– Обожди-ка.

Ну да, конечно, Путь-то здесь только непроницаемый, как стена, – и однако он почувствовал кое-что неожиданное. Трещины, щели, что-то просачивается из-за стены, что-то – за стену.

Это эффект хаоса, понял Овраг. Боги, все рассыпается на части! Не наступит ли такой момент – то самое мгновение, когда ураган наконец их настигнет, – когда он все-таки сумеет дотянуться до Пути? Сможет вырваться отсюда, прежде чем все и всех вокруг постигнет уничтожение?

– Сколько еще ждать, сколько ждать, сколько ждать? – спросил тисте анди.

Овраг обнаружил, что чуть-чуть силы он действительно способен зачерпнуть. Негромко пробормотал несколько слов и действительно увидел то, что было от него скрыто – увидел плоть, на которой лежит.

Каждый открывшийся взору клочок кожи покрывала татуировка, черты и изображения перетекали с тела на тело, но сплошь зачерненных участков не было – лишь тонкие, причудливые линии, орнаменты, сотканные из других орнаментов. Он видел изгибающиеся границы. Видел вытянутые силуэты – продолговатые лица, искривленные туловища. Татуировка покрывала все тела на верху огромного фургона до единого – все, если не считать самого Оврага.

Очевидно, тисте анди услышал его изумленный вздох, потому что рассмеялся.

– Вообрази себе, что ты плаваешь над фургоном… ну, скажем, на высоте в дюжину человеческих ростов. В дюжину. Над фургоном, над фургоном. Плаваешь в воздухе под самым потолком небытия, потолком небытия. И оттуда смотришь на все это, все это, все это. Верно, отсюда, снизу, все кажется кривым, но вот оттуда, вот оттуда, вот оттуда – ты не увидишь ни холмов плоти, ни обтянутых кожей суставов – никаких искажений, – только саму картину. Да, только картину, и ты будешь готов поклясться, что она плоская. Поклясться именем любых известных тебе богов и богинь. Плоская картина! Плоская, плоская!

Овраг все же попытался понять, что он видит перед собой – поступить, как советовал тисте анди, он не рискнул, опасаясь, что попытка сведет его с ума; нет, не стоит воображать, как его душа отрывается от тела и плавает где-то над головой. Он с трудом мог понять даже собственно страсть, вложенную в это творение – творение слепца.

– А ведь ты здесь давно, – сказал он наконец. – Но не дал похоронить себя под грудой тел.

– Да и да! Я одним из первых попал на фургон. Одним из первых. Меня убил Драконус, потому что я хотел отобрать у него Драгнипур – о да, Аномандарис Пурейк был не первым. Первым был я. Был я. Был я. И если бы мне удалось добыть меч, сам Аномандарис и пал бы его первой жертвой. Какая горькая ирония, друг мой. Горькая, горькая.

– Но это все, – Овраг обвел вокруг себя единственной рукой, – должно быть, начато совсем недавно…

– Нет, это лишь последний слой, последний слой, последний слой.

– Но где… где ты берешь чернила?

– Хороший вопрос! Фургон сделан из кровь-дерева, из черного дерева, а оттуда постоянно течет смола, течет и течет, вечно сочится из древесины.

– Но если бы я, как ты говоришь, мог взлететь вверх, то что бы я увидел?

– Странствия, Обители, Дома, всех богов, всех богинь, любого достойного упоминания духа. Королей-демонов и королев-демониц. Драконов, Старших – о, все они здесь, все здесь. Все здесь. А ты, друг мой, собираешься остаться на этом месте? На этом месте?

Овраг представил себе, как существо склоняется над ним, как костяная игла прокалывает его кожу.

– Нет! Я буду ползать вокруг, не останавливаясь ни на мгновение. Я не стану частью твоей картины!

– Но так нельзя! Ты все испортишь!

– Просто вообрази, что я невидимый. Вообрази, что меня вообще не существует – а я постараюсь не лезть тебе под руку.

В уголках незрячих глаз заблестели слезы, тисте анди отрицательно затряс головой, не в силах остановиться.

– Я тебе не дамся, – сказал Овраг. – И потом, все равно все скоро закончится.

– Скоро? Как скоро? Как скоро? Как скоро? Как скоро?

– Урагану осталось до нас не больше лиги.

– Если ты не хочешь стать частью картины, – сказал тисте анди, – я столкну тебя вниз.

– Драконусу это не понравится.

– Он меня поймет. Он понимает больше твоего, больше твоего, больше и больше и больше твоего!

– Просто дай мне немного отдохнуть, – попросил Овраг. – Потом я сам слезу вниз. Я не хочу быть наверху, когда наступит конец. Я хочу стоять на ногах. Лицом к урагану.

– Ты же не думаешь, что ритуал пробудится мгновенно? Не думаешь, не думаешь, не думаешь? Цветок скоро распустится, но ночь длинная, а на это уйдет вся ночь, вся ночь. На то, чтобы распустился цветок. За мгновение до рассвета. За мгновение. Драконус выбрал тебя, мага, чтобы дать картине средоточие. Мне нужно средоточие. Средоточие – это ты. Лежи здесь, молчи и не двигайся.

– Нет!

– Я не могу ждать долго, друг мой. Если хочешь, можешь пока ползать, но долго ждать я не могу. Осталась всего лига!

– Как твое имя? – спросил Овраг.

– Зачем тебе?

– Чтобы назвать тебя, когда я буду говорить с Драконусом.

– Он меня знает.

– Но я не знаю.

– Я – Кадаспала, брат Энесдии, жены Андариста.

Андарист. Знакомое имя.

– И ты хотел убить брата мужа своей сестры?

– Хотел! За то, как он с ними поступил, с ними поступил. За то, как он с ними поступил!

Овраг с изумлением уставился на искаженное страданием искалеченное лицо.

– Кто ослепил тебя, Кадаспала?

– Это был дар. Акт милосердия. Хотя я и не сразу понял эту истину, настоящую истину, настоящую. Не сразу. И потом, я считал, что мне будет достаточно внутреннего зрения – чтобы одолеть Драконуса. Чтобы завладеть Драгнипуром. Я ошибался, я ошибался. Ошибался. Истина в том, что это дар, милосердие.

– Кто тебя ослепил?

Тисте анди отдернулся от него, потом словно бы свернулся в комочек. В пустых глазницах заблестели слезы.

– Я сам себя ослепил, – прошептал Кадаспала. – Когда увидел, как он поступил. Как он поступил. Со своим братом. С моей сестрой. С моей сестрой.

Овраг вдруг понял, что ему больше не хочется задавать никаких вопросов. Он выкарабкался из ложбины между двух тел.

– Пойду… на разведку.

– Возвращайся, маг. Средоточие. Возвращайся. Возвращайся.

Это мы посмотрим.

Апсал'ара, у которой теперь было достаточно времени поразмыслить, пришла к выводу, что главной ее ошибкой было вовсе не проникновение в Лунное Семя. Не то, что она отыскала там кладовые, где хранились груды магических самоцветов, зачарованное оружие и доспехи, умащенные кровью идолы и священные реликвии доброго десятка тысяч исчезнувших культов. Нет. Самым неверным из всех ее поступков была попытка нанести Аномандру Рейку удар в спину.

Когда он ее обнаружил, его это позабавило. Он не угрожал ни казнить ее, ни даже заточить до скончания веков в глубокой темнице. Просто поинтересовался, как она сумела проникнуть туда. Любопытство, немалое удивление, как бы даже не с оттенком уважения. Она же в ответ попыталась его убить.

Проклятый меч выскользнул из ножен в мгновение ока, смертельное лезвие полоснуло по животу, прервав на лету ее прыжок с вытянутым вперед обсидиановым кинжалом.

Как глупо. Но уроки обретают смысл лишь тогда, когда достигнешь должной степени скромности, чтобы к ним прислушаться. Когда оставишь позади все эгоистичные оправдания и объяснения, которыми привыкла швыряться, чтобы заглушить мысли о собственной виновности. В ее природе было атаковать первой, отринув любые представления о стыде и вине. Броситься на противника, пылая яростью, – а потом гордо удалиться в сознании своей совершеннейшей правоты.

Ту идиотскую позу она давно отвергла. Длинный путь просветления начался с ее последним смертным вздохом, когда она обнаружила, что лежит на твердом каменном полу, глядя в глаза Аномандру Рейку и читая в них его разочарование, его сожаление, его печаль.

Она чувствовала всевозрастающий жар урагана, его ненасытный голод. Осталось совсем немного, и тогда все ее усилия пойдут насмарку. Звенья цепи понемногу начали истончаться, но этого было еще недостаточно, совершенно недостаточно. Она погибнет вместе со всеми остальными. В ней нет ничего уникального. По сути, она ничем не отличается от любого другого кретина, что попытался убить Аномандра Рейка, или Драконуса.