Перевел с литовского Б. БАЛАШЯВИЧЮС

ВЛАДИМИР МИХАНОВСКИЙ ИСПЫТАНИЕ

…Так и есть - на какую-то долю секунды он, видимо, расслабился, отключился. Впрочем, этого времени оказалось достаточно, чтобы с выпуклой поверхности огромного сфероэкрана успели исчезнуть разгневанные валы, крутящиеся воронки, пенящиеся волны - словом, то, что в сценарии испытаний обозначено как “штормовая водная преграда”. Тобор преодолел-таки акваторию, правда, Суровцев бросил наметанный взгляд на табло и нахмурился, - не так быстро, как хотелось бы…

А пока трансляторы далекого полигона, неукоснительно следуя настойчивому продвижению Тобора, переключились на новый участок трассы испытания. Вода сменилась сушей, но и здесь Тобору не стало легче. Почва - во весь экран - изрыта кратерами, словно язвами. Метеоритный ливень хлещет напропалую, и красноватая почва вулканического происхождения непрерывно содрогается. Картина дополняется падающими сбоку - дело к вечеру - зеленоватыми лучами яростного светила.

На обзорном экране отлично видно, как взрывы ежесекундно вспыхивают то тут, то там - беззвучно, как и все, что происходит в безвоздушном пространстве. После каждого взрыва ввысь вздымается великолепный султан, от которого на израненную безжизненную почву падает длинная черная тень. Она торопливо укорачивается, сходит на нет, когда потревоженная взрывом пыль и мельчайшие осколки породы оседают.

Угадать, куда выстрелит очередной метеорит, нелегко. Да и то сказать, ведь для решения этой задачи отводится не какое-то там спокойное время, достаточное для того, чтобы студенту - обдумать ответ на экзамене, а спортсмену - подготовиться к очередной попыке. На каждую частную задачу Тобору отводятся сотые и тысячные доли секунды. И от решения ее зависит не отметка в зачетной книжке, не стипендия и даже не судьба мирового рекорда, а само существование. Да, жизнь того, кто теперь преодолевает очередную полосу препятствий.

Кула труднее не только угадать, куда угодит метеорит, но и увернуться от него. Тут уж необходимы высшая, дьявольская, как любит говорить Аким Ксенофонтович, ловкость и быстрота реакции. Конечно, задача Тобора стала бы куда проще, будь у него в наличии обычная танкетка на гусеничном или колесном ходу, которыми, как правило, пользуются космонавты при высадке на новую, неисследованную планетy, или шагающим манипулятор.

Eму приходится рассчитывать только на себя, на собственные, как говорится, возможности?…

Ничего не попишешь, именно таков девиз нынешнего, заключительного цикла испытаний: аварийные условия. Именно они составляют суть решающего многотрудного экзамена Тобора, который теперь проходит.

Первая часть испытаний на исходе, и скоро будет объявлен перерыв для отдыха. Тобор, конечно, не ведает усталости, он мог бы пройти весь трехсуточный никл без перерыва. Тобор, но не люди… Экзаменаторы буквально с ног валятся от усталости.

Ученые-испытатели, собравшиеся в сферозале, знают: метеоритная полоса, как говорится, цветочки, главное испытание сегодняшнего дня впереди.

В отличие от испытателей Тобору неизвестно о том, что подстерегает его на каждом последующем этапе… Выскочив без всякой подготовки на метеоритную полосу, он знает только одно: бомбардируемое поле необходимо не только преодолеть, по и сделать это как можно быстрее. Каждая секунда промедления сверх расчетной засчитывается как штрафная.

Сама по себе формула испытания проста - проще не бывает: действие происходит, условно говоря, на чужой планете. Предположим, что группа космонавтов-изыскателей - и с ними белковый помощник Тобор - отдалилась от материнского корабля и попала в беду, оказалась в результате непредвиденных обстоятельств начисто отрезанной от внешнего мира. При этом все средства связи вышли из строя. (Как показывает многолетняя история освоения далеких планет, такое, увы, подчас случается, какой бы совершенной ни казалась техника: природа неистощима на выдумки, и у каждой планеты свой норов…) И вот, пока люди отсиживаются в пещере или каком-нибудь другом случайно подвернувшемся укрытии, Тобор должен как можно быстрее добраться до корабля, чтобы сообщить о случившемся и вернуться с подмогой. На этом-то своем условном пути к звездолету Тобор и должен сегодня преодолеть разного рода препятствия.

Они воспроизводят те, которые встречаются в документальных отчетах космических экспедиций прошлого.

Тускло мерцает экран в напряженной полутьме зала. Трансляцию с дальнего полигона ведут бесстрастные приборы. Там, за десятки километров от уютного зала, проходит решающее испытание, которое должно дать оценку многолетнему труду большого коллектива. Если Государственная комиссия примет Тобор - рукотворное создание, в котором соединились, сплавились воедино качества машины и живого организма, - то камеры синтеза Зеленого городка получат как бы образец, матрицу, по которой можно будет выращивать сотни и тысячи Тоборов - незаменимых помощников человека и на Земле, и в успешно осваиваемых просторах солнечной системы, и на далеких космических трассах.

Гигантский осьминог продвигается резкими прыжками, каждый раз каким-то непостижимым образом увертываясь от метеоритов.

Инженер Иван Суровцев не один год занимался “воспитанием”, обучением сложнейшей белковой системы, именуемой Тобором. Преподносил ему все новые дозы информации, учил решать разнообразные задачи. Не раз Иван наблюдал институтское детище и в “полевых” условиях, сопровождая Тобора и на учебные полигоны Зеленого городка, и в дальних поисках, которые проводились на Марсе и Венере. И никогда не переставал он любоваться своеобразной грацией движений Тобора, никогда не мог привыкнуть к этому захватывающему зрелищу - Тобор в прыжке. Оттолкнувшись всеми могучими щупальцами враз и вытянув их в полете вдоль тела, Тобор вонзался в пространство, подобный живой торпеде. Тобор и теперь прыгал, как его учили, - по всем правилам тонкой и сложной легкоатлетической науки. Он отталкивался от почвы под углом в сорок пять градусов, чтобы пролететь максимально большой отрезок.

В том, что прыжки - вовсе не такая простая штука, как кажется на первый взгляд, Суровцев убедился давно, как только приступил к обучению Тобора. После того как было решено, что основной способ перемещения Тобора - прыжки, пришлось пустить в ход весь опыт прыгающих земных существ. Весь - от тушканчика до кенгуру. В Зеленом городке изучали строение волокон их мышц, угол прыжка, стартовую скорость, дальность полета - да мало ли что еще!

В те времена, когда Тобора учили прыгать, первое место на стеллажах институтских лабораторий занимали бесчисленные рулоны пленок. На километрах лент были запечатлены разнообразные существа, либо распластавшиеся в прыжке, либо готовящиеся к нему, либо уже приземлившиеся.

Не был забыт, разумеется, и опыт выдающихся легкоатлетовпрыгунов всех времен, чьи рекорды украсили историю спорта.

Суровцев, как и его коллеги, частенько задумывался над утраченным секретом античных стадионов, подолгу размышляя над тайной сверхдальнего прыжка, которой владели тогдашние легкоатлеты.

…Прилетев в первый раз в Грецию - родину Олимпийских игр (потом-то он бывал здесь множество раз, безуспешно пытаясь разгадать мучившую его загадку), Суровцев долго стоял перед мраморной плитой, потемневшей от времени. Оливковый прямоугольник как бы обуглился по краям, мелкие трещины разбежались по его поверхности, словно морщины на старушечьем лиие. Снова и снова перечитывал он надпись на плите, которая гласила, что достославный Фаилл во время оно прыгнул в длину ни много ни мало на шестнадцать метров… “Мы говорим о прогрессе в спорте, - подумал тогда Суровцев, тщательно переписывая в записную книжку надпись, выбитую на плите. - Однако прошло не одно тысячелетие, и вот во второй половине XX века (нашей, разумеется, эры!) во время Олимпиады в Мехико Р. Бимон пролетел примерно вдвое меньше, чем Фаилл. И что же? Прыжок Бимона был объявлен фантастическим по тем временам спортивным достижением - да так оно, собственно, и было. Так о каком же прогрессе в спорте может идти речь?!” Иван долго потом бродил среди развалин по территории древней Олимпии, которую Высший Совет Земли объявил заповедной зоной. Кое-что в соответствии с обнаруженными древними свидетельствами было реставрировано. Вновь бурлил многоводный Алфей, долина которого явилась колыбелью Олимпийских игр эллинов. Вокруг в июльском мареве громоздились горы и холмы, сглаженные быстротекущим временем. Суровцев перешел по мостику через русло высохшего ручья и еле приметной тропинкой поднялся в гору. Нещадно палило солнце, пахло полынью, мятой, по обе стороны тропки самозабвенно стрекотали цикады. “Сколько же тысяч ног прошло по этой каменистой почве”, - подумал Иван, вытирая лоб. Ему показалось, что здесь, на земле Эллады, явственнее, чем в любой другой точке Земли, ощущаешь преемственность поколений. Однако кое-что на этом поступательном пути, видимо, теряется - и, быть может, безвозвратно.