«Уже несколько месяцев болит грудь. Боялся, что у меня больные легкие. Доктор уверил, что ничего опасного нет, однако прописал в обязательном порядке рыбий жир, две столовые ложки в день…
Очень стыдно Вас затруднять, но, как выяснилось, болезней вокруг нас тысяча, а здоровье только одно».
Деньги нужны были и для перевода в тюрьму, и для покупки Кертнеру лекарств и книг. Капо диретторе разрешил хорошенькой просительнице самой оплачивать счета издательства, не ухудшая материального положения заключенного, не из его тюремного бюджета.
23 мая 1937 года Кертнер просит свою бывшую секретаршу:
«оплатить в издательстве и прислать книгу Себастьяна Висконти Праска «Решительная война». Книга издана в Милане в 33 году. Необходимо возместить и все почтовые расходы».
11 июня 1937 года Кертнер просит Джаннину оплатить в издательстве стоимость и пересылку в тюрьму книг Гегеля «Философия истории» и Рейнаха «История религии» («на любом из основных европейских языков»). Он получил от дирекции разрешение подписаться на журнал «Восточная Европа» (издание Института по делам Восточной Европы — Рим, ул. Лукреция Кара, 67) и журнал «Современный Восток» (издание Восточного института который помещается там же).
«Вы понимаете, с каким нетерпением я буду ждать Вашего ответа.
К. К.».
15 сентября 1937 года Кертнер обратился с просьбой прислать ему кое–что из мелочей (мыло, гребешок, носки) и одновременно запрашивал:
«Можно ли подписаться с октября на журнал «Обозрение иностранной прессы»? Или нужно ждать нового, 1938 года?»
Приписка капо диретторе:
«Уважаемая синьора! Пришлите все, что заключенный просит, но не приобретайте этого журнала, так как он не имеет права его получать. Следовательно, ваши беспокойства будут напрасными, а журнал я вынужден буду реквизировать.
Д ж о р д а н о».
Расходы на подписку, благодаря вмешательству Джордано, отпали. Но Кертнер должен подкармливаться в тюремной лавке! И не только мыло, гребешок и носки предстояло купить, собирая посылку.
Что можно было продать еще из вещей шефа? Через несколько дней после ареста пришел портной и принес костюм. Уже состоялась последняя примерка, костюм оплачен, а застрял у портного потому, что заказчик попросил переставить пуговицы. Ну что ж, костюм опоздал весьма кстати. Джаннина впечатала в опись строчку насчет костюма, благо до подписи полицейского комиссара в описи было еще достаточно чистого места.
Костюм продали через комиссионный магазин, и у Джаннины появилась легальная возможность снова прийти на помощь бывшему патрону.
Как раз в эти дни Гри–Гри получил из Центра шифрованную радиограмму:
«Секретарша очень опасна, она много знает. Сообщайте, как себя ведет. Можно опасаться, что она наболтает много лишнего, тем более что отчим ее арестован.
И л ь я».
Уже не в первый раз Гри–Гри получал телеграммы по поводу секретарши от весьма недоверчивого, переполненного подозрениями сослуживца.
Первая шифровка на этот счет пришла вскоре после ареста Этьена:
«Секретарша слишком легко отделалась от агентов ОВРА. Ее благополучие подозрительно. Очень возможно, ее оставили на свободе, чтобы она способствовала аресту других товарищей. Как можно ей доверять? Не делайте ничего без ведома адвоката, без его советов».
И л ь я».
Все последние месяцы Илья только предупреждал Гри–Гри и настораживал, с каждым месяцем этот товарищ, занимающий большой пост в Центре, все больше осторожничал и все строже предостерегал. «Этого не делайте!», «От этого лучше воздержаться», «Решение вопроса целесообразно отложить»…
Черт возьми, но ведь нужно не только опасаться, бояться, остерегаться, надо чем–то реально помогать Этьену! Гри–Гри не чувствовал за словами и поступками Ильи той острой тревоги за судьбу Этьена, той оперативной деловитости, которая всегда ощущалась в рекомендациях Старика. Это Илья должен был подобрать замену для Этьена и не выполнил давнего приказа Старика.
Проницательность Ильи в отношении секретарши мнимая; он исходит из того, что в ОВРА сидят олухи. Бдительный товарищ не понимает: если бы секретарша в самом деле сотрудничала с ОВРА, итальянцы обязательно создали бы видимость, что ее преследуют, и сделали бы это именно для того, чтобы она сохранила доверие друзей Кертнера!
«Она могла бы уже много раз воспользоваться обстановкой и скомпрометировать нас, — размышлял Гри–Гри. — Не стала бы контрразведка ходить так долго вокруг да около!»
И потом Илья не знает и не принимает во внимание всех дополнительных жизненных обстоятельств, обусловивших нынешнее поведение Джаннины, — и гибель отца, и смерть отчима, и ее ссоры с женихом на политической почве. Автор бдительных шифровок не в ладах с психологией, не знает правил, каких придерживаются умные контрразведчики в своих тайных поединках с противником. Наконец, разве Грй–Гри вправе не доверять собственному впечатлению о Джаннине, сомневаться в ее искренности, считать все ловким притворством?
Гри–Гри отправил в Центр телеграмму, в которой выразил острую тревогу за судьбу Этьена, просил принять более действенные меры для облегчения его участи и подтвердил, что ответственность за подбор связных он полностью берет на себя.
58
Большая камера о трех каменных стенах, а четвертой стеной служит сплошная решетка, выходящая в коридор. Стена–решетка удобна тюремщикам: ничего не укрывается от их всевидящих глаз, жизнь камеры как на ладони.
Но решетка позволяет видеть все, что делается в коридоре, и нет тюремных тайн, которые тотчас же не становились бы достоянием заключенных.
Камера, в которую посадили Этьена, была рассчитана на восемь человек, в нее втиснули тринадцать коек. Здесь сидела группа заслуженных революционеров, стойких борцов с фашизмом — Джованни Роведа, Каприоло, Бьетоллини, Будичин, Йори и другие.
Когда мимо решетки вели политзаключенных, они приветствовали жестами или возгласами соседей Этьена по камере. Тюремщики следили, чтобы проходящие не заговаривали с обитателями камеры. Лишь стражник Карузо, когда дежурил один, не мешал скоротечному общению политических между собой.
Три большие камеры для политических в том же коридоре набиты преимущественно молодыми парнями — это рабочие из Милана, Реджо дель Эмилии, Турина, Модены, Пармы, Болоньи, Брешии. И ничего удивительного в том, что молодые выражали свое почтение вожакам коммунистического подполья, популярным в Ломбардии и Пьемонте.
Администрация старалась отъединить политическую молодежь от старожилов тюрьмы. Вот почему, несмотря на тесноту, две промежуточные камеры в коридоре пустовали…
Началось с того, что уголовники, которые разносили по утрам хлеб, протащили назад мимо стены–решетки мешки с нетронутым хлебом. В то утро молодые парни из многих камер взбунтовались и объявили голодовку, протестуя против каторжного режима и против того, что ухудшилось питание.
В Италии заключенные находятся на довольствии у поставщика. Он одевает, обувает арестантов, ремонтирует их одежду и обувь. Он же держит лавку и продает кое–какую провизию тому, у кого есть деньги на тюремном счету.
При сдаче подряда на питание заключенных обусловливается и качество макаронных изделий, и заправка супа. В Кастельфранко уже не раз происходили скандалы из–за того, что жуликоватый подрядчик не придерживается стандарта. Или еще хуже — от супа несет тухлятиной. А сам–то суп — жиденькое хлёбово. Про такое — вспомнил Этьен — в Белоруссии говорили: «Крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой».
Однажды подрядчик завез такие темные макароны, что вызвал в тюрьме всеобщее возмущение. В тот день стража боялась открыть двери в камеры, никого не выпускали на прогулку. Чтобы успокоить заключенных, в тюрьму привезли в запломбированном мешочке макароны — ту самую пробу, которая фигурировала при сдаче подряда. Подрядчика тогда уличили в обмане, он извинился, но его раскаяния хватило ненадолго: оно оказалось еще более скоропортящимся, чем его провизия.
Пайка хлеба и миска супа — дневной рацион заключенного. Он даже не вправе попросить кружку кипятку — только холодную воду.
