Мы не успели вернуться к штабу батальона, как на наши позиции обрушился шквал артиллерийского огня, и вслед за артподготовкой вперед по ровному полю устремились на большой скорости немецкие танки, завязался неравный бой...
Вдруг подбегает к комбату какой-то младший лейтенант и докладывает: «Рота Новаковского погибла, а часть роты сдалась в плен! Правый фланг оголен!»
На левом фланге оборонялась рота Ганжи, но ее моментально смяли немецкие танки. Этот страшный бой скоро закончился, и тем, кто уцелел, пришлось отходить по ходам сообщения в сторону кукурузного поля и горного массива. Боевые порядки батальона и всей бригады были смяты. Уцелевшие в бою разрозненными группками, неорганизованно отходили. Я добежал до места, где располагался батальонный медпункт, приказал собрать все имущество и медикаменты в одну большую кучу, облить ее бензином и поджечь, а личному составу взвода отходить вместе со мной.
Раненых на медпункте уже не было, их отправили в тыл еще до атаки, а легкораненые сами ушли, так мы быстро управились и, маскируясь в кукурузе, стали отходить.
Непрерывно действовали самолеты противника. Почти рядом я услышал одиночный винтовочный выстрел. Вначале я не понял в чем дело, но через минуту ко мне подошел один из моих санитаров и показал простреленную ладонь, мол, с самолета очередью задело. Я понял, что передо мной самострел, но вида не подал, аккуратно перевязал ему руку и приказал находиться неотлучно рядом. Когда закончилось кукурузное поле, по которому мы шли, я в одной лощинке неподалеку увидел длинный сарай. Направились туда. Там оказались несколько раненых бойцов и еще человек 20–25 красноармейцев и командиров. Я в этом сарае оказался, со своими капитанскими шпалами, старшим по званию, и мне волей-неволей пришлось взять командование этим гарнизоном на себя.
Расставил солдат, имевших оружие, к щелям между досок сарая, выставил наружное охранение, чтобы нас не застали врасплох. Сарай, видимо, как магнит, притягивал к себе всех, у кого он оказался на пути, и вскоре личный состав гарнизона заметно пополнился. Среди этого пополнения оказался Миша Кокиелов, начальник топографической службы бригады, который сказал, что остатки бригады должны следовать в Ардон. Эти данные позволили нам сообща принять правильное решение: дождаться темноты и, рассредоточенно, небольшими группами, отходить на Ардон, где раньше находился штаб бригады. Я повел основную группу, в которую взял всех раненых, а Миша Кокиелов, прекрасно ориентировавшийся по карте, вывел нас в Ардон. Штаба бригады уже здесь не было, но нам повезло в другом — на окраине задержался чей-то ПМП, туда я передал всех раненых, находившихся в моей группе. Рано утром на Ардон был нанесен сильный бомбовый удар… Из Ардона мы пошли на Алагир, куда направлялась основная масса отступающих. По слухам, там должен был быть штаб 164-й стрелковой бригады. Я шел впереди своей команды. Рядом с небольшим курортным местечком Тамиск на пригорке стояла большая группа командиров, среди которых был один генерал-майор. Жестом он подозвал меня к себе и, не дав мне возможности представиться, приказал организовать на развилке дорог КПП (контрольно-пропускной пункт), задерживать всех, кто отходит разрозненно, и направлять их по ущелью в сторону Мизура, одним словом, прекратить драпмарш. Мне ничего не оставалось, как отчеканить: «Есть!» и приступить к выполнению приказа.
Только потом я понял, почему среди большой толпы людей генерал обратил внимание в этой ситуации именно на меня — он просто принял меня за общевойскового командира. Я отобрал из своей группы человек двадцать, среди них был командир санвзвода лейтенант Згардин, и мы быстро соорудили КПП. Вскоре к нам прибился какой-то интендантский майор, взявший на себя все вопросы снабжения. С каждым часом у нас становилось все больше людей и техники, мимо нас гнали табуны лошадей, стада коров и отары овец. Вся эта масса оседала в районе КПП и затем направлялась по на значению в Мизур (где находился штаб 351-й СД) и в Орджоникидзе.
По ночам из района КПП самовольно уходили, дезертировали командиры и красноармейцы, жители Закавказья, хорошо знавшие местность.
Через десять дней на КПП прибыл представитель штаба дивизии, и им оказался майор, которого я знал еще по 164-й сбр. Уехав, он доложил командиру дивизии, что КПП командует врач, и вскоре меня вызвал к себе комдив, генерал-майор Василий Фадеевич Сергацков. Поблагодарил за службу, как это водится, и спросил, почему там, у Тамиска, получая приказ, я не сказал ему, что являюсь военным медиком, а не строевым командиром, и я ответил ему, что время и обстановка не позволили что-либо объяснить. Генерал перешел к делу. На базе дивизии, сказал он, сформирована группа войск Мамиссонского направления, и начальнику медслужбы этой группы требуется помощник, и если я согласен, то прямо сейчас могу приступить к выполнению этих обязанностей. Я согласился, генерал вызвал начальника медслужбы, военврача 2 ранга Шаркова, которому я был представлен, после чего мы отправились в медсанбат.
В штабе дивизии, который размещался в штольне, я познакомился с обстановкой и командирами, с которыми мне предстояло вместе служить и работать.
Части дивизии занимали оборону на рубеже Алагир — Орджоникидзе, некоторые подразделения располагались в Унале, Тамиске, на Залахарском и Мамиссонском перевалах и в других районах. В Садоне была сконцентрирована группа из 8–10 эвакогоспиталей. Шарков, учитывая мою молодость, возложил на меня всю инспекционную работу, благодаря чему я практически не бывал в штабе, а все время находился в частях на передовой и вскоре облазил весь передок, хорошо узнал всю систему нашей обороны на различных участках и мог на равных участвовать в докладах командиру дивизии, свободно ориентируясь также в численности личного состава, потерях, наличии эвакотранспортных средств, эпидемиологической обстановке и во многом другом. И поэтому, когда через месяц Шарков ушел на повышение, генерал-майор Сергацков лично предложил мне должность начальника медико-санитарной службы дивизии (группы войск Мамиссонского направления).
Я согласился и служил в этой должности до весны 1943 года, пока после лечения в госпитале не был назначен на другую должность.
— В возрасте 22 лет вы стали начальником медслужбы дивизии. Случай уникальный. Как молодому военврачу удавалось справляться с ответственностью на таком высоком уровне?
— Действительно, это был исключительный случай. В моем возрасте было рановато занимать такую должность. Дивизионные врачи соседних дивизий, да и старшие врачи полков моей дивизии были намного старше меня по возрасту.
Много из того, что мне полагалось делать в этой сложной, многопрофильной службе, откровенно говоря, я тогда не знал, но учился на ходу, прислушивался к советам старших штабных офицеров и моих коллег. Командир медсанбата Терменецкий, был, наверное, в два раза старше меня, и его советы всегда были дельными, я к ним прислушивался.
— Многие бывшие защитники Кавказа в своих интервью утверждают, что немцы дошли до Орджоникидзе не по вине или в результате ошибок нашего командования, а по причине того, что на передовой поставили в оборону национальные кавказские дивизии, не отличавшиеся стойкостью в боях. Насколько подобное заявление правдиво?
— На ваш вопрос я однозначно ответить не могу, так как не располагаю достоверной информацией. Мои начальники, подчиненные и товарищи-офицеры по штабу и управлению: грузины, армяне, азербайджанцы, осетины и другие кавказцы — ничем не отличались от остальных командиров, а иногда и превосходили их. Правда, среди части строевых офицеров циркулировали такие мнения, но, по моему мнению, совершенно бездоказательные. Но в 70-х годах, работая над диссертацией по истории медицинского обеспечения Закавказского фронта в годы войны, я из документов узнал, что 414-ю национальную грузинскую дивизию сняли с передовой и вывели в тыл для наведения порядка в ее рядах после перехода на сторону немцев двух батальонов.
