Дни напролет — лишь только светало и до поздних сумерек — зоологи на широких охотничьих лыжах бороздили глубокие сугробы вологодской тайги, собирая научный материал. Самих зверей они не видели ни разу, зато много ценной информации получили, изучая их следы. Для этого исследователи каждый день проходили на лыжах по 15—20 километров (больше не получалось — на севере зимние дни короткие), вчитываясь в отпечатки лап выбранного зверя.
По следам можно было определить пол и возраст животного, живет ли оно постоянно на этом участке или проходное, голодное оно или сытое, а если сытое — то кем и когда пообедало.
Каждый день из-за темноты приходилось прекращать работу, а на следующее утро на лыжах мчаться к оставленному месту и продолжать тропление до следующих сумерек.
А так как звери, как правило, передвигались по чащобе, то этот зимний труд у зоологов отнюдь не был легким. Единственное что они позволяли себе в качестве отдыха — так это получасовое чаепитие где-нибудь под елкой.
Многочисленные лыжни — следы их интенсивной работы — расчертили всю тайгу. Именно из-за их переплетения приключилась история, следствием которой было похищение у Советской армии очень хорошего топора.
В зимние студенческие каникулы Саша решил отдохнуть от московской суеты в вологодской глубинке. Он отправил телеграмму Олегу с просьбой его приютить. Олег написал ответное письмо с объяснением, как лесной дорогой добраться до их «базы».
В назначенный день зоологи попросили Михаила Панкратьевича — хозяина дома одной полузаброшенной вологодской деревни, в котором они остановились, принять московского гостя, а сами, как всегда, ушли на маршрут.
Когда они вернулись, оказалось, что Саша не приехал. Евгений Николаевич и Олег решили, что какие-то обстоятельства не позволили ему вырваться в тайгу.
На следующий день зоологи на рассвете снова отправились в лес. В нескольких километрах от деревни они наткнулись на стоящую прямо у лыжни припорошенную снегом палатку.
Около нее виднелись воткнутые в сугроб широкие лыжи, кострище и поленница дров. Рядом с ней лежал сломанный топор. Топорище было целое, а обух лопнул.
Но исследователей привлек внимание не сломанный топор, а голые ступни, выглядывающие из полотняного жилища. Олег по ним узнал человека. Это был Саша.
Олег постучал лыжной палкой по крыше палатки.
— Живой? — спросил он.
— Живой, — ответил ему изнутри брезентового домика скрипучий голос. — Я слышал, как вы подъехали. Не спится под утро. Прохладно.
— Это заметно по твоим синим конечностям, — сказал Олег.
— Вечером тепло было, даже жарко, — произнес невидимый Саша. — Я даже из спальника вылез.
Палатка заходила — вероятно, Саша там одевался.
— Ну, ты и проводник! — продолжал разглагольствовать Саша, — так дорогу описал, почище Ивана Сусанина.
С этими словами он, наконец, вылез наружу.
— Чай кипятите — вон дров сколько. А я пока рюкзак соберу.
Евгений Николаевич быстро развел костер и поставил на огонь котелок.
— А это что? — показал Евгений Николаевич на сломанный топор.
— Некачественное изделие. На обухе с перекалом. Топорище я сам делал. Оно и не подвело. А сталь плохая. В следующий раз буду выбирать. Хорошо, что я дрова успел нарубить. А то холодновато все-таки.
— Почему же ты деревню не нашел? — спросил, морщась от дыма, Олег, — до нее всего три километра.
— А это ты так объяснял, как ее найти. Написал — иди, мол, по нашей лыжне, больше на широких лыжах здесь не ходят. И придешь. А вы, я вижу, тут так волков гоняли, что весь лес в тропах. Поди разберись, какая к деревне выведет. Я поискал-поискал, а потом смотрю — смеркается, лучше я в своей палаточке, да в своем родном спальничке переночую. Развел костер, поужинал и на боковую. Только вот топор сломал.
— Не холодно было? — спросил, разливая горячий чай по кружкам, Евгений Николаевич.
— А у меня спальник зимний. Из верблюжьей шерсти. Тяжеловат, зато спать везде тепло.
Зоологи тем временем попили чаю, Саша взвалил себе на спину свой огромный рюкзак.
— Иди по нашей свежей лыжне. Дойдешь к деревне. Крайний дом. Спросишь Михаила Панкратьевича. Он тебя приютит.
— Нет, я лучше с вами похожу. Разомнусь, тайгу посмотрю.
— Ну, как знаешь, — и Евгений Николаевич, а за ним Олег пошли по лосиным и волчьим следам. Шествие замыкал Саша.
Шли они недолго: через километр Олег нашел растерзанную волками лосиху.
Олег и Михайлин встали в стороне, а более опытный Евгений Николаевич стал внимательно обходить место трагедии, для того чтобы понять, какую тактику в этом случае применяли волки и как защищался лось.
Потом он позвал своих молодых коллег, доложил им результаты исследований и предъявил все четыре конечности лосихи, на которых оставалось еще порядочно мяса.
Саша посмотрел на них, достал нож и стал обрезать то, что оставили им волки.
— Ты что делаешь? — забеспокоился Евгений Николаевич.
— Мясо обрезаю. Вечером суп сварим.
— А волки? — продолжал волноваться Евгений Николаевич. — Они ночью придут доедать, а им есть нечего.
— Другого лося задавят, — равнодушно отвечал Саша.
— Но это уже не чистый эксперимент, — возразил Евгений Николаевич, — это уже артефакт. Антропогенный фактор.
— А вот и им есть что поесть, — сказал Саша, показывая на не замеченную Евгением Николаевичем и Олегом еще одну ногу лося. Пятую.
Пристыженные следопыты оставили Сашу за мясницким занятием, раскопали снег на месте трагедии и обнаружили остатки еще одного лося, поменьше.
Евгений Николаевич с Олегом пошли дальше, а Саша погрузил мясо в свой рюкзак и отправился в деревню, к Михаилу Панкратьевичу. Варить суп.
* * *
Олег думал, что бездонный бидон наконец-то опорожнился. Но оказалось, что он ошибся. Саша вытащил из алюминиевой емкости аккуратную тугую связку тросиков.
— Вот, — сказал он Олегу. Для по́тасков. На весь путик хватит.
Олег, в отличие от старшины Сочавского, не стал задавать нелепых вопросов, что такое по́таски и что такое путики. Олег знал это хорошо. Потому что они вместе с Сашей оканчивали один и тот же институт. Заочный. Пушно-меховой. Который в Балашихе.
Олег помнил, как вместе с ними сдавал вступительный экзамен директор какого-то заповедника — солидный дядька, которого начальство, очевидно, насильно отправило получать высшее образование. Директор был в зеленой форме с алюминиевыми дубовыми листьями на лацканах и в галунах.
Его только спросили какая птица живет в Арктике.
— Пи́нгвин, — не задумываясь, ответил директор.
— У вас есть тяга к знаниям, — вздохнул экзаменатор. — Ставлю вам «хорошо».
* * *
Из бидона тем временем появился новый сверток.
— Шкурки, — пояснил Саша.
— Какие шкурки?
— Зверюшек разных. Две норки, ондатра, горностай, хорек. Всего понемногу. Да еще три зайчика, да еще одна собачка. Ты их развесь, чтобы отвиселись. Да смотри, чтобы моль не съела.
— Когда же ты успел?
— Да этой зимой и успел.
— А где? В самоволку бегал?
— Никуда не бегал. Всё на территории части. Это же особо охраняемый объект. Как заповедник. А значит — и зверей много.
— А чем добывал?
— Да капканами. Пяток через каптерщика раздобыл. А зайчиков — петлями. Сначала, правда, не получалось. Проволоку никак не мог подобрать. Они у меня через одного петли откручивали. Правда, потом в другие попадались. С обрывками проволоки на шее. Я таких называл Юлиусами Фучиками.
— Да откуда у тебя на это всё время? Ведь армия, служба все-таки.
— А времени много и не надо. Помнишь мужика из нашего института?
Олег и это не забыл.
* * *
Больше всего Олегу запомнились сессии в Балашихе, когда со всего Союза туда съезжались охотоведы, егеря и работники заповедников.
Вернее, даже не сами сессии, а вечерние посиделки в общежитии. Водка была московская, то есть хотя и качественная, но самая ординарная, а вот такой закуской (которая, кстати, исчезала за два первых вечера) не мог похвастаться не один стол, даже кремлевский. Икра красная с Камчатки, икра черная с Каспия (качеством, естественно, гораздо лучше, чем магазинная, потому что приготовлена была самими добытчиками), копченая изюбрятина, лосятина и медвежатина, жареные и консервированные в собственном соку рябчики, всевозможная соленая рыба — осетры, сиги, лососи, палтусы, и множество банок с моченой брусникой, морошкой, клоповником и еще какими-то совершенно непонятными дарами лесов, морей и рек нашей необъятной Родины.
