Пацаны засмеялись, прислушиваясь.

– Опять запела!

– Вот дает девка! Кончает, как из пулемета.

Девчонка вдруг закричала в голос. Пацаны захохотали.

– Это кто ж так зарядил-то? – Ряба приподнялся, пытаясь рассмотреть.

– Чего скис? – толкнул ногой Стаса Джоконда.

– А-а… – расстроенно махнул тот. – Яйца свело с отвычки. Веришь, ночь бы с нее не слезал, глазами бы оттрахал, а болят – тронуть страшно. Может, отпустит еще… Дай дернуть.

Джоконда передал ему косяк.

– А Дыгало не хватится? – спросил Воробей.

– Не хватится.

– Почему?

Стас в этот момент затянулся и затаил дыхание, показал пальцем: подожди, сейчас. Наконец, блаженно прикрыв глаза, медленно выпустил дым тонкой струйкой и глубокомысленно ответил:

– Потому что.

Из-за стеллажа вывалился раскаленный, потный Лютаев, присел рядом.

– Это ты, Лютый! – засмеялся Ряба. – А я думал, кто там крупнокалиберным дал?

Кто-то из перваков поднялся и, покачиваясь, наступая на ноги сидящим и получая от них пинки в зад, ушел за стеллаж.

– Осталось еще? – Лютый налил самогона из банки. – Натрахаюсь так, чтоб на полтора года обвис, голоса не подавал! – Он выпил, перевел дыхание. Глянул на сидящего рядом Воробья, обнял его, сильно прижал к себе. – Воробей, птица!.. Знаешь, как у нас в детдоме курили? По-цыгански, один косяк на всех. – Он глубоко затянулся, повернул к себе лицо Воробья и потянулся губами.

– Атас, Воробей! – захохотали вокруг. – Ему уже все равно, кого трахать!

Лютый пальцами сдавил Воробью щеки, открывая рот, прижался губами и выдохнул половину. Они затаили дыхание, прижавшись лбами, глядя в упор пьяными смеющимися глазами. Одновременно выдохнули и засмеялись.

– Лютый!.. – растроганно сказал Воробей, с трудом уже ворочая языком. – Ты такой… такой!.. – Слов ему уже не хватало. – Ребята! Вы все такие… Вы сами не знаете, какие вы! Я за вас – все!.. Я вас всех так люблю!..

– Ну, пернатый нажрался! – засмеялись пацаны. – Не наливайте больше, а то на горбу потащим!

– Слушай, Вовка, – ты мужик? – спросил Лютый. – Нет, вот ты мне скажи – ты мужик или вроде как?

– Нет… Не надо про это, Олег. Я не хочу с ней… – отстранился тот. – Ты же знаешь, у меня Оля есть… Она меня ждет, понимаешь…

– Да люби ты свою Олю, я ж не об этом! – сильнее обнял его Лютый. – И у меня есть, и у него, и у этого урода, да любого спроси! Ну, Джоконда – ладно, – махнул он в его сторону, – у него свой кайф, не понимаю я, ну и хрен с ним. Но ты – ты вспомни, кем ты был, пернатый! Ты же нормальным мужиком стал! Последний зачет остался. Надо, птица, понимаешь, надо! Как Дыгало говорит: умри, но сделай! Не на курорт же едем баб гонять – может, последний шанс у тебя! Ну нельзя же целкой на войну идти – это ж мужицкое дело!

– Иди, Воробей, правда, – сказал Джоконда.

– Давай, пернатый! – поддержали другие.

– Может, она еще не захочет со мной… – неуверенно сказал Воробей.

– Да ты что! – вытаращив глаза, горячо зашептал Лютый. – Ты ей больше всех нравишься! Из всего призыва!

– Врешь.

– Вот те крест! Да мужики соврать не дадут – вот только что про тебя спрашивала! – Лютый отвернулся, подмигнул и скорчил страшную рожу, пытаясь сдержать смех. Остальные тоже едва сдерживались.

– Нет, правда? – подозрительно, но с наде-ждой спросил пьяный Воробей.

– Ну! Она же сто раз тебя в городке видела. А ты – ноль внимания! Обидно же ей!

– Нет, я не могу так… при всех… – опустил голову Воробей.

– Сейчас! На, выпей пока. – Лютый налил ему полный стакан и кинулся за стеллаж. Оттуда послышались возмущенные голоса, потом повалили недовольные пацаны.

– А чо он, особенный, что ли? – проворчал Чугун, застегивая ширинку. – Чо, лучше всех?

– Ладно, кончай базар, потом разберемся! – Лютый вытолкнул последнего.

– Воробей, может, помочь? За ноги подержать? – предложил кто-то.

– Давай, Воробей! – Лютый хлопнул его по плечу, подталкивая. – Десант, к бою!

Воробей обернулся, попытался изобразить бесшабашную улыбку.

– Не вернусь – напишите: пал смертью храбрых! Пусть улицу назовут!

– Ага, Пернатый переулок. Давай по-шустрому, время идет!

Пацаны присели, прикурили друг у друга.

– А бздиловато немного, а, пацаны? – сказал кто-то из перваков. – Если уж честно-то, без понтов…

Повисла долгая пауза, пацаны смотрели в стороны, избегая глазами друг друга.

– Да ладно… не всех же… – откликнулся другой.

– Да нет, если сразу – не страшно. Хуже всего, если покалечит… Я в Ташкенте в госпитале был. Лежат пацаны, палата целая, а каждый – на полкойки, что осталось…

– У нас во дворе парень вернулся. Сам целый, только осколком мочевой пузырь перебило. Так у него трубка прямо из живота, а к ноге банка привязана. Самогонщиком прозвали…

– Да ладно, кончай! Чего ехал тогда, если очко играет? Дома сидел бы или в стройбате кирпичи таскал!.. Чо там Воробей твой – заснул или стихи ей читает?

– Дай гляну. – Ряба приподнялся было, но в этот момент выскочил Воробей и, не разбирая дороги, наступая на ноги и на разложенную еду, кинулся к дверям.

– Эй, погоди… Вовка, ты чего? – Лютый перехватил его.

– Скоты! – всхлипывая, закричал Воробей. – Скоты! Вы все, поняли! – Он вырвался и забарабанил кулаками в дверь. – Открывай!

– Воробей, ты что? Да брось ты. – Лютый попытался его обнять. – Ну, не получилось – с кем не бывает!

– Это вы, как животные! – срывающимся голосом кричал Воробей в истерике. – С кем угодно, где угодно, все равно! А я не могу так, понимаешь, не могу!

Часовой наконец открыл дверь, и Воробей выскочил наружу.

– Я ж как лучше хотел, – обернувшись к своим, растерянно развел руками Лютый.

– Да, обломался пацан, – философски заметил кто-то.

Джоконда лежал на раскинутых в несколько слоев палатках, подперев голову ладонью. Расширенными зрачками с тихой восторженной улыбкой он смотрел на Белоснежку. Голая девчонка сидела среди мужиков, подобрав одну ногу под себя, торопливо, жадно ела печенье, запивая из бутылки. Крошки налипли на распухших красных губах. Кто-то потянул ее за руку – она капризно оттолкнула его коленом.

– Отвали, я сказала! Говорю – устала!

Мокрая с головы до ног от своего и чужого пота, с мокрыми насквозь каштановыми волосами, разметавшимися по лицу, с живыми сверкающими ярко-карими глазами, пьяная от самогона и минутной власти над толпой сильных мужиков, покорно лежащих, как стая псов, вокруг нее и терпеливо ждущих приказа, – она была необыкновенно красива. Сразу несколько рук обвивали ее грудь, живот и плечи – и сквозь грубые, корявые мужицкие руки со вздувшимися венами ее тело, казалось, излучало свет в темном пространстве.

Она почувствовала взгляд, обернулась.

– Чо уставился?

Джоконда по-прежнему с восторгом, подробно разглядывал ее.

– Тебе когда-нибудь говорили… что ты очень красивая?.. – медленно, без выражения сказал он.

Девчонка от неожиданности фыркнула крошками с губ.

– Влюбился, что ли?

– Влюбился – женись! – захохотал Ряба. – А мы к тебе в гости ходить будем!

– Ты должна это знать. Ты очень красивая, – так же медленно повторил Джоконда.

Девчонка быстро, настороженно оглянулась на мужиков – не издевка ли.

– Он чо, придурок?

– Нет, художник.

– Киприда, из моря выходящая… – сказал Джоконда.

– Совсем обкурился, – ухмыльнулся Стас.

– Кто-кто? – не понял Чугун.

– Богиня красоты… Море смывает все грехи… Вечно непорочная блудница…

– Богиня! – заорал вдруг Лютый. Он рухнул перед Белоснежкой на колени и уткнулся головой ей в ноги. – Молитесь! Молитесь, уроды! – Он за шею пригнул Чугуна и Рябу вниз, остальные тоже радостно попадали на колени, отбивая шутовские поклоны. Белоснежка хохотала, отталкивая их пятками. Потом кто-то обхватил ее и повалил на брезент.

Джоконда повернулся на спину, затянулся, с той же восторженной улыбкой глядя на медленно уплывающий вверх легкий дым.