“Остров, как пригород, имел свою казну, свою волость и свое войско…” На полях бисерным почерком отца были выписаны еще две цитаты.

“Народонаселение Островского уезда чисто русское, рослое и имеет строгий выговор со своими местными словами, но без чужеземной примеси…” “…Почти все памятники островской старины уничтожены пожарами, наводнениями и руками невежественных людей”.

Я взял ручку, приписал: “Остатки крепости Острова уничтожены фашистами в 1943-1944 годах, нужен был камень для строительства дороги”.

В одной из тетрадей была записана мальчишеская дразнилка, и я прочел ее вслух:

Гришановские воры,

Не ходите в наши горы.

Если будете ходить -

В колья станем проводить.

Так сурово пугали мальчишек из Гришанова их владимирецкие сверстники…

– Вот здорово! - послышался из окна голос Сани.

Мой новый друг, стоя на завалине, заглядывал в тетради.

За окном в зелени листвы плыли, словно маленькие планеты, спелые наливные яблоки.

Лицо Сани показалось мне суровым и взрослым.

– А вас дядя Леня искал. Узнал, что вы комбайн починить помогли, что инженером работаете, все спрашивал.

Вместе с Саней мы пошли на Слепец, вернулись, только когда стало нестерпимо жарко. Подходя к дому, я не удивился, что рядом с сараем стоит “уазик”. В горнице было дымно, хозяйка угощала гостей блинами и пересказывала мои сны. На столе стояла непочатая бутылка хорошего вина.

Мой приход не испугал старую Просу, она продолжала рассказывать слово в слово все, что слышала от меня.

– Записать бы все это,- сказал задумчиво Леня.- При школе у нас маленький музейчик имеется, поможете ребятам? А?

– Пусть приходят - расскажем, - весело ответствовала Проса.

Я охотно поддержал хозяйку.

– Без памяти и человека нет, - добавила тетя Проса.-Говорят, душа, а что это -душа? Да память наша!

Леня налил в стопки вина, лукаво прищурился: - И еще один серьезный разговор имеется.

Снова нежданный гость заговорил, лишь когда мы выпили и закусили.

– Хорошая у вас профессия, нужная… Не каждый, конечно, понимает. Но возьмем нашу местность. Населения здесь никогда не было много, а после войны стало еще меньше. Кругом холмы, пашня на холме - не пашня, а гора… Вроде пустодол, посадить лес, и делу венец… Пусть зарастает лесом.

Хозяйка, хлопотавшая у плиты, присела к столу, подперла щеку ладонью.

– В нашей стороне вовек не живали богато… Военная земля, горевая.

– Другое время, хозяюшка, - наш гость даже встал от волнения. - Техника есть? Есть! Сельхозстрой работает? Работает! Видели новые овчарни? Да это не овчарни - дворцы… Засуха в Поволжье была - привезли к нам овец. А у нас засухи не бывает, режим увлажнения пойменный, вокруг заливные луга. Тыщи овец прокормить можно!

Леня присел, налил по второй.

– Говорят, на ловца и зверь бежит. Услышал инженер и в гости приехал - своим ушам не поверил. Бросайте все, приезжайте сюда… Романовские овцы - да это же чудо! По горам, по долам ходят шуба и кафтан… На базе овцеводства в райцентре новое производство налаживается: дубленки шить будем… Слово даю: первая дубленка - ваша…

– Дельный разговор, - поддержала нашего гостя тетя Проса. - И дерево в родном бору красно…

Вот уже несколько дней жил я у тети Просы, но все не решался пойти днем на то место, где была моя деревня. Хозяйка легко поняла мою тревогу: - Все никак не насмелишься? Я тоже на старое домовище редко хожу. Памяти страшно…

Прищурясь, тетя Проса добавила:

– Дело молодое, на гулянье слетал бы. Хорошая девушка - что брусника. Что молчишь-то? Была утром в магазине, одна спрашивала: когда приехал да каков собой… Такой, как и был, ответила, все еще маленький…

Вдруг старая Проса нахмурилась.

– А ведь ты и твоя мать - последние, кто из той деревни остался… Иди, иди на гулянье, пусть девки посмотрят, какой долгой вырос. Да и старым интересно: местного человека увидят.

От матери я знал о местном обычае, по которому сами девушки выбирали на гулянье провожатых. Приглянется девушке парень, захочется, чтобы провел до дома,-не раздумывая шлет надежного “посла” -лучшую свою подружку, и не прямо к парню, а к первому его другу. Если переговоры приводят к согласию, клуб покидают одна за другой две пары: сначала выходят парни, после девушки. “Послы” вскоре возвращаются, но это случается не всегда: обычай разрешает и такое.

Быстро поужинав, я пошел в соседнюю деревню в клуб, вернулся, конечно, только на рассвете, по колена промочил ноги росой…

Все, что было в войну, я помнил удивительно ярко, но со временем краски потускнели, многое стерлось, и каждое мое возвращение в родные места было праздником памяти: прошлое вдруг словно приближалось, оживало забытое, краски вновь удивляли яркостью.

Пробиваясь по лесу к Слепцу, я вспомнил вдруг, как ходил с матерью за орехами. Орешины были такие высокие, что я с трудом на них забирался. Лезть приходилось в сапогах, потому что без сапог во мне не хватало весу, чтобы пригнуть орешину и мать, ухватясь за ветки, смогла нагнуть их до самой земли…

На маленькой поляне вспомнилось, как в детстве я пошел в лес и испугался налетевшего на меня зайца. Он показался мне тогда огромным и свирепым зверем.

Мне хотелось побыть одному, я встал чуть свет и думал, что приду на озеро первым. Но я ошибся. В утренней тишине дале.ко разносились голоса: детский, звонкий - это был голос Сани, и хриплый, взрослый - незнакомого мне мужчины. Незнакомец и Саня сидели на комяге и негромко разговаривали.

– Дядь Кость, а в бою очень страшно? - голос Сани дрогнул, когда он спрашивал.

– Страшно, особенно в первом… - глухо отозвался мужчина.

Я догадался, что это тот самый Костя Цвигузовский, партизанский пулеметчик, про которого говорила тетя Проса.

– Я в первом бою шибко растерялся… - неторопливо продолжал мужчина. - Пулемет в снег бросил, тащу из-за пазухи гранату… А пулемет молчит, наши лежат, боятся пошевелиться. Немецкий пулеметчик так и шьет, так и шьет!

Я знал от взрослых эту историю, заминка была минутной, молодого пулеметчика даже не поругали, лишь политрук пожурил, но оказалось, сам человек винит себя жестоко и строго, никак не может простить себе растерянность, живет с ясным сознанием вины.

Я остановился, боясь помешать доверительному разговору.

– А Петю Баранова помните? - спросил после короткого молчания Саня.

Я невольно вздрогнул: Петра Баранова я видел множество раз - до войны, в войну. Плечистый, рослый, настоящий деревенский богатырь, Петр приходил в наш дом, звал отца на охоту. Когда ложилась первая пороша, я твердо знал, что утром раздастся громкий стук в дверь, в комнату, пригибаясь, втиснется Петр, поставит ружье рядом с ухватом, весело глянет на отца, торопливо набивающего патроны…

Осень в сорок втором была короткой, снег выпал в октябре, и утро первой пороши началось, как всегда, богатырским стуком в дверь. Это был Петр Баранов - в меховой шапке, в валенках, в полушубке, в белом охотничьем халате, только вместо ружья у Петра был автомат…

– Знавал я и Петра… - не сразу ответил Костя Цвигузовский.- Рослый был парень, вон как та береза… Один из самых первых партизан… Сначала предсельсовета Егоров в отряд ушел, потом его помощник Павлов, он у нас политруком был, потом Петр со своим братом. Я-то молод был, ждал своего часа…

– Храбрые были братья Барановы?

– Отчаянные. Они меня и воевать учили. Когда с врагом один на один оказался, первый стреляй, а в бою торопись не спеша - оглядеться надо. Стреляй только по делу, пустой стрельбой врага не напугаешь, а обрадуешь…

Костя опустил голову, принялся перебирать сети. По бортам комяги застучали глиняные грузила.

– Погибли братья Барановы, - голос Кости вдруг стал громким и хриплым. - Сами под пули бросались, не щадили себя. Петр на бронепоезд ходил, как на медведя… Погибли, одним словом… Не с кем сходить на охоту.

Слова Кости больно ранили меня… Страшными, огромными были потери тихой лесной стороны. По подсчетам нашей матери, около одной нашей деревни за три года было убито двадцать восемь человек. В бою под деревней Житница партизаны в одну ночь потеряли до ста человек…