— Да. Только неравная у них дружба получается.

— Пусть и за такую спасибо скажет, — отрезала Мария Григорьевна.

— Кто?

— Да Евдокия. Кто же еще? Она всю жизнь за печатной машинкой в приемной у Федора просидела, не перетрудилась. А прислуживать да угождать — это ей по должности полагалось. Ничего тут обидного не вижу.

— А вы дружили с соседкой?

— Так мы в один класс ходили. В школе, — уточнила она. — И Зойка с нами. Потом помогла ей на работу пристроиться к мужу. Да, давно это было… А я так и пропахала всю жизнь возле конвейера. А так, считай, что родня были.

— Сегодня странный вечер, — мне показалось, что сейчас у меня закружится голова.

— Печальный, — подтвердила Мария Григорьевна.

— Я вот еще что хотела спросить, не знаете, в какой аптеке Евдокия Тихоновна покупала лекарство?

— Так в нашем доме за углом своя аптека есть. Там, наверное, и покупала.

— Ее нашли на углу улиц Тихой и Перекатной.

— Постой, постой, — начала припоминать она. — Могла! Там недавно новая аптека открылась, по телевизору о ней передача была, говорили, что самая дешевая в городе. А ветеранам даже скидки дают, пять процентов.

Мы еще какое-то время говорили о пустяках, по сути дела судачили о покойнице. Оказалось, что кроме семьи Васюты да этой соседки она больше ни с кем не общалась. Старые ее сотрудники потерялись из виду: кто постарел и не выходил из дома, кто пристроился по-барски при «крутых» детях, а кто… как и она теперь.

Ни те, ни другие, ни третьи не нуждались больше в знакомстве с Евдокией Тихоновной. Может, не зналась бы с ней и старая подруга Зойка, обошлась бы без ее услуг, да уж больно она тосковала по мужу и топила тоску в беседах с его секретаршей.

Другие соседи по площадке были жильцами новыми, недавно переселившимися из окраин города. Они купили эти квартиры, освободившиеся все тем же естественным порядком.

Вот и весь мой урожай. Не знаю, будет ли с него прок для Ясеневой.

Я вышла на улицу, зная, что поеду не домой и не в магазин, а в больницу, где она меня ждала.

В такое время такси — самый надежный вид транспорта. Увидев «Опель» в шашечках с цифрами 0-64 по бокам кузова, я махнула рукой.

15

Ему стало невыносимо одиноко. Вечер еще только начинался — долгий, кромешный, глухой зимний вечер. И никаких планов.

Игорь Сергеевич пощипывал ядреную гроздь винограда — любил, грешным делом, побаловать себя вкусненьким по вечерам — и листал телепрограмму на текущую неделю. По старой привычке обводил кружочками время передач, которые его интересовали, которые стоило посмотреть. Собственно, это были не передачи, а показы фильмов, старых, из той, прежней жизни — бедной, но бесконечно милой и светлой, безыскусной, наивной, как отшумевшая целомудренная юность.

Неделя обещала порадовать двумя фильмами из цикла «Следствие ведут знатоки» и многосерийного телефильма «Профессия — следователь». Но сегодня, как назло, ничего интересного не было.

Книги в последнее время он читал мало, надоела пошлость и надуманность городских романов, кровь и беспредел криминального чтива, примитивность и безнравственность некоторых бойких литературных барышень. Из детективщиков признавал только Маринину и Незнанского.

Пожалуй, самым стоящим жанром в годы безвременья стала фантастика. Он восхищался своим молодым коллегой Серафимом Лукиным, который после первого литературного опыта забросил вдруг психиатрию и подался в профессиональные писатели, и теперь его стиль Дебряков ни с чьим бы не спутал. Далее шел бесподобный Сергей Алехин. Долго он ждал появления его новых романов после «Улей» и «Протест». Игорь Сергеевич отложил на тумбочку его роман «Предмет печали» и подумал, что пора перечитать «Свиток» — роман, с которого началось его знакомство с этим удивительным автором. В стороне от всех громадой высился Глеб Усачев — проповедник безупречной нравственности, умница и эрудит. Сегодня Игорь Сергеевич купил его новую книгу «Не гуди» и не торопился приступать к чтению, предвкушал будущее удовольствие, наслаждался этим предвкушением.

Надвигался пустой и вялый вечер, после которого может последовать многодневная разбитость и слабость.

Хандра… Она всегда приходила с воспоминаниями о семье, оставленной в Челябинске, о дочери. Это был отрезанный кусок жизни, опыт, который он не хотел бы повторить.

Он подошел к книжным полкам, где отдельно стояли книги Тли, — Тали Наталиной, его бывшей пассии, изданные в мягких переплетах. На тыльной стороне обложки был помещен ее портрет из времен молодых и нахальных. Тогда она была необъяснимо услужливой, вожделеющей отдаться и ограничиться этим. Или он ее не понял, не разгадал до конца, или в ней была скрыта редкая сексуальная девиация, поражающая женщин, склонных к мазохизму. Какая она теперь, как ее муж, не разбежались ли они после ее успехов на новом поприще? Господи, ну и гадость она пишет, работая под Хмелевскую! Неужели не понимает, что ее извращенность вылезает наружу в героях, которых она пытается представить положительными, уродуя их, производя обратный эффект.

Хорошо, что она укатила отсюда, живет где-то в Перми, завоевывая оттуда неприхотливых читателей. Смешно ей-богу, такая дура — теперь звезда литературного Олимпа. Однако с этим надо считаться.

Возле ее книг он ненадолго задержался, вспоминая, как тяжело ему скрывать истинное отношение к ее писаниям. Тля не часто приезжает сюда. Но когда выбирается погостить у матери и навестить других родственников, они обязательно встречаются. Два раза в год она отдает в издательство очередную рукопись и устраивает себе двухнедельный отпуск. Кроме этого, один летний месяц проводит на море, говорит, что где-то на Сейшельских островах у нее есть дача. Может и врет, с нее станется.

Он знает о ней все, хотя совершенно не нуждается в этом, просто наблюдает неординарное явление жизни, к которому не без тайного умысла богов был когда-то причастен. В чем состоял этот умысел, он так и не понял.

Странное течение мыслей привело к тому, что Игорю Сергеевичу непреодолимо захотелось женской ласки, захотелось завуалированной прелюдии, долгой-долгой ненасытной нежности, а после — доверительного разговора обо всем на свете, и чтобы непременно этому сопутствовало согласие. А почему бы и нет, черт возьми!

Уже два года им владела Лена, случайная пациентка. Где же еще он может познакомиться с женщиной?

Все началось с заурядного сочувствия — Ленка страдала упорными бессонницами, боялась темноты, ее преследовали дурные мысли, мрачные предчувствия. Короче, весь набор пошлого невроза переутомления прочно угнездился в ее дородном теле, и она элементарно могла загнуться, дожиться до депрессии или нервного срыва. Ему захотелось вернуть ей полноту и радость жизни, и он принялся за лечение всерьез.

Затем познакомились ближе.

Игорь Сергеевич презирал женщин, подгуливающих на стороне, ненавидел их, в чем, безусловно, сказывалась личная неудача в семейной жизни. Он выискивал для них самые грязные, самые неблагозвучные определения, готов был, если бы позволили — кто? — поубивать всех до единой, и был уверен, что рука бы его не дрогнула. А так как подозревал, что все люди наделены одинаковой степенью любопытства и, следовательно, женщины всегда остаются гулящими девками, то на всякий случай замужних ненавидел всех подряд, не вдаваясь в детали.

Но как врач понимал, что замужняя женщина, умеющая сохранить семью и взаимопонимание с мужем, — явление более нормальное, чем одинокая, без разницы, была ли та старой девой или, сделав неудачный выбор, приобрела перекошенный опыт супружества.

Женщина-жена, даже если у нее нет детей, все же естественнее, гармоничнее и совершеннее матери-одиночки, ибо адекватной женщину делает общение с мужчиной, а не исполнение множества других жизненных функций в отрыве от ее неотъемлемого природного партнера, без которого она физиологически неполноценна.

И поэтому здоровая его часть — не уязвленная оценками женщин и собственными самооценками — тянулась к нормальному, не ущербному варианту, он старался не проводить время со свободными искательницами приключений. Постулат марксистской философии о единстве и борьбе противоположностей примирял его с этой раздвоенностью в себе.