Агирре оглянулся и показал Кертнеру на шасси — оно плавно выпускалось, убиралось и снова выпускалось.

Кертнер одобрительно кивнул, и вскоре самолет пошел на снижение. Конечно, следовало спрыснуть живительной влагой исправленное шасси, чтобы оно больше не отказывало при посадке, следовало отметить совместный полет без парашютов.

Кертнер пригласил Агирре в таверну при аэродроме. Таверна находилась в двух шагах от небольшого зданьица, над которым торчит антенна, а в небе трепыхается, полощется колбаса, набитая ветром и указывающая его направление.

Когда Кертнер и Агирре вошли в таверну, хозяин поспешил навстречу из–за стойки.

— Мой друг, — представил Агирре своего спутника. — В нем счастливо соединились авиация и коммерция.

— Еще неизвестно, чего больше. — Кертнер сел за столик, скользнул взглядом по стенам — портреты тореро, бычьи головы…

Хозяин засуетился, подчеркивая уважение к гостю. Он принес Кертнеру стул с резной деревянной спинкой причудливой формы.

— Достопочтимый сеньор, прошу вас пересесть. Этот стул для самых почетных гостей таверны! На нем не раз сидели Санчес Мехиас, Гаэтано Ордоньее и другие знаменитые тореро. Вот их автографы, — хозяин показал на спинку стула.

— Тебе оказана высокая честь! — сказал Агирре. — Мне трактирщик этого стула не предлагал. А напрасно! В тот день, когда я решил стать летчиком, Испания и любимый король Альфонс потеряли замечательного тореро!

Агирре увидел красную скатерть на одном из столиков, рванул ее к себе, сделал несколько движений, как на корриде, и набросил скатерть на хозяина.

Агирре рассказал, что аэродром Таблада недолго находился в руках республиканцев, мятежники захватили его очень быстро. А еще до того, как в бутылке коньяка «мартель» показалось донышко, Кертнер узнал, что 5 ноября из Альбасете на аэродром Алькала де Энарес, севернее Мадрида, перелетели первые русские эскадрильи. Уже на следующий день они встретили в небе Мадрида «юнкерсы», «фиаты» и сбили девять самолетов. Агирре не мог ответить на вопрос Этьена, какие самолеты у русских.

Сражение за Мадрид идет в последние дни с чрезвычайным ожесточением, войска Мола и авиация несут большие потери. В связи с этим эскадрилью Аугусто Агирре через неделю перебрасывают поближе к Мадриду, на прифронтовой аэродром. Если говорить правду, он этому рад, потому что в противном случае решение вопросов, касающихся женской чести и мужского самолюбия, может опасно затянуться.

Назавтра Агирре разлучили со стариканом «бреге», и после серии тренировочных полетов он пересел на новенький истребитель «хейнкель–51». После появления русских машин полеты в средневековой карете немыслимы!

Неделю с одним днем был Кертнер на аэродроме Таблада и немало узнал такого, что ему отчаянно важно знать.

Кертнер воспользовался разрешением Агирре и поднялся на крыло навой модели «мессершмитта», затем посидел на месте пилота, примеряясь к управлению, глядя, удобно ли установлена доска приборов, запоминая, как на ней расположены все кнопки, ручки и рычаги…

Его мало интересовали самолеты, которые уже воевали с республиканцами, потому что те уже сбили над своей территорией самолеты всех марок, а значит, республиканцы и наши авиаторы имели полную возможность обследовать и препарировать машины на земле, досконально их сфотографировать, снять размеры и так далее.

Кертнера прежде всего интересовали новинки в оборудовании, новшества в технической оснастке, вооружении моделей самолетов, которые изготовлены на немецких и на тех заводах, которые только считались итальянскими, а по существу были дочерними предприятиями авиационных фирм, прислуживающих Гитлеру. Иные модели еще не попали на конвейер, им устраивали в безоблачном небе над всей Испанией последний экзамен в ходе боев с республиканцами и советскими добровольцами.

И разве не естественно для австрийского авиаинженера интересоваться тем, как ведут себя в полетах приборы, изготовленные по патентам, проданным фирмой «Эврика»?..

Аэродром дважды бомбили наши, и оба раза безуспешно. Он огорчился, что республиканцы бомбили недостаточно метко, явно не знали системы зенитного огня над аэродромом (вот бы сообщить точные адреса зениток!).

И в то же время обрадовался, что бомбы упали в стороне от взлетной дорожки, — кому же охота пострадать от своего осколка?

«А все–таки у республиканцев и наших добровольцев нет тех бомбовых прицелов, за которыми я охотился последний год», — подумал он в минуту бомбежки.

Ведь не мог же штурман бомбардировщика принять за посадочную полосу шоссе вдоль аэродрома. Скорее всего, этот штурман не имел хорошего бомбового прицела. А может, не учел сильного бокового ветра при бомбометании. Вот и «съездил за молоком». Штурман разукрасил шоссе воронками, а попутно выкорчевал бомбами десятка два апельсиновых деревьев — их ветви гнулись под золотой тяжестью плодов.

Нечего и говорить, что после бомбежки вновь собрались в таверне при аэродроме. Кертнер заявил хозяину, что предпочитает его таверну даже ресторану в «Касинилья де ла Компана». С того дня хозяин еще старательнее показывал свою расторопность, исполнительность и бегал то на кухню, то к их столику, задыхаясь от мнимой усталости.

В таверну вошел испанский летчик — долговязый, худощавый, с резкими движениями, холодным и надменным взглядом.

— Бутылочку моего, да похолоднее!

— Хименес, из нашей эскадрильи, — отрекомендовал его Агирре, когда тот подошел к столику. — Мой друг Кертнер, летающий коммерсант.

— Завидую Агирре, перелетаешь в Толедо, — сказал Хименес, не расположенный к шуткам. — Десять минут лёта до Мадрида! Но почему так срочно?

— Думаю, из–за русских… Слышал, что творится над Мадридом? И днем, и ночью… Большие потери…

— Особенно драчливы эти русские «чатос», — зло сказал Хименес. — Но мы с курносыми не церемонимся. Слышали? Один красный заблудился и сел вчера к нам под Сеговией.

— Ну и что?

— Разрубили его на куски, запаковали в ящик, привязали к парашюту и сбросили с письмом: «Подарок командующему воздушными силами. Такая участь ждет его самого и всех красных». Воображаю, как красные обрадовались подарку! — Хименес заржал.

— А если бы ты сыграл в такой ящик? — спросил Агирре. — Настоящий летчик и христианин до этого не унизится…

— А тебе не позволяет голубая кровь? Твой фамильный герб? — Хименес вышел, не прощаясь.

Если только не заниматься расспросами и не слыть любопытным, в таверне при аэродроме можно услышать много интересного. Здесь он узнал о местопребывании статуи святой девы Марии. Сперва она застряла в монастыре капуцинов, километрах в сорока от Мадрида, затем статую эвакуировали куда–то на юг, подальше от линии фронта. Представители церковной иерархии и знатные гранды уже вернулись в Севилью, а при статуе остались сопровождающие рангом помельче. Теперь статуя живет на колесах, ее прячут под брезентом грузовика.

Не один бокал мансанильи выпил Кертнер (когда требовалось — и через силу) в той таверне, не однажды щедро угощал соседей по столику.

А какой богатый прощальный ужин устроил Кертнер накануне отлета Агирре!..

В тот памятный день на аэродроме приземлился грузовой «юнкерс» без опознавательных знаков, и оттуда вышел пассажир с удивительно знакомой внешностью: невысокого роста, совершенно седой, с молодым румянцем.

Никто из аэродромного начальства самолет не встретил, но к крылу «юнкерса», с которого сошел улыбающийся седоволосый человек, подкатил автомобиль «хорьх». Из «хорьха» выскочил господин в штатском и расторопно раскрыл перед пассажиром «юнкерса» дверцу автомобиля. Тот козырнул, уселся на заднее сиденье, и «хорьх» рванулся с места. Вот что значит мощный восьмицилиндровый мотор! Минута — «хорьх» уже мчался вдоль кромки аэродрома, по тому самому шоссе, по засыпанным воронкам, наново окутывая пылью придорожные оливковые деревья цвета сизой пыли.

Никак не мог Этьен вспомнить, кому принадлежит знакомая внешность, и злился на себя, и ругал себя безмозглым дураком, у которого не память, а дырявое, гнилое решето. И только когда «хорьх» уже промчался, Этьен вспомнил.