Прилетели мы тогда в 70-ю бригаду ВДВ вечером. Замначальника отдела борьбы с бандитизмом Иван Иваныч, потеснив кого-то из мошаверов, расселил нас с Эдуардом во втором справа домике в ряду, выходящем в степь. Эдик сразу пошел к начальству в крайнюю виллу обсуждать возможности претворения в жизнь планов начальника одного из управлений ХАД в Кабуле доктора Бахауддина, А я озирал окрестности и ждал намеченных на эти дни встреч в городе. В Кандагаре за два дня отработал по полной программе. Кроме того, набрался впечатлений — первая поездка в Кандагар незабываемая. Степная дорога, кое-где посыпанная гильзами, ООНовский городок с нашими военными. Огромный пустой бассейн, по периметру которого уложены мешки с песком, БТР на углу. Голые люди в трусах и бронежилетах Объект «шлагбаум» в чистом поле с аккуратными, выложенными большим квадратом, камнями. Враждебный, но красивый город с высокими тенистыми деревьями и попугаями, сидевшими на ветках. Отдел борьбы с бандитизмом ХАД.

Чтобы я не сильно скучал, начальник отдела — пуштун — дал мне почитать оперативные сводки месячной давности. Полистав эту дребедень, я понял, что здесь мне ничего не светит, и что все, включая наших советников, будут молчать как партизаны, чтобы я ненароком чего не разнюхал. Ну и хрен с ними, подумал я, афганцы — народ более разговорчивый, у них кое-чего надыбаю. Кстати, не ошибся. «Развести» пуштунов, которыми был населен Кандагар, особого труда не представляло. Стоило только завести разговор о принадлежности культурного наследия Афганистана различным этническим группам, как их «прорывало». Больше чем шурави, ХАД и царандой вместе взятые они не любили таджиков и хазарейцев. Поэтому при слове «Герат» или «Панджшер» их начинало «колотить», и за 10–15 минут, в течение которых они изливали свою злобу на «братьев меньших», можно было спокойно обдумывать свои вопросы, попутно кивая головой и вставляя в разговор милые их сердцу пуштунские словечки. Этот касалось как простых крестьян, так и высшего генералитета афганской армии, народной милиции и спецслужб. В ХАДе, правда, такие штуки не проходили. Зато с ними всегда можно было поговорить «за царандой» и узнать много нового о «пассивности», царившей в рядах «серых». «Серыми» солдат царандоя иногда называли по цвету формы народных милиционеров. Военнослужащие афганской армии соответственно были «зелеными». Однако про народную милицию ничего по-настоящему дурного слышать не приходилось, причем не только в Кандагаре, но и в других провинциях. Воевали бойцы местных ВВ меньше, чем солдаты регулярной армии, но значительно лучше и иногда, я бы даже сказал, самоотверженно.

Меня познакомили с водителем-пуштуном Абдул Рауфом, которому предстояло показать мне живописные уголки Кандагара, а также свозить по моей просьбе к Элеватору — там за два дня до этого был проведен совместный с царандоем рейд, в ходе которого, по словам мошаверов, было уничтожено около 10 духов. Рауф подвел меня к своему довольно некомфортабельному авто. Просевший на задний мост УАЗ представлял собой огромную радиостанцию, из которой без перерыва неслись хрипящие звуки, перемежавшиеся выкриками «бидар-бидар» (не спи, вставай). Было жарко и, наверное, афганцы, склонные к дремоте, так сами себя будили. На крыше размещалась огромной высоты гибкая антенна, которая при езде обламывала сучья у деревьев. Рауф по афганским меркам был одет довольно модно. Из-под серой «мотни» выглядывали старые, но начищенные до блеска черные туфли. Поверх европейской рубашки — черный отглаженный пиджак. Сначала мы поехали к живописному особняку центрального ХАДа, где в засаженном цветами дворе к нам присоединились еще один УАЗ с тамошними гэбистами и белая «Тойота»-пикап с вооруженными людьми, больше напоминавшими моджахедов. Рауф мне объяснил, что это — формирование пограничной милиции, сотрудничающее с госвластью.

Говоривший со мной на очень своеобразном диалекте дари водитель при разговоре с коллегами использовал пушту, причем тот классический кандагарский диалект, который я, к своему удивлению, кое-как мог разобрать (на 4-м курсе Университета в течение года проходили факультативно). Речь шла о выборе маршрута и местном губернаторстве. Напрягши мозги, я освежил в памяти весь свой пуштунский лексикон джелалабадских слов и выдавил из себя нечто вроде «Моя не хотеть губернаторство, а хотеть Элеватор. Моя понимать пахто». И хотя вместо «ж» я употреблял безграмотное джелалабадское «г» (с кем поведешься — от того и наберешься), афганцы меня поняли, хотя и очень удивились. Больше при мне на пушту не разговаривали, чему я был несказанно рад. Они не догадывались, что я понимаю от силы процентов пять из сказанного, но свои инсинуации с одурачиванием шурави прекратили.

Я никогда в жизни элеваторов не видел. Как и каждый советский человек, иногда смотрел «Сельский час», из которого вынес, что это — нечто вроде ленты, с которой в закрома Родины сыплется зерно. На этом мои познания ограничивались. Само название «Сило» (элеватор) располагало к чему-то деревенско-сельскохозяйственному, и я ожидал увидеть там группы мужественных защитников революции, охранявших городские продзапасы.

Сейчас уже помню довольно смутно, но ехали мы в направлении очень высокой то ли трубы, то ли антенной вышки, служившей ориентиром как для шурави, так и для душманов. Я все время спрашивал водителя, где же «Сило», а он тыкал пальцем в направлении желтых стен и каких-то не очень целых зданий. Где собственно находится «Сило», я увидел только тогда, когда там что-то громыхнуло. От нас это было довольно далеко, но видно было прекрасно. В воздух поднялся пылевой гриб, очень напоминавший ядерный. Афганцы занервничали и опять перешли на пушту. Я догадался, что концерт окончен, и сейчас поедем обратно в отдел. Однако к моему удивлению, мы поехали не обратной дорогой, а свернули и ехали еще довольно долго, пока не уперлись в очень длинную стену. Стена была необозримая, поехали вдоль нее мимо грязного базара, потом вновь занырнули в квартал. Так они меня возили минут сорок, пока не приехали, по их словам, в «старый» город, где кипела жизнь. Я, правда, заметил, что по пути следования торговцы довольно спешно опускают железные жалюзи на дуканах и сворачивают факторию.

Въехали во двор мэрии, откуда Рауф пошел звонить в отдел. Я про себя отметил, что внутрь этого двора, как и хадовского, наши машины проехали беспрепятственно, водитель знал тех, кто охранял ворота и сидел в будке, похожей на большую собачью конуру цвета «зебра». Минут через двадцать туда подкатили советники, я вновь пересел в «Волгу», и мы помчались вон из города по дороге к аэродрому. По пути ребята рассказали, что в районе элеватора, взорвалась машина царандоя. Бандиты заложили по обеим сторонам подходящей к одному из строений дороги снаряды и соединили их между собой проволокой. Сейчас в городе начнется прочесывание, и лучше оттуда линять. Мчались по пыли — снова очень быстро.

По пути советники показали мне трюк под названием «покупка помидоров». Так как Иван Иваныч, заведовавший режимом, ехал в первой машине, то стена пыли достаточно плотно прикрывала от него наш автомобиль. Резко затормозили. Сидевший на переднем сидении мошавер мухой подлетел к стоящей на правой стороне дороги деревянной лавке с овощами, расталкивая афганцев, и уже через мгновение вновь сидел в машине с огромным бумажным пакетом помидоров. Вся операция заняла не более двадцати секунд. Я, помнится, поинтересовался, к чему такая спешка и почем нынче овощи, и был крайне удивлен, когда услышал, что цены на помидоры здесь в два раза выше, чем в Кабуле, на базарах которого продавались дешевые ранние кандагарские овощи и сладкие дыни, зеленые изнутри. Мое недоумение по поводу скоротечности помидорной сделки советники объяснили незнанием местных особенностей. «Здесь не торгуются», — сказал один из них. Несколько дней назад на этом месте подстрелили двух человек, потому что они долго торговались». Про себя я отметил, что ребятам здесь приходится туго, и при всем изобилии рынков Кандагара они себе практически ничего позволить не могут ввиду опасности быть убитыми. У ООНовского городка снова остановились, мошаверы пошли что-то сообщать военным. Я подошел поближе к одной из вилл и увидел, куда, собственно, прячутся люди во время обстрелов. С тыла дома был взгорок, который переходил в арык и рощицу. У основания этого холма были вырыты два коротких, но очень глубоких окопа, похожие на ямы.