Под Каширой маршевый батальон раскидали пополнением по потрепанным полкам, мешая вновь прибывших с теми, кто уже понюхал пороху. Командиры сбивались с ног, пытаясь за три дня собрать из людей какое-то подобие боевых единиц. Другие равнодушно принимали новичков, рассовывали их по взводам, не заботясь о том, накормлены ли их бойцы, получили ли зимнее обмундирование и даже вооружены ли они, как положено. Федотов попал во взвод к старшине Медведеву и с ужасом понял, что долго он здесь не выдержит. Комвзвода постоянно придирался к новому бойцу, заставлял перекладывать вещмешок, перематывать портянки, изводил снисходительными объяснениями, как надлежит вести себя красноармейцу, и буквально вызверился на шарф, которым Виктор Александрович обматывал шею. Федотов не понимал, что придирчивость старшины объяснялась отнюдь не ненавистью к нескладному красноармейцу. Бывший учитель напоминал Медведеву другого бойца, тоже из интеллигентов, и комзвода изо всех сил старался вбить в Федотова хоть немного той военной науки, что, по его глубокому убеждению, превратила Холмова из рохли в героя. На марше старшина внимательно следил за слабейшим из своих бойцов и про себя порадовался тому, что учитель, как когда-то тот, другой, «выдержал характер», дошел, не выбросив ни противогаза, ни шлема. Медведев не догадывался, что дело совсем не в характере – Виктор Александрович просто боялся навлечь на себя гнев страшного командира…

– Федотов, отведешь этих двоих в штаб батальона, – приказал старшина. – Вдоль оврага до соседей, там покажут.

Ноги Виктора Александровича затекли, и, поднимаясь, он пошатнулся.

– Есть отвести в штаб батальона, – ответил он и старательно вскинул руку к шапке.

– Давай и не задерживайся, – кивнул Медведев.

Федотов еще раз отдал честь и снял с плеча винтовку.

– Пошли, – приказал он, мотнув стволом в сторону задержанных.

Мальчишка Чуприн втянул голову в плечи и торопливо полез через бруствер, сорвался, наконец выкарабкался наружу и встал, дожидаясь остальных. Иванов легко вытолкнул себя на руках и, как показалось политруку, презрительно посмотрел на своего конвоира, который неуклюже выбирался из хода сообщения. Через минуту все трое скрылись в роще.

– Думаешь, он их доведет? – спросил Трифонов, незаметно для себя переходя со старшиной на «ты».

– Доведет, – уверенно сказал Медведев. – Боец он, конечно, говенный, но не гнилой. Интеллигенты – они такие бывают, как кремень. Иногда. Я знаю.

– Ладно, – кивнул политрук. – Больше вроде ничего? Зинченко где?

– В дозор вернулся, – ответил комвзвода, – товарищ политрук…

– Чего?

Голос старшины был какой-то странный, и Трифонов, вглядывавшийся в пустое темно-синее в рассветной мгле поле, невольно оглянулся.

– Спасибо… За Коптяева вам спасибо, товарищ политрук. Он хороший парень, просто сорвался.

Медведев говорил тихо, и от этого молодому политработнику стало как-то особенно неуютно, словно бы он и взводный были соучастниками какого-то постыдного дела, может, даже преступления.

– Слушай, старшина, – подавляя подкатывающее раздражение, сказал политрук. – Для начала давай, если можно, на «ты». Меня вообще Николаем зовут. Тут вроде бы никого нет, урона авторитету не будет, а то когда ты так надо мной нависаешь и шипишь: «товарищ политрук» – как-то не по себе становится.

Старшина с удивлением посмотрел на Трифонова, затем неуверенно улыбнулся и кивнул:

– А меня – Денисом, – и замолчал, не зная, что говорить дальше.

– Ну, так вот, Денис… – Николай сунул руку в карман и вытащил кисет, затем, вздохнув, сунул обратно. – Благодарить нужно не меня, а Гольдберга – окончательное решение было за ним. Он, между прочим, считал, что Коптяева надо арестовать, но оставил, как я решил.

– Я понимаю, – вздохнул Медведев. – Валентин Иосифович – мужик хороший, правильный, но крутой. По нему не скажешь, но… А, да что там говорить.

– Угу.

Трифонов вдруг осознал, что как проснулся – не выкурил еще ни одной папиросы, и от этого курить захотелось совершенно нестерпимо, но поучение комиссара накрепко засело у него в голове. Скрипнув зубами, Николай приказал себе не думать о махорке, об обрывке газеты, как на него насыпается…

– Так вот, – торопливо оборвал он мысли о куреве, – решение было за ним, он согласился нас прикрыть, если что. Так что не будем больше об этом.

Из рощи показалась Пашина с огромным свертком на спине, за ней шел боец и тащил уже вовсе невероятный тюк. Санинструктор подошла к окопу и только теперь заметила старшину и Трифонова.

– Товарищ… политрук, – слегка задыхаясь, сказала девушка. – А вы не могли бы с товарищем… командиром взвода… Очистить пункт медицинской помощи?

Пашина была девушка высокая, красивая и, как многие медики, циничная и острая на язык. Трифонов поначалу думал, что от нее будут одни неприятности, но, к его удивлению, командир роты был иного мнения. Оказывается, ему уже пришлось воевать вместе с медиками женского пола, и лейтенант отзывался о них с огромным уважением. Медведев тоже высказался в том смысле, что Катя, судя по всему, девушка правильная, и затруднений с ней не будет. Санинструктор и впрямь оказалась с характером – все намеки и шуточки бойцов она отбривала так, что шутники и сами были не рады, что начали. В ночь перед выступлением один из красноармейцев из третьего взвода, большой, по его словам, знаток женского пола, одержавший, опять же с его слов, множество побед на любовном фронте, сунулся проверить, точно ли сержант Пашина такая неприступная. Схваченная во сне за руки, девушка бешено ударила «кавалера» лбом в подбородок, и пока тот приходил в себя, вытащила из кобуры наган. Сбежавшиеся на выстрел бойцы застали удивительную картину: несостоявшийся победитель лежал мордой в грязи, закрывая голову руками, и тихо подвывал от страха, над ним стояла белая от ярости Пашина и в руках ее плясал револьвер. Младший лейтенант Берестов осторожно, даже ласково забрал оружие у девушки, после чего жестоко и умело избил виновника происшествия. Поскольку до выступления оставалось три часа, ротный решил делу хода не давать, свидетелей было немного, а комбату, лично явившемуся на шум, сказал, что, разряжая пистолет, произвел случайный выстрел. Ковалев был человек умный, поэтому объяснением удовлетворился, «кавалера» предупредили, что в следующий раз ему ногами отобьют все возможности приставать к девушкам, и теперь уже все поняли, что Пашина – действительно правильная.

Сейчас она скинула тюк на край окопа и, застегнув шинель, махнула рукой, видимо, подразумевая, что товарищ комвзвода и товарищ политрук должны немедленно исчезнуть с ее глаз. Боец, шедший за ней, сбросил свою ношу рядом и, отдуваясь, сел на нее.

– Что там у тебя, Катюша? – спросил Медведев.

– Сено, – махнула рукой Пашина. – На дно постелю, сверху брезент, не на голой же земле им лежать. Давайте, давайте отсюда, товарищи, у вас свои дела.

Трифонову, конечно, не понравилось, что сержант вот так запросто приказывает ему убираться, но, вспомнив, как Пашина отвечала тем, кто пробовал с ней спорить, политрук вздохнул и кивнул старшине. Оба полезли из окопа и, согнувшись, двинулись по ходу сообщения к роще.

– Непорядок это, конечно, – пробормотал Медведев. – Старшему по званию…

– А ты ей прикажи, – хмыкнул Николай.

Издалека донесся сдавленный крик, и Трифонов чуть не врезался в спину старшины.

– Что за… – начал было взводный.

Гулко ударил винтовочный выстрел, за ним второй.

– Федотов! – крикнул Николай и, оттолкнув Медведева, бросился вперед.

Он всегда считал себя неплохим бегуном, поэтому очень удивился, когда Медведев обогнал его и пошел проламываться через подлесок, обрушивая с ветвей пласты снега. В руках у старшины был ППШ, и политрук запоздало сдернул с плеча карабин и загнал патрон в патронник. Он знал, он знал, что с этим Ивановым что-то нечисто, он должен был проверить его внимательней! Вне себя от чувства вины и подступающего бешенства, Трифонов бежал за старшиной, изо всех сил стараясь не отстать еще больше. Роща кончилась внезапно, сразу за ней шел некрутой подъем до гребня холма. Впереди, метрах в двадцати, один человек, стоя на коленях, склонился над другим, лежащим в снегу. Увидев выбежавшего из рощи Медведева, сидящий замахал рукой и голосом красноармейца Чуприна крикнул: