью.
Покряхтывая, покашливая, Аханя долго выбивал палочкой снег с торбасов, привязал шерстяную разделку к жерди, чтобы она не сползла по трубе, затем натянул потуже угол палатки, постучал по брезенту, проверяя натяжку, повздыхал еще и наконец вошел. На каждой ноге у него висело по шесть белок, он их молча отвязал и оставил на пороге. Еще четырех белок отцепил от пояса. Некоторые белки были уже мерзлые.
Николка подавленно молчал. Тяжело, устало вздохнув, старик опустился на шкуру, начал переобуваться. Улита кинула ему сухие торбаса. Переобувшись, он молча пил чай, сосредоточенно о чем-то думал — брови его то вздымались, то хмурились. Лицо его казалось Николке сердитым. Напившись чая, Аханя закурил, о чем-то поговорил с Улитой и наконец, повернувшись к Николке, участливо спросил:
— Мало убили, да? Окси! Плехо, плехо. А где иво находили? Круглый такой гнездо, да? Всего один бельки там были? Окси! Такой шибка редка бывает. Две бельки, три бельки, даже пять бельки на гайно живут, одни бельки не живут. Значит, другой бельки соболь кушали или твоя другой бельки прятались, твоя не находили иво. Эти бельки, наверно, далеко ходили, на сопка орех кушали, потом домой, когда солнце садились, приходили, тибе иво оставляли зря. Ты где ходили? По речке ходили, да? Нету бельки, да? Нада на распадка подымались. Нада везде, везде ходили, бельки следы искали. Далеко ходили нада, бистро ходили нада, спина чтобы мокрый били, палатка поздно-поздно ходили нада, тогда мало-мало убьешь, однако. — Сказав все это, Аханя ободряюще улыбнулся и надолго замолчал, отдыхая.
Часа через два он принялся обдирать оттаявших белок. Николка тоже взялся за свою, и, пока он обдирал ее одну, старик ободрал пять. Николка засмотрелся на то, как быстро и ловко обдирал Аханя белок, разговаривая с Николкой, он почти не смотрел на свои руки.
На следующий день, следуя совету старика, Николка поднимался в каждый распадок и старался держаться ближе к сопкам.
В палатку он пришел в сумерках. Аханя уже сидел на шкуре и переобувал торбаса. Николка вначале залпом выпил ковш воды и лишь после этого прошел на свое место и с видом победителя отвязал восемь белок. Улита одобрительно сказала что-то, Аханя, радостно улыбнувшись, воскликнул:
— Окси! Молодец! Сколько убили?
— Восемь штук убил, — деловито ответил Николка, отыскивая глазами добычу старика, и, найдя ее, упавшим голосом повторил: — Восемь штук всего.
— Хорошо! Очень хорошо! — искренне хвалил старик.
А над головой его рядом с торбасами висело множество белок. Николка украдкой пересчитал их — получилось девятнадцать. Он не был завистником, но теперь испытывал чувство, близкое к зависти. «Хорошо ему, — думал он, — у него две собаки, они ему ищут…»
И, как бы угадав его мысли, Аханя вдруг объявил:
— Завтра нада тибе брать Мальчика, иво хорошо бельки искали будут.
Но с Мальчиком Николка успел добыть только четырех белок, после чего пес работать отказался и вскоре убежал в табор.
— Ну и черт с тобой! Без тебя обойдусь! — обиженно крикнул Николка вслед убежавшему псу.
В этот день он убил десять белок. Аханя добыл одиннадцать. Белок Николка обдирал до полуночи. Несколько раз старик предлагал ему помощь, но Николка упорно отказывался:
— Надо мне самому научиться.
На следующий день Николка убил четыре белки, Аханя — семь.
— Все. Бельки нету. Завтра будем кочевали на другой места, — сказал Аханя за ужином.
На новом месте удача по-прежнему сопутствовала старику. Николка ходил без собаки и потому убивал на три-четыре белки меньше, чем старик. Теперь Николка ходил по тайге свободней, реже озирался и почти не вздрагивал, если рядом неожиданно щелкал от мороза сучок. Нет, страх перед тайгой не покинул его, но у Николки появился охотничий азарт, и этот азарт пересиливал страх и уводил охотника все дальше и дальше от палатки, в самые глухие распадки, в самые угрюмые уголки тайги. Стреляя в белку, Николка чрезвычайно волновался, дрожал всем телом, как в лихорадке, и от этого часто делал промахи.
Очень скоро Николка научился отыскивать белку не хуже хорошей собаки. Главная трудность заключалась в том, чтобы обнаружить гайно. Часто белка шла к гайну по вершинам деревьев, но в этом случае она роняла на снег кусочки коры, почки и разный сор, по которому Николка без особого труда отыскивал гайно. В гайне, как правило, было две-три белки, если же он заставал в гайне только одну белку, но видел, что следов беличьих вокруг много, он оставлял это гайно до вечера и приходил к нему когда вторая белка возвращалась с кормежки на ночлег.
Несколько раз Николка пытался догнать кормящуюся белку и догонял, но на это уходило много времени и сил — гораздо проще было отыскивать гайно, а под вечер возвращаться к нему и отстреливать собравшихся в нем белок. Иногда у беличьей семьи было несколько гайн, и к каждому вели следы. В этом случае приходилось простукивать каждое дерево. Хуже было, если белки селились не в гайнах, а в дуплах огромных тополей. Нередко такие дупляные белки, заслышав стук, не выскакивали, как обычно, а лишь высовывали из дупла головки и, убедившись, что это не соболь, прятались обратно. Таких хитромудрых белок приходилось выгонять выстрелами, прицельно обстреливая дупло. Бывало так, что выскочившая из дупла или гайна белка, ни секунды не задерживаясь, пускалась наутек.
— Эти бельки шибка собуль гонял, — объяснял Аханя, — иво кушать бельки хотели, но догнать не могли. Типерь эту бельки шибка боялись, палкой стукнет — сразу иво убегали, думали: опять иво собуль гонять будут.
В тех местах, где лиственницы были низкорослыми и отстояли одна от другой на большом расстоянии, белка выскакивала из гайна мгновенно и тотчас прилипала к стволу, ибо деваться ей было некуда; в таких местах соболь ее настигал легко, оставляя на снегу ямку с крапинками крови да кончик хвоста. Не менее ловко расправлялась с белкой и сова.
Неуловимо быстро летело на промысле время. День за днем все глубже постигал Николка азбуку промысла. Не без помощи Ахани он твердо усвоил, что главное в промысле, как и во всяком деле, — это трудолюбие и сметливость. Часто его обуревало желание идти помедленней, часто ему хотелось посидеть на удобной валежине или постоять где-нибудь в затишье, но всякий раз в такие минуты он вспоминал усталое, сморщенное от боли лицо Ахани, слышал его глухой и тяжелый стон. Ему становилось стыдно, и он, не останавливаясь, не замедляя шаг, шел все дальше и дальше.
…В конце декабря начались снегопады. К тому времени охотники добрались до устья речки Маякан, сделав одиннадцать утомительных кочевок. Здесь, на слиянии Маякана с Ямой, рядом со старым, построенным четверть века тому назад экспедиционным бараком и застала охотников непогода. Долина Маякана была широкой, с невысокими отлогими сопочками, густо поросшими лиственничным лесом. За этими сопочками вздымался белый, точно выпиленный из сахарных кусков, Маяканский хребет.
