— Венди полетела в платье, которое она смастерила еще на острове из листьев и ягод…

Она улыбалась. Теперь он должен ей поверить, должен убедиться, что она еще помнит. Теперь она взлетит — сейчас, вот уже сейчас оторвется от земли и взлетит…

Но что-то мешало. Что-то не пускало ее, не давало оторваться от земли. Может быть, этот запах? Почему этот знакомый щемящий душу запах волос и это странное тепло? Откуда?

— Сашенька, — услышала она совсем близко, — Сашенька, милая, родная моя…

Тот, что звал ее в небо, почти сразу же испарился, услышав этот голос. С грустной улыбкой на лице он стремительно воспарил в облака, поняв, что Венди уже давно стала взрослой, и теперь она не умеет летать. Саша открыла глаза и подняла лицо. И снова, словно в первый раз, увидела перед собой лицо Дениса.

Она все смотрела на него и не могла насмотреться. Смотрела, с пронзительной грустью отмечая мелкие морщинки возле глаз, которых раньше не было, серебристые нити в висках. «Боже мой, он здесь. Он любит меня, он прикасается ко мне. За что мне это все — сразу? Разве можно такое вынести, Господи…»

Она снова спрятала лицо у него на груди. Он гладил ее по волосам, нежно касался губами светлой макушки, убаюкивал, слегка покачивая.

— Он забрал ее. Увел — из детского сада. Пришел и забрал мою девочку. Не знаю, что он ей сказал. Как она могла ему поверить, глупая… Как она не почувствовала, что это не ты. Как не почувствовала…

Они стояли посреди комнаты, тесно прижавшись друг к другу, слегка раскачиваясь, как в печальном, скорбном танце, поддерживая друг друга, словно зная, что без этой поддержки ни один не сможет удержаться на ногах и минуты.

Через какое-то время раздался звук, напомнивший им внезапно о том, что в комнате они не одни. Денис, рассеянно нащупав взглядом источник звука, увидел человека, сидящего за столом. Тот снова кашлянул, чтобы «разбудить» эту странную пару, и несколько неуверенным голом спросил:

— Позвольте… Позвольте спросить, кто вы, молодой человек. Обстоятельства таковы, что я вынужден…

— Да, я понимаю, — ответил Денис, постепенно обретая способность к восприятию окружающего мира. — Я понимаю. Я отец. Отец девочки. Я…

Он говорил что-то еще, отвечал на вопросы, задаваемые немного смущенным тоном. Потом снова повисла тишина. Стоя в тишине, прижавшись друг к другу, они слышали, как тикают часы, как бьется сердце: казалось, сейчас оно было у них одно на двоих. Время перестало быть осязаемым, они уже не понимали — возможно, оно снова остановилось, возможно, просто бежало слишком быстро, не касаясь земли и не оставляя следов. Потом в тишине раздался звонок. Один, другой, третий…

— Снимите трубку, — услышала Саша. — Подойдите к телефону и снимите трубку.

Она почти не понимала, о чем ее просят. Денис, сжимая ее ладонь в своей ладони, потянул ее к столу. Она послушно пошла вслед за ним и коснулась пальцами незнакомой телефонной трубки. Коснулась, подняла, приложила к уху…

— Узнала? Я думаю, ты меня узнала, несмотря на то, что так много времени прошло…

— Где она? Где Марина? Что ты с ней сделал?

Он рассмеялся — громко, надрывно.

— Значит, узнала…

— Где Марина? Прошу тебя, умоляю…

— Вот как заговорила… А что взамен?

— Все… Проси, что хочешь.

— Ничего не надо, — его голос снова стал ледяным. Она видела, как будто здесь, напротив, его глаза — все те же. Серые, ледяные. Мертвые.

— Ничего не надо. Я просто хотел, чтобы ты знала — за все в жизни надо платить. Теперь пришла твоя очередь — платить…

— Прошу тебя. Умоляю. Пожалуйста, не причини ей зла… Не причиняй ей боли…

— Ей не будет больно, — он усмехнулся в трубку. Ей будет даже интересно — лететь.

— Лететь? — холодея, переспросила Саша. — Ты сказал — лететь?

— Ну да. Жаль, что у нее нет крыльев. Без крыльев летать… неудобно. Я просто хотел, чтобы ты знала…

В трубке послышались короткие гудки. Саша подняла лицо. Она чувствовала, как земля уходит из-под ног, и знала, что это — навсегда.

— Шестьдесят три, ноль восемь, — послышался далекий голос. — Автомат. Крымская, пятнадцать… Срочно на выезд. Сетка. Да, сетка — обязательно. Срочно.

Она чувствовала, что это навсегда. И теперь хотелось только одного — быстрее. Перестать видеть, слышать, чувствовать, жить. Последняя опора — холодная ладонь, сжимающая пальцы — тоже исчезла. Она посмотрела на Дениса, зная, что видит в последний раз, и попыталась слабо улыбнуться ему. Она хотела сказать, что любила его все эти годы, хранила тепло их любви, но теперь это уже не имело значения. И все же, наверное, нужно было попросить прощения — перед тем, как уйти навсегда? Может быть, тогда она скорее попадет туда, куда так стремится? Может, тогда ее полет будет легче и стремительнее?

— Куда же ты? — только и успела она произнести, не понимая, почему он вдруг разжал пальцы, словно отпуская ее, поняв, что больше уже ничем в этой жизни не сможет ей помочь. — Куда же ты? — повторила она и бессильно рухнула на диван. Но его уже не было — он исчез так же внезапно, как и появился. А может быть, все это ей только приснилось?…

Выскочив на проезжую часть, Денис бросился наперерез проезжающей мимо машине. Водитель, рассыпавшись матерной тирадой, распахнул дверцу, собираясь набить сумасшедшему прохожему морду.

— Крымская, пятнадцать. Срочно. Быстрее. Прошу тебя.

Слова застряли в горле, так и не выплеснувшись — видимо, было что-то такое в лице этого парня, что заставило водителя посильнее нажать на газ. Выжав из своего потрепанного «жигуленка» немыслимую скорость, он домчал нежданного пассажира до места назначения всего за пять — семь минут, не обращая внимания на красный свет светофора, лавируя между машинами на центральной улице.

Денис выскочил из машины и огляделся. Пятиэтажный дом, возле которого притормозил «жигуленок», ничем не отличался от десятков таких же домов, расположенных рядом. Табличка с затертыми цифрами криво висела на торце задания — «15». Он стоял, смотрел на табличку и чувствовал, что хочет умереть. Хочет умереть, потому что не знает, что ему делать дальше. Он сделал бы все возможное и невозможное, если бы только знал, что ему нужно делать. Будка телефона-автомата примостилась возле первого крайнего подъезда пятиэтажки. Она была пуста, и вокруг было абсолютно пусто. Не было никого, ни одного человека, ни одной живой души — только он и небо. Небо, которое манило его к себе точно так же, как манило несколько минут назад к себе Сашу. Небо, которому нельзя было ответить «нет» — оно было слишком могущественным и неумолимым. Ему можно было только покориться. Бессмысленно было бы просить о чем-то холодное и бездушное небо. Но Денис, подавляя растущий страх перед его величием, все же заставил себя поднять голову и посмотреть туда — наверх, чтобы обратиться к небесам с самой последней просьбой. Просьбой о том, чтобы они оставили здесь, на земле, маленькую девочку — его дочку, пятилетнюю Марину, которую он никогда в жизни не видел, но любил так сильно, как не любил никого не свете. Чтобы оно, небо, не забирало ее к себе так рано — слишком рано, слишком несправедливо…

Он поднял голову, собираясь закричать — и в этот момент увидел ее.

Что-то голубое, на самом краю. А за спиной — черное, огромное. И это черное давило, толкало — вниз, на землю. Крыша была трамплином к небесам. Прошла доля секунды, и голубое сорвалось с трамплина, полетело — навстречу вечности…

И в этот момент он понял, что должен сделать.

Он должен забыть о том, что это — голубое, летящее, стремительно несущееся навстречу смерти. Он должен забыть о том, что это. Он не должен видеть платье, распахнувшееся навстречу ветру, крошечные, беспомощно болтающиеся ножки в розовых ботинках, черные пряди волос — на голубом.

Он должен видеть — мяч. Свой мяч. Единственный и решающий мяч, который он не имеет права не взять.