Но слушать передаваемый текст, тем не менее, было необходимо.
Исходя из законов жанра — мощной и слезливой индийской мелодрамы, я пытался узнать голос предлагающего эти выгодные условия. Нет, не узнал. Это меня удивило.
Обычно в подобных описаниях событий похожих на эти невидимый голос всегда принадлежал либо отцу, либо любимому старшему брату с которыми главный герой не виделся одиннадцать лет. В моем же случае голос был совершенно незнакомый. Очень странно и даже как-то нетипично получается.
Далековато меня сегодня от правды жизни занесло.
* * *
От разумного предложения мы отказались.
Кроме всего прочего, какой-то дурень из бывших хулиганов и двоечников, посоветовал невидимому агитатору в очень грубой форме, отсосать… молоко у суки. Страшное оскорбление. Даже я оторопел. Собака для мусульманина, мерзость еще грязнее, чем свинья и гораздо хуже чем «неверный».
Реакция со стороны врагов была предсказуема. Нападавшие обиделись на нас всех. Сказали, что после таких слов они пленных брать не будут, а всех поубивают. И стали громко и прицельно стрелять по нашим телам выдающим занятые позиции… Того и гляди, скоро опять «зааллахакбарят» и побегут со своей религиозной ненавистью и необъяснимым фанатизмом в штыковую атаку на христиан — т.с. припомнят попытки завоевания «Гроба Господня».
Ага. Смотрю и мотаю на воображаемый ус. Психической атаки под звуки турецких барабанов, в полный рост и без единого выстрела, не будет. Атакующие избрали для себя более щадящий режим военной работы.
Они двигаются короткими перебежками, и смешно задирая вверх пятки, падают за естественные укрытия. Смешно? Конечно смешно, но смеяться не хотелось и не моглось. Подкрепления нам ждать было неоткуда. Судя по всему, во время нападения на колонну и случившейся в связи с этим паникой, наш бравый командир растерялся и забыл передать сигнал терпящих бедствие в океане песка и черного камня.
А нападающих раз в пять больше чем нас. По правилам ведения наступательных действий на противника, засевшего в укрытиях глубоко эшелонированной обороны, пока все правильно. Трех- пятикратное превосходство обеспечено. В основной массе атакующих армейская выучка была такая же как и у нас, не стоит забывать, что в одной стране жили, в одной армии служили… Бегут толково, стараются. Прячутся за, что только можно.
Они нас бояться — это хорошо. Только дурак не боится… Однако рассуждения отставим на потом пора готовиться к бою.
* * *
Основательно готовлюсь к схватке. Сумку с медикаментами отложил чуть поодаль, но не особо далеко только чтобы не сковывала движения. Автомат поближе… Оружие надежное песка не боится. Все равно поосторожнее с ним. Так, что еще… Запалы вкрутить в гранаты… Разложим их так, чтобы можно было во время схватки грабки не тянуть, а подхватить и сразу бросить, резко, точно — на дальность и на меткость… Что-то забыл… Ах, да. Запасные обоймы, поближе… Рядом воткнул нож…
К отражению атаки и ведению активных оборонительных действий с возможностью проведения контратаки готов?
А то, как же.
Сейчас не надо дергаться.
«А что надо?» — спросит дурак у умного. И умный ему ответит: «Береги патроны, сынок…» А дурак спросит…
Что там у них было дальше, я не успел вспомнить. Потусторонние ребята начали основательно аллахакбарить наши позиции. Собрали довольно приличную, босоногую народную ватагу.
Воды у них нет. Жрут мало и низкокалорийно. Антисанитария кругом. Высокая детская смертность. Откуда их столько взялось, на мою голову?
С одной стороны они прут, с другой — солнце жарит так, что с облегчением сбрасываю броневой жилет, погибать сегодня от теплового удара, в мои планы не входит. Без кевларовой защиты вроде полегче. Да и защищает она только от местных музейных бердышей и пищалей, а калашкин с двадцати метров пробивает его навылет.
«Интересно. А удобно ли грудью ловить выпущенные мною пули?» — задаю я сам себе вопрос, как интересному и умному собеседнику. И тут же отвечаю на него с толком, чувством и расстановкой. — «А вот это мы сейчас проверим на практике, ибо «теория суха, а древо жизни вечно зеленеет». Как для кого? Как для кого?
Так, так… Смотрим. Выцеливаем… Этот — болезненно суетлив. Этот — простой крестьянин… Ищу что-нибудь посолиднее… На всякий мусор зря расходовать боевой запас не будем?
Ага… Вот и он, тот, кто поможет мне проверить сухую гармонию рассудка, легким вальсированием чувств.
Настроение многократно улучшилось. Я даже стал, что-то себе под нос мурлыкать из Штрауса-сына, что-то из Сказок Венского леса, написанных естественно у нас под Санкт-Петербургом, в Павловском. Любил в свое время этот господинчик Россию. Оценил неповторимую красоту наших женщин. Да и оклад за сезон платили, «не дурите Митю» — 22 тысячи золотом, целое состояние на то время. Зато перекупить его у России, не мог никто. Поэтому приходилось терпеть. С такими деньжищами, красота любых женщин превосходит все мыслимые очертания и величины. Почитай десять лет подряд, с концертами наведывался, все счастье свое искал. Ой — люли — люли, счастье о-о-он искал…
Продолжаю и я искать свое счастье, только не в Павловском, а в прицеле автоматического винтаря…
Смотрим внимательно… Давай, сеточка прицела, помогай, родимая…
Ну, наконец-то… Вот и он, красавец, вот и он родимый…
Так выцеливаем и изучаем… Изучаем и выцеливаем…
Бежит… Бежит… Упал…
Я от возмущения, громко на всю округу выматерился… Неужели убили?
Нет?
Ну, слава богу.
А, понял. Это он согласно тактике мусульманского пехотинца старается… Следы прицелу путает…
Опять бежит…
И куды мы торопимся? На каку-таку, кудыкину гору?
Жизнь и так коротка, а мы все куда-то торопимся, спешим? Одет «воин Аллаха»… прилично…
Ты смотри! Он даже обут в армейские ботинки. Наверное, командир или… юрист… по профессии? Возможно, что учился где-нибудь в МГУ или чем черт не шутит в Бауманском?
Возможно, еще не так давно, ходил по Барселонам и Каирам, и знать не знал, что пуля для него уже отлита и стараниями работяги-иноверца прицел для автомата — изготовлен. Значит такого убить почетно, а тяжело ранить — не жалко…
А лицо какое зверское… Фанатик — с ударением на последнем слоге…
Опять бежит… Бежит… Плавно, очень плавно нажимаем на курок…
Выстрел. Отдача в плечо.
Что мы имеем в сухом остатке? Смотрим.
Не бежит, а лежит. Лицо сразу лучше. Гораздо добрее. Одной пулей и лишний фанатизм испарился… Как мокрой губкой, смыли мел со школьной доски, так и здесь…
И еще одну пулю вдогонку. Пусть попытается… Словить животом…
Ты смотри?
Словил.
* * *
Наблюдаю за своими действиями, как бы со стороны. Совесть врача, бездумно отдавшего в чужие руки клятву Гиппократа, бурлит и возмущается. А после последнего выстрела моя бедная душа кровью облилась и возрыдала от негодования.
Это ж, сколько убитого народа совершенно зряшно лежит? По вздорному поводу раскинулось, разбросалось по земле. Погибли и умерли совершенно бездумно и безнадежно. Прозекторский стол не терпит пустоты, а здесь столько материала для науки. Вместо ее поступательного развития и прогресса, мы имеем большую дулю и кукиш с куском дерьма на конце.
Простецкие грубоватые утверждения, но они необходимы только для того, чтобы подчеркнуть безграничную меру моего отчаяния и горя.
Нет. Так нельзя. Будущее мне этого не простит. Следует решиться… Пора уже что-то делать.
Да, что будущее? Мои коллеги, специалисты госпитально-полевой хирурги, мне этого никогда не простят.
Автомат схоронил в теньке. Забросил сумку свою полевую с красным крестом на спину и пополз к мной подстреленному воину. Хотелось поприсутствовать при торжественном отправлении его души прямо к Аллаху?
