“Красота спасет мир”, - мечтал князь Мышкин у Достоевского. В идеале красоты человеческой, синониме социальной справедливости, главный смысл русской народной социальной утопии [См.: КлибановА. И. Народная социальная утопия в России. Т. 1 и 2. М., 1977].
Все утопические идеалы исходили из внутреннего самоусовершенствования личности. Нравственное возрождение личности в русской утопии или ее подчинение государственной регламентации и формирование заданных человеческих параметров в западном утопизме рассматривались как необходимые предпосылки построения общества социальной справедливости.
Игнорирование материальных условий человеческого бытия, диалектики развития общественной жизни, примитивное представление о ликвидации частной собственности и возникновении коллективизма в виде грубой уравниловки, в целом нищего существования было ахиллесовой пятой социальных утопий. Но они дали толчок научному обществоведению, философии, экономике, социализму, расцвет которых подготовил условия для марксистского анализа общественной жизни.
К. Маркс и Ф. Энгельс с помощью диалектико-историко-материалистического миропонимания проанализировали самые сложные, кажущиеся на первый взгляд пестро-хаотическими общественные явления. В противоположность субъективной социологии молодой В. И. Ленин в книге “Что такое “друзья народа” и как они воюют против социал-демократов” развил марксистское материалистическое понимание функционирования общества и его перспектив. Ленин опирался на “Капитал” Маркса, справедливо отмечая, что с его созданием представление о развитии общества стало “научно доказанным положением”, “синонимом общественной науки”[Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 1, с. 140.]. Вся суть этого положения выражена Лениным с гениальной краткостью и емкостью.
Указав на то, что Маркс в “Капитале” представил закон движения капиталистической общественно-экономической формации как естественноисторический процесс и создал теорию классовой борьбы, Ленин сделал вывод, что это впервые возвело “социологию на степень науки” [Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 1, с, 428.].
Впоследствии Ленин не раз возвращался к основной идее о том, что необходимо давать анализ общества “как единого, закономерного во всей своей громадной разносторонности и противоречивости процесса” [Л е н и н В. И. Поли. собр. соч., т. 26, с. 58.].
В основу такого анализа Ленин всегда вслед за Марксом и Энгельсом ставил материальные производительные силы, точно определенные условия жизни различных классов.
Научное социальное прогнозирование общественного развития показало всю ограниченность социальных утопий и вместе с тем повлекло за собой острое столкновение различных мировоззренческих позиций. И фантастика и футурология явились разными формами отражения этого процесса. Бурное развитие машинной цивилизации усложнило проблему, но не изменило ее существа.
Если старая, домарксова философия покорно остановилась перед хаотической бессмысленностью общественного процесса, то марксизм убедительно показал, что противоречие между идеалом и реальностью имеет исторические корни в классовом обществе и может быть гармонизировано общественной революционной деятельностью людей. Марксистское социальное прогнозирование тем и отличалось от утопических картин идеального совершенства, от утомительной лжи западных фантастов, что на место мифотворчества и утопии оно поставило науку. “…Мы не стремимся, - писал К- Маркс, - догматически предвосхитить будущее… Конструирование будущего и провозглашение раз навсегда готовых решений для всех грядущих времен не есть наше дело…” [Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 379.] Научное прогнозирование опирается на анализ конкретной исторической практики, учитывает возможные изменения, связанные с творчеством последующих поколений, отражает свободу выбора как олицетворение человеческой мечты.
А сегодня, делая вид, будто научного марксистско-ленинского анализа перспектив социального прогресса не существует, и клевеща на реальный социализм, буржуазные обществоведы и писатели-фантасты рассуждают о крахе “утопизма” и рисуют мрачные картины неизбежной гибели человека.
В чем же видят “спасение” буржуазные идеологи, апеллирующие к наиболее массовой, серой и забитой мелкобуржуазной среде современности? Методологические основы таких рецептов во многом заимствованы из трудов антипрогрессистов Э. Фромма, Ж. Эллюля, Г. Арона и др.
Сложные условия существования современного общества по-разному отражаются в идейно-политическом сознании различных слоев буржуазии. Одной из форм такого сознания в настоящее время все шире выступает политическая идеология так называемого “нового” консерватизма, не обремененного якобы грузом консервативной идеологии прошлого. Это сложное идейно-политическое явление, которое не поддается однозначному истолкованию. В нем и претензии на воспроизводство буржуазного либерализма, и конвергентные иллюзии традиций плюралистического общества, и откровенно тоталитаристские нотки.
Распространение скепсиса по отношению полезности для людей неконтролируемого технического прогресса, страх перед технизированным будущим и “тоска по застою”, распространяемые идеологами неосисмондизма, послужили для них основанием провозгласить прогресс “бациллой, грозящей уничтожить всю землю”, объявить, будто в современных условиях понятия “прогрессивный” и “консервативный” меняются местами.
Западногерманский идеолог К. К. Кальтенбруннер в книге “Трудный консерватизм” пытается всячески оправдать существование консервативных настроений и выдвинуть аргументы в пользу “нового” консерватизма. Формулируя свою позицию, он пишет, что западная демократия не может отказаться от консерватизма без ущерба для себя: развитие экономического, сырьевого, экологического и других кризисов, растущее понимание неуправляемости западных государств, разочарование в “утопически революционном принципе надежды” и другие факторы современной жизни делают якобы консерватизм крайне актуальным, ибо консерваторы, мол, не желая уничтожения уже созданной институциональной системы, ратуют только за пересмотр отношения к безудержному прогрессу и безбрежной эмансипации оказавшегося слабым человека. Как заявляет Кальтенбруннер, консерватизм считают склонным к насилию, “отрицанием всего, что стремится вперед и ввысь”, но “новый” консерватизм демонстрирует всего лишь трезвое понимание роли консерватизма в современной жизни. Кальтенбруннер всячески пытается отмежеваться от тоталитарного фашизма. “Тоталитарная система господства, - пишет он, - в своей смертельной борьбе за тотальное самоутверждение и экспансию внутри и вовсе не может более опираться на консерватизм. Наоборот, логика тоталитарной системы требует радикальной ликвидации всех оставшихся и всех потенциальных носителей консервативных позиций.
В связи с этим он пугает человечество тем, что если оно отвернется от консерватизма, то станет жертвой “лживых утопий” и погрузится в состояние варварства. Сквозь поток этих угрожающих картин явственно прослеживается направленность проповеди неоконсерватизма: не просто затормозить- технический прогресс и “поставить под контроль технологическое индустриальное развитие, а обеспечить противодействие левым силам, деятельность которых клеветнически трактуется как “сползание - в катастрофу”. Западногерманский ученый М. Грайфенхазен в книге “Свобода против равенства” проводит мысль, что сторонники неоконсерватизма пытаются борьбой против социального равенства, сводимого к примитивной уравнидовке, задержать демократизацию западногерманского общества.
Таким образом, хотя представители неоконсерватизма придерживаются на словах различных мировоззренческих ориентации, часть из них в прошлом примыкала к демократическим движениям и даже заигрывала с левыми силами, другая часть причисляла себя к старым либералам, подключение к этому течению мелкобуржуазных идеологов вносит в него реакционную струю тоталитарного авторитаризма фашистского толка, на которую так падка обывательская мелкобуржуазная масса в периоды резкого обострения капиталистических противоречий и социальных катаклизмов.
