“Нет, - подумал я, сжимая в руке холодную рукоятку пистолета, - все, что угодно, только не плен. Живым не дамся”. И, не поднимаясь из снега, я пополз. Автоматные очереди раздавались еще раза два или три, потом все стихло. Очевидно, меня заметила белофинская “кукушка” - одинокий, притаившийся в засаде автоматчик. Я уполз, и “кукушка” потеряла меня из виду.

Теперь можно было подняться и оглядеться как следует. Где-то позади глухо прокатывались раскаты боя. Но здесь, на этом участке, стояла удивительная тишина. Далеко ли наши? Я с беспокойством пощупал свои ноги - они уже не чувствовали боли. Неужели обморозил? Надо скорее к своим! Спасение мое только в быстроте. Я сбросил мешавший мне комбинезон и налегке побежал.

Сейчас трудно сказать, сколько мне пришлось, бежать. Помню лишь, что я бежал, бежал из последних сил, бежал!… Только бы не отморозить ноги!.. К счастью, я натолкнулся на наше боевое охранение, бойцы провели меня в землянку и в несколько рук принялись оттирать снегом. Здесь, в землянке пехотинцев, я впервые в жизни выпил стакан спирта. Выпил, согрелся и заснул.

Назавтра я был уже в своей части.

- Живой!!! - обрадовались товарищи, увидев меня целым и невредимым.

- Братцы, смотри, кто пришел!

- Серега!.. Друг!

Приятно было снова очутиться в родной эскадрилье.

После объятий и расспросов командир звена Владимир Пешков объяснил, что произошло с моим самолетом. Оказывается, волна истребителей шла чересчур низко, и моя машина попала в струю артиллерийского снаряда. Поток воздуха был настолько силен, что самолет перевернуло, Такие случаи, по словам Пешкова, бывали и раньше

- Ну, все хорошо, что хорошо кончается, - резюмировал он. - Как чувствуешь себя?

- Надо командиру эскадрильи представиться.

- Да, - спохватился Пешков. - Я совсем забыл! Пошли.

Командир эскадрильи Иван Иванович Попов был гораздо старше нас. Он уже успел повоевать в Монголии, имел награды.

Встретил меня Попов со сдержанной радостью. - А мы уж думали… Ну, садись, рассказывай. Как самочувствие! Летать можешь?

Мог ли я летать? После всего, что мне довелось пережить, я ни о чем больше не думал, как только подняться в воздух.

Отправляясь в этот же день на боевое задание, я почувствовал, насколько сжился с боевой машиной, с тем непередаваемым ощущением, которое испытывает летчик в полете. Я понял, что с небом теперь связана вся моя жизнь. Мне приятно было вновь взять в руки рычаги послушной боевой машины, видеть впереди и сбоку привычный строй эскадрильи. Здесь я на своем месте. Только после вчерашнего я как-то остепенился, словно стал старше, спокойней, рассудительней.

Денек стоял серенький, облачный. Мы шли еще над своей территорией. Где-то здесь вот, - всматривался я в однообразную унылую картину внизу, - произошло со мной вчера… Но узнать памятного места мне не пришлось. Совсем близко, прямо перед нами, из облаков вдруг вынырнул вражеский разведчик - тихоходная двукрылая машина. Неприятельский летчик под покровом облаков незамеченным пробрался на нашу сторону и, время от времени “выглядывая” из облаков, производил съемку местности.

Увидев советские истребители, разведчик попытался было снова уйти в облака, но не успел. Командир нашего звена Владимир Пешков, покачав крыльями машины, что означало “делай, как я!” - устремился вперед и отсек разведчика от облаков. У Пешкова Две красных ракеты взлетели над аэродромом и, ненадолго повиснув, покатились вниз. Сигнал тревоги! Я бросился к своей машине. В небе еще не успел растаять дымный след ракет, а мой истребитель, разбежавшись по льду озера, взмыл в воздух. Время было военное, дорого каждое мгновение и у меня создался великолепный угол атаки. С двух сторон мы ударили по неприятельскому самолету и пулеметов.

Закончив очередь, я привычно положил машин, в глубокий вираж и вышел из атаки. Занимая новую позицию, глянул вниз и увидел, как сбитый самолет, пылая, словно факел, летел к земле, а в небе покачивался белый купол парашюта. Вражеский летчик успел выброситься.

Новое наступление, предпринятое Советским командованием в конце февраля, развивалось успешно. Преодолели линию Маннергейма. В районах Выборга, Кексгольма и Сортавалы сопротивление финской армии было сломлено. Перед советскими войсками открылся путь в центральную часть Финляндии и к ее столице. Финская армия, понеся огромные потери, не могла остановить наше наступление. Тогда финляндское правительство приняло предложение СССР о прекращении военных действий. Гремели последние залпы.

Однако для меня эти дни были омрачены досадным случаем, и только теперь, после столь длительного времени, насыщенного событиями исключительной важности, я могу разобраться в происшедшем тогда абсолютно спокойно и трезво. Впрочем, по порядку…

Еще не набрав достаточной высоты, я увидел виновника тревоги. Разведывательный самолет, такой же двукрылый, как сбитый нами накануне, почти прижимаясь к земле, уходил к линии фронта. Но если в прошлый раз нас была целая эскадрилья, то сейчас я, как дежурный по аэродрому, поднялся в воздух один.

Удивительно, что разведчик не выказал по поводу погони ни малейшей тревоги. Или он не заметил меня? Да нет, должен заметить… Однако рассуждать было некогда. Зайдя над разведчиком сверху и чуть сбоку, я бросил свою машину в атаку. Приблизившись на короткую дистанцию, ударил из пулеметов. Все получилось как на ученье: разведчик загорелся с первого захода. Сделав круг, я полюбовался густым шлейфом дыма, который оставлял за собой горящий самолет, и лег на обратный курс. Выбросившихся на парашютах летчиков, конечно, подберут наши пехотинцы.

Весь день в нашей эскадрилье только и было разговоров, что о сбитом мной разведчике. Молодые летчики расспрашивали о деталях короткого боя - как заметил, как заходил в атаку, с какого расстояния открыл огонь. Более опытные товарищи сердечно поздравляли с “открытием лицевого счета”.

Словом, совсем неожиданно я стал героем дня. А в этот же вечер…

На общем построении мне было приказано выйти из строя. Признаться, выходил я с вполне понятным душевным трепетом - надеялся: или какая-нибудь награда или, на худой конец, благодарность. Отпечатал положенные уставом шаги и замер по стойке “смирно”. Товарищи смотрели на меня во все глаза - они радовались, они ликовали вместе со мной.

Каково же было изумление всех, когда младшему лейтенанту Луганскому объявили об аресте и приказали сдать оружие. Я не поверил своим ушам: оказывается, сегодняшней молодецкой атакой я сбил… наш, советский самолет.

До сих пор не понимаю, как это произошло. Или разведчик шел без опознавательных знаков или я в горячке и азарте не заметил звезд на плоскостях. Но ведь был же сигнал тревоги! Значит, кто-то ошибся раньше меня, дав приказ подняться в воздух?.. Позор был неслыханный!

Меня взяли под стражу и отвели в какой-то сарай. Лязгнула дверь, загремел засов. Я бросился на землю и схватился за голову. Все было кончено. Не видать мне больше самолета, не подняться больше в воздух. Конец всему.

События на самом деле приняли весьма угрожающий оборот. Враг народа… От этих двух слов в ту пору леденела кровь. Человек с клеймом “враг народа” не мог надеяться на снисхожденье, он становился изгоем и исчезал бесследно. Еще в училище мы читали о потрясающих “разоблачениях”. Погибали легендарные люди, чьи имена навеки связаны с историей советской власти… Так называемые “враги народа” находились и среди нас. Вдруг узнавали мы, что арестованы такие-то и такие-то боевые товарищи, смелые, честные, безупречные люди. Что ни день, то “открытие”..

И вот ужасное обвинение пало и на мою голову. Враг народа… Это я-то! Мне хотелось плакать, кричать, взывать к справедливости. Что за чудовищная ошибка! Ну, виноват я, ну, накажите. Но - враг народа!.. Да никогда, никогда в жизни!

И вот долгими ночами, один-одинешенек, я много думал над тем, что произошло, перебирал в памяти все сколько-нибудь значительные события своей такой еще короткой, такой бесцветной жизни.