— Шестаков! — успел шепнуть мне Дранищев.
Я опешил от столь неожиданной встречи. У меня по спине поползли мурашки. И было отчего — по сравнению с командиром я выглядел прямо-таки жалко: давно не стиранное, обносившееся обмундирование, стоптанные сапоги да к тому же, не ожидая такого сюрприза, я шел с расстегнутым воротом, держа в руке потертую, видавшую виды фуражку.
Майор осмотрел нас пристальным, строгим взглядом серо-голубых глаз.
— Подойдите ко мне! — приказал он властным голосом.
Не в силах выпрямиться, втянув голову в плечи, мы сделали несколько шагов вперед, остановились.
— Здравия желаем, товарищ майор!
Не ответив на приветствие, Шестаков жестко спросил Дранищева:
— Утренний променаж совершаете? Моцион, так сказать. А почему воротники расстегнуты?
Мы суетливо застегнулись.
— Виноваты, товарищ майор, жарковато, — извиняющимся тоном произнес Дранищев.
— А почему вы за двоих расписываетесь? Сначала позволяете себе разболтанность, новичку подаете плохой пример, а потом и себя, и его выгораживаете?
Тут уж и я подал голос.
— Товарищ майор, я виноват, больше такого не повторится.
— А с кем имею честь говорить? — язвительно спросил Шестаков, давая понять, что прежде чем оправдываться, я должен был представиться.
— Извините, товарищ майор, старший сержант Лавриненков…
— Из четвертого полка?
— Так точно!
— У вас что ж, все там такие?
— Никак нет, товарищ майор!
— Сколько сбитых? — вдруг спросил Шестаков.
— Девять, товарищ майор.
— Какие? — с интересом спросил Шестаков.
— Большинство — «мессершмитты».
— М-да-а, — протянул он неопределенно, потом снова взялся за меня:
— Столько сбитых — и такой внешний вид. Как это понимать?
— Нам не давали нового обмундирования.
— Никому не давали. Но вы посмотрите на Дранищева, других летчиков — все выстирано, подштопано, выглажено. А что с вашей курткой, почему такая короткая и пуговиц нет?
— Обгорела. В бою, товарищ майор…
— Так. Сколько вас прибыло?
— Трое: Амет-хан Султан, Борисов и я.
— Что это еще за Султан?
— Татарин, из Алупки.
— Значит, горячих кровей?
— Еще каких горячих! Награжден орденами Ленина, Красного Знамени.
— Хорошо. А Борисов?
— Не уступит Амет-хану…
Шестаков помолчал, прикидывая что-то, потом тоном приказа сказал:
— Привести себя в порядок и всем троим явиться ко мне после обеда.
— Слушаюсь! — четко отрубил я, еще не веря, что все обошлось, и бегом бросился к своим, забыв об «экскурсии».
До обеда мы крутились как белки в колесе. Стирали, гладили, чистили. Амет-хан даже пожертвовал своей роскошной черной шевелюрой: Дранищев сказал, что Шестаков терпеть не может «лохматиков».
Предстали мы перед командиром как огурчики.
— Вот теперь видно, что вы из 9-го гвардейского полка. Такими должны быть везде и всюду. Ясно?
— Ясно! — в один голос ответили мы.
После этого начался детальный разговор с каждым в отдельности.
И мы открывали для себя Шестакова совсем с другой стороны. Он вникал во все стороны нашей службы и боевой работы в 4-м полку. На чем летали, где воевали, какие приемы использовали, сколько боев провели…
Особенно заинтересовало его то, что я в начале войны служил в полку ПВО в районе Сталинграда, хорошо знаю здесь местность, все аэродромы.
Когда все чисто профессиональные вопросы были выяснены, речь зашла о том, кто откуда, где учились, росли, где сейчас родители, семьи. Все коротко записывал себе в тетрадь.
Прежде чем отпустить меня, быстро пробежал свои записи.
— Еще один вопрос: вы инструктором были в своем же училище или вас в другое направили?
— Сначала в своем, Чугуевском, оставили, а потом перебросили в Черниговское…
— Понятно. Что ж, опыт инструкторской и боевой работы, знание района Сталинграда — все это очень и очень кстати. Вы летали на Як-1? Мы их скоро получим, будем переучиваться. Поможете нашим летчикам.
— С большой радостью…
Все трое ушли от Шестакова с одним мнением: сильный, цепкий человек. Такой все делает прочно, надежно. Мы попали в крепкие руки.
— Трудновато все же придется, — признался Амет-хан, любивший «свободный образ» жизни.
— Ничего не поделаешь, Аметка, придется тебе несколько поступиться своими султанскими привычками, — подначил его Борисов.
Никогда не обижавшийся на подобные шутки Амет-хан в свою очередь «отбрил» Борисова:
— Тебе, Ваня, конечно, легче: отказываться не от чего…
Мы уже собрались было уходить, когда перед нами появился ладно скроенный, энергичный комиссар полка.
— А, старые знакомые! — широко улыбнулся, крепко пожал нам руки. — Прошу, прошу теперь ко мне.
Мы думали, что после разговора с Шестаковым нас уже и спрашивать не о чем — все перебрано. Но глубоко ошиблись. Николай Андреевич с удовольствием вспомнил день, проведенный в нашем полку, проводы его к своим. Это нам очень понравилось — ведь пока еще помимо нашей воли мы жили тем, 4-м полком.
— Понравилось мне тогда у вас, — сказал Верховец, — народ душевный, приветливый, вот только внешний вид у них неказистый, да и внутренней подтянутости, собранности не почувствовал.
— Да, с порядком у нас действительно не все ладилось, — согласились мы. — Но дрались летчики отменно.
— У нас вы будете драться еще лучше — дисциплина ведь силы множит. Согласны?
— Возразить тут нечему.
— Значит, по этому вопросу разногласий нет. Вот и отлично. Вы все коммунисты?
— Все.
— Сегодня же встать на партийный учет да расскажите парторгу, кто на что способен — будем привлекать к участию в общественной работе.
Раздался стук в дверь — зашел высокий, стройный старшина, которого я заприметил еще вчера: он вместе с другими отрабатывал акробатический этюд.
— Знакомьтесь, — представил его Верховец, — наш комсомольский секретарь, он же бессменный, еще с Одессы, руководитель художественной самодеятельности, старшина Кацен.
— Разве в Одессе было до концертов? — непроизвольно вырвалось у Борисова.
— Еще как! — ответил комиссар. — Ведь самодеятельность сплачивает людей, вселяет в них бодрость духа. А это для победы над врагом — первое дело!
Мы направились в общежитие, перебирая все перипетии состоявшихся разговоров.
— Вы подумайте: в Одессе — самодеятельность! — не переставал удивляться Борисов.
— Может быть, потому и выстояли, — резюмировал Амет-хан.
— И не только поэтому, — сказал я. — Чувствуете, в полку все прочно поставлено. Нам с вами, братцы, здорово повезло.
Только это сказал — навстречу Василий Серогодский, невысокий, белоголовый, веселый малый.
— Как настроение?
— Как в крымском каньоне, — ответил Амет-хан, — со всех сторон зажаты. Не хватает только строевой подготовки…
Серогодский рассмеялся.
— Подождите, будет и строевая. И покажется она вам живительной струйкой на дне каньона, потому что вы еще не сидели за учебниками и конспектами, не знаете, какие «академии» умеет устраивать Лев Львович…
В тот день мы еще встретились с начальником штаба Никитиным, парторгом Пироговым, нас распределили по эскадрильям, звеньям, парам. Поневоле приглядываемся друг к другу: ведь вместе воевать.
Подошло время ужина. Мы втроем направились в столовую, сели за столы. Заметили, что официантки очень странно себя ведут: подозрительно смотрят на нас, не подходят. В чем дело? Может, у нас не все в порядке с одеждой? Осмотрелись — вроде нормально.
Ясность внес случайно заглянувший в столовую Ваня Королев.
— Вы что, еще не знаете наших порядков? Пока не зайдет Шестаков — сюда никто не смеет и ногой ступить.
Усевшись на лавочке, стали ждать дальнейшего развития событий. Ровно в 20.00 появились Шестаков, Верховец, Никитин, Баранов. Они зашли в столовую, уселись за первый стол. За ними последовали все остальные.
Но официантки снова не спешат подавать ужин. «В чем дело?» — теряемся в догадках.
