Ноэль посмотрела на нее с сомнением, но послушно допила молоко, залезла под одеяло и положила рядом Пушка.

— Мой дядя — герой, правда, Бриджит?

— Да, моя радость, — бледно улыбнулась женщина, с трудом оторвалась от стены, подошла к кровати и поцеловала девочку. — Страшно подумать, что было бы, если бы лорд Фаррингтон не выбрал именно этот момент, чтобы посмотреть в окно.

— Он не выбирал этот момент, чтобы посмотреть в окно, — деловито сообщила Ноэль. — Он следил за нами целый час. Поэтому я и полезла на дерево. Я знала, что он поможет. Но про это ты уже знаешь. — Она закусила губу и помолчала. — А потом... я сама удивилась. Я не хотела падать в пруд. Это было очень страшно. Наверное, дядя мчался как сумасшедший. Как он успел так быстро выйти из спальни, открыть дверь и пробежать через сад?

— Быстро? Это время показалось мне вечностью. — Комната плыла и раскачивалась перед глазами Бриджит.

— Он не дал мне взбычку за то, что я сделала. И даже не дал взбычку тебе за то, что ты собирала остролист к Рождеству. — Ноэль задумчиво потерла щеку. — Где он сейчас?

— Не знаю, Ноэль. Наверное, у себя. Но на твоем месте я не стала бы признаваться, что нарочно подстроила его героическое появление. Это едва ли придется ему по вкусу.

— Едва ли, — подтвердил низкий голос. — Будь спокойна, Ноэль, взбучка от тебя не уйдет. Но это будет завтра.

Бриджит вздрогнула и недоверчиво покосилась на дверь. Невозможное свершилось: Эрик разговаривал с племянницей тоном, который нельзя было назвать иначе как нежным.

— До утра все беседы отменяются, — приказал он. — Спать немедленно!

— Нет! Бриджит заболела! — отчаянно запротестовала девочка.

Эрик перевел взгляд на жену, которая смотрела на него так, словно не верила собственным глазам.

— Моя племянница права. Ты действительно больна, — заявил он.

— Должно быть. — Бриджит часто заморгала. — Не только больна, но и брежу. Я готова поклясться, что ты находишься в комнате Ноэль.

Эрик не улыбнулся.

— У тебя температура. И, как я догадываюсь, очень высокая. Тебе нужно лечь.

— Наверное, да, — пробормотала Бриджит и пошатываясь направилась к двери. — Очень хорошо. Я в своем уме, милорд. Утром я проснусь и пойму, что все это было апчхи... мистическим сном...

Тут пол закачался, вздыбился и с головокружительной скоростью рванулся ей навстречу.

— Не надо! — Бриджит мотнула головой, сбрасывая холодный компресс, который норовил лечь на ее лоб.

— Лежи тихо и перестань сражаться со мной, черт побери! — Сильная рука взяла ее за подбородок, и проклятая тряпка вновь вернулась на свое место.

— Слишком холодный, — пробормотала она.

— Знаю, что холодный. — Прикосновение стало более нежным. — Но ты горишь. Это единственный способ сбить жар.

С неимоверным усилием Бриджит разлепила глаза.

— Эрик?

— Угу. — Он прикладывал тряпку к ее затылку.

— Я в постели? — Да.

— У себя в спальне?

— Конечно.

— И ты ухаживаешь за мной?

— Других взрослых в Фаррингтоне нет. Ее глаза снова закрылись.

— Значит, я на небесах. Как чудесно... Я давно мечтала увидеть такой сон...

— Перестань! — велел он. — Ты не на небесах, а в Фаррингтоне. И смерть тебе не грозит.

Однако Бриджит, находившаяся в полузабытьи, не ощутила резкости его тона. Она прижалась губами к предплечью Эрика, наслаждаясь теплом его кожи.

— Знаешь, как давно я люблю тебя? — пробормотала Бриджит. — Целую вечность. Догадываешься ли, сколько раз мне снилось, что ты пришел? — Она вздохнула. — Десятки. Сотни раз. Но сны никогда не были такими реальными. Ни до, ни после. Ни один сон не может сравниться с тем, что я ощутила в твоих объятиях. — В голове туманилось. — Ты помнишь тот день, Эрик? День, когда мы были вместе? А я помню. В мельчайших подробностях. Мне... никогда... не было... так хорошо.

Женщина, метавшаяся в лихорадке, жалобно смотрела на мужа, который гладил ее горячую щеку.

— Да, Бриджит, — хрипло ответил он. — Помню. И мне тоже никогда не было так хорошо.

Затем Эрик умолк и начал следить за тем, как мерно вздымается и опадает грудь забывшейся сном женщины. Признание Бриджит всколыхнуло в его душе чувства, на которые он не считал себя способным.

Затем Фаррингтон встал и принялся бессмысленно расхаживать по комнате. Надо было взглянуть в лицо жестокой правде. Он мог навеки скрыться от мира, запереться в спальне и никого туда не пускать. Но разве можно было затворить свою душу от этого самоотверженного прекрасного ангела, которым была его жена?

Бриджит... Вот уже месяц с лишним он избегал ее, пристально следил за ней, желал ее. Вначале битва была жестокой. Но в тот день, когда они легли в постель, она потеряла смысл.

Ирония судьбы... Он волновался, что именно Бриджит не сможет справиться с последствиями их страсти. Но, что произошло? Бриджит приняла его условия и продолжала жить так, словно не было того незабываемого дня, проведенного в его объятиях. В то время, как он тосковал по ней днями и ночами. И не только по ее телу. Он тосковал по ее душе, ее смеху и тому пылу, с которым она заступалась за Ноэль.

Ноэль... Эрик в первый раз думал о племяннице без боли, забыв об обстоятельствах ее рождения. Это само по себе было чудом.

Ноэль сильно изменилась. Не веря своим глазам, он наблюдал за тем, как с помощью Бриджит непослушный, неуправляемый ребенок превращается в милую, веселую маленькую девочку, у которой есть дом, семья и будущее.

Семья, мать... Эрик негромко выругался, поднял голову и сжал зубы, осуждая себя. Если кого-то и следовало винить за прошлое, то только его. Но он поступил так, а не иначе, потому что тогда у него не было выбора. Нужно было избавить Ноэль от того ада, в который превратилась его жизнь.

После того, что случилось с Лайзой, он как бы внутренне умер, стал не способен на чувства — особенно по отношению к новорожденному младенцу, которого его сестра не хотела знать.

Не хотела знать? Черт побери, она стремилась забыть Ноэль, словно та была нежеланным подарком, который можно отослать обратно и больше не вспоминать о нем.

Эрик крепко зажмурился и в тысячный раз спросил себя, в чем он ошибся. Что случилось с его драгоценной Лайзой, которую он растил с детства, любил, баловал, холил и лелеял? О Боже, кого он воспитал? Эгоистку без стыда и совести, не испытывающую привязанности ни к брату, ни к собственному ребенку?

Но какими бы ни были его ошибки, Ноэль не должна была страдать из-за них. Точнее, из-за него самого. Она заслуживала большего, чем жизнь с отчаявшимся дядей, в душе которого не было ничего, кроме пустоты и ненависти к себе.

Теперь у нее было это «большее». Благодаря Бриджит.

Тихий стон, донесшийся с кровати, заставил Фаррингтона обернуться. Жена металась в жару, сбросив с себя одеяло. Он подошел и снова укрыл ее до самого подбородка.

— Ноэль, — бредила она. — Нужно дотянуться... Она утонет...

— Бриджит, Ноэль спасена, — пробормотал Эрик, гадая, кого он успокаивает — жену или себя самого. — И ты тоже.

— Эрик? — еле слышно прошептала она, как будто была далеко-далеко.

— Я здесь. Ничто не грозит ни тебе, ни Ноэль. А теперь спи.

Бриджит тут же затихла и забылась глубоким, спокойным сном.

О Господи, как она может доверять ему? И даже любить? Эрик вспомнил о ее признании, и у него сжалось сердце.

«Знаешь, как давно я люблю тебя? Целую вечность. Догадываешься ли, сколько раз мне снилось, что ты пришел?.. Сотни раз... Но ни один сон не может сравниться с тем, что я ощутила в твоих объятиях». Должно быть, это бред. Какая там вечность? Они знают друг друга меньше двух месяцев. Так что все эти слова не стоят выеденного яйца.

Кроме слов о страсти. Их правоту могу подтвердить я сам, подумал Эрик, ощутив жар воспоминаний. Никогда в жизни — ни наяву, ни в запретных снах — он не ощущал такого мучительного наслаждения, такой неистовой бури чувств. Мысли об этом сводили его с ума.