— Не бывает безвинных, все в чем-нибудь виноваты.

— Ты, значит, судья?

— Ну, ладно, ну, виноват я. Что мне сделать, чтоб отмыться?

— Почем я знаю?

— А что делать собираешься?

Лёнька вздохнул:

— И этого тоже не знаю.

Богдан смотрел на Лёньку разными глазами, а потом вдруг спросил:

— А давай подвиг совершим?!

— Подвиг?

— Ну, если мы Чепаю про предателя расскажем, это же будет подвиг?

— Кто нам поверит? Наше слово против этого Ночкова. Чепай, поди, Ночкова давно знает, а нас впервые увидит. Документы чужие, форма чужая. Не поверит.

Молодые люди вновь погрузились в невеселые мысли. Бывает же так: решишь изменить жизнь, а так все запутал, что дальше — только еще запутанней получается.

— Черт усатый! — в сердцах сказал Богдан.

Лёнька удивленно поднял на него глаза:

— Точно!

— Что точно?

— Черт усатый. То самое, что нужно.

До Богдана дошло, что имеет в виду Лёнька.

— Да ты рехнулся! — заржал бандит. — Даже мне такое в голову не пришло.

— Ты со мной?

— Шутишь? Ты без меня и пикнуть не успеешь, как тебя повяжут.

Они ударили по рукам. Богдан решил, что нашел подход к этому чистоплюю, а Лёнька думал, что иногда добро приходится делать из зла, потому что больше ничего под руками нет.

Петька

В станице творилось что-то невероятное — все со всеми братались, пели песни, будто Чепаев объявил не об открытой конфронтации с большевиками, а об окончательной победе мировой

революции. Казалось, что в дивизии каждый первый ненавидит большевиков.

Бойцы чистили оружие, чинили одежду, в походных кузницах шумно дышали горны, звенели наковальни и тревожно всхрапывали лошади. Все бывалые чепаевцы готовились в поход.

Петьке было не до того.

Он не собирался оставлять Чепая, уже давно решил — идти с командиром до конца, даже на смерть. Но как-то легко после митинга все позабыли, что по гарнизону бродит диверсант или даже диверсанты. Поэтому Петька отобрал десяток проверенных ребят и методично, двор за двором, прочесывал станицу от площади к окраинам, постепенно расширяя радиус поиска.

Удалось выяснить, что Тверитинова убили не в переулке, а во дворе и сначала тело прятали в бочке. Выяснилось также, что убивал один, а как минимум трое — наблюдали. Один наблюдатель прятался в пустом сарае, двое других, судя по следам, были знакомы с убийцей, что косвенно подтверждали два коня, стреноженные в сарае одного из брошенных домов.

К сожалению, большую часть следов красноармейцы затоптали. Но и того, что нашли, хватило для нехитрого вывода: злоумышленников было не меньше четырех. Труп, найденный рядом с Твери- тиновым, скорее всего, принадлежал кому-то из них.

— Думаешь? — усомнился Чепаев, когда Петька изложил ему свои соображения. — Может, кого из курсантов пришибли?

— Утром была проверка. Если бы кто пропал — доложили бы в штаб, — ответил Петька.

— Пожалуй. Чем еще обрадуешь?

— Вот чем. Смотри: тот, кто Тверитинова убил, хотел его спрятать, так? Иначе зачем он его в бочку засунул?

— Дальше.

— Другой его из бочки вытащил и всем напоказ положил.

— Думаешь, назло?

— Может, назло, а может, и нет. У меня, Василий Иванович, какая-то нехорошая картинка нарисовалась.

— Говори.

По мнению Петьки, убийца точно знал, кто такой Тверитинов и с чем приехал. Колокольников и Деревянко могли быть заодно с убийцей, но Тверитинова знать не могли. Из того, что эти двое уехали, но не увезли труп, можно заключить только одно — они и понятия не имели об убийстве, иначе бы вывезли из станицы мертвое тело.

Получается, убийца хотел скрыть приезд Тверитинова.

— Погоди, Петька, не срастается что-то. Бронштейн же зафиксировал приезд «Руссо-балта».

— Вот именно. Убийца это тоже понял. И поторопился.

Убийце предстояло избавиться одновременно от свидетелей и от машины.

Проще всего было отправить свидетелей на машине, потому что Колокольников умеет водить. Те двое (или трое) знакомых убийцы должны были покончить с Колокольниковым и Деревянко за пределами станицы. Но злодей не учел, что уничтожать надо было не только машину, но и весь пост, через который проезжал Тверитинов.

— А почему свидетелей должны были убить те двое, а не сам злодей?

— Ты дай мне все рассказать, сам поймешь, что к чему!

Двое — или трое — сделали свое дело, потом вернулись, видимо, за вознаграждением. Вознаграждения могло оказаться недостаточно, поэтому один из сообщников убил другого, чтобы присвоить всю награду, а главному злодею в отместку за жадность решил насолить и вытащил труп из бочки.

— Складно рассказываешь, — похвалил Чепай. — Где это ты так навострился?

— Книжки читал про Шерлока Холмса.

— Кто такой?

— Ну, мужик такой, англичанин, жуликов и душегубов ловит в Англии.

— Смотри-ка, молодец какой. И что же ты, Шерлок Холмс, придумал? Кто наш злодей, любись он конем?

Петька посерьезнел, посмотрел Чепаю прямо в глаза.

— Только ты, Чепай, не того, не смейся.

— Ну, давай, давай, чего тянешь?

Петька глубоко вздохнул, наклонился и прошептал Чепаю на ухо.

Чепай выслушал и, когда Петька выпрямился, спросил:

— Ты с ума съехал? Начальник штаба?!

Петька кивнул:

— Он, Василий Иванович. Больше некому. Слышал же, как он начал ручки умывать: мол, я бланков много выписал, выезжай из станицы по-любому.

— А как ты вину его доказать собираешься?

— Не знаю. Но он это, как бог свят — он.

Чепай молчал. Не то доводы порученца казались

ему неубедительными, не то слишком зловеще звучали обвинения к начальнику штаба, который не только посмел предать командира, но и убил его друга.

— Вот что, Петруха, — сказал Василий Иванович. — Помнишь, я тебе рассказывал, как этого льва добыл на войне?

— Помню, Чепай.

— Остался у меня с тех пор боевой товарищ, а ты мне такое про него рассказываешь.

Петька покраснел и опустил голову.

— И самое хреновое, Петька, что не ты один, — закончил Чепай.

Гумилев

Письмо из Петрограда настигло Василия Ивановича в Александровой Гае, причем доставил его не кто иной, как комиссар Ёжиков. Он отбывал на Туркестанский фронт, путь его лежал как раз через Алгай. Узнав, что письмо из Петрограда опоздало на день и не застало Чепаева в Самаре, комиссар вызвался доставить его до адресата.

Конверт был настоящий, почтовый, из старых буржуйских запасов, правда, изрядно помятый от частого держания за пазухой.

— Плясать заставлять не буду, — сказал Ёжиков и отдал письмо Чепаеву.

— Читал? — спросил Василий Иванович без обиняков.

— Обижаете, товарищ начдив. Очень хотелось, но барышня, его передавшая, просила быть аккуратнее.

— Барышня?

— Не знаю, кто такая, из столичных, одета по-мещански. Сказалась из Петрограда, просила в Николаевск с оказией письмецо передать. Я ей сказал, что вас уже в Александров Гай отправили, она чуть не в слезы. Ну, я решил последнюю услугу оказать, чтобы лихом вы меня не поминали.

Чепаев уже увидел, от кого письмо, и обрадовался, как ребенок.

— Ну, спасибо тебе, Ёжиков, не забуду.

— Будьте здоровы, товарищ Чепаев, — сказал Ёжиков, уязвленный, что письму обрадовались больше, чем ему. Но что поделаешь, если Василий Иванович не успел как следует соскучиться за эти несколько дней.

Письмо было от Кольки Гумилева, с которым они не виделись почти четыре года. Ночков уже успел рассказать, что Гумилев, будто знаменитый стихоплет, работает в издательстве «Всемирная литература». Сам Ночков устроился туда счетоводом по рекомендации Гумилева, но быстро бросил рутину и махнул на фронт.

Сначала Чепаев хотел дождаться вечера и прочесть письмо от фронтового товарища вместе с Ночковым, но не выдержал, засел в кабинете начальника станции, вскрыл конверт и начал разбирать убористый почерк товарища.

«Здравствуй, дорогой Чепай. Если ты получил это письмо, значит, Бог на свете есть, и Он тебя бережет.