Большой палец правой руки нащупал гарду «кото-хи», сдвинул выпуклый узор. Нагнув вниз голову в шлеме, благо гибкость комбинезона позволяла это сделать, я увидел, как выползающее из рукояти светящееся льдистое лезвие проткнуло толстое щупальце, и тут же сделал поворот кистью, разрезая черную плоть. Меня тут же сдавило так, что я с всхлипом выдохнул воздух, несмотря на компенсаторы комбинезона. Видимо, отрезанное щупальце судорожно сократилось в пароксизме боли, но тут же отпало, оставив меня болтаться вниз головой во второй плети, что опутала мои ноги. Взмах руки с «кинжалом», витки щупальца, перерезанные поперек, распались, и я рухнул прямо в открытую пасть. Я забился, стараясь нанести как можно больше порезов тридцатипятисантиметровым лезвием «кото-хи». Гнусное чавканье, хлюпанье, забрало шлема залило темной жидкостью. Я чуть не начал задыхаться, барахтаясь в вязкой шевелящейся массе, но вывалился куда-то в сторону и ударился спиной о землю. Дождь моментально смыл всю грязь и жижу с шлема, я поднялся и увидел, что огромная куча опавших черных прутьев пытается ползти, дергается рывками, но из нее текут целые ручьи темной жидкости, тут же размываемой струями ливня. Эдакий раненый дикобраз или, скорее…
Морской ёж! Это сравнение пришло мне на ум, когда я пошел сечь длинные прутья-шипы, добираясь до самого тела. Тварь попыталась откатиться от меня, отбиться обрезками щупалец, но я уже вошел в раж, кромсая черную тушу, отгибая пласты плоти левой рукой. Наконец зашипело, целый водопад пенящейся жидкости и каких-то кусков окатил меня с головы до ног, и я понял, что добрался до желудка твари. Меня очень тянуло на рвоту, но блевать в шлеме было нерационально, и я титаническим усилием погасил рвотный позыв, после чего переложил «кинжал» в левую руку и сунулся в огромную рану, шаря перед собой правой рукой. Долго искать мне не пришлось: почти сразу рука наткнулась на что-то твердое, оказавшееся подошвой ботинка, и я, спрятав светящееся лезвие в рукояти, а рукоять сунув в заполненные мерзкой жижей ножны, потянул обеими руками за этот ботинок, выволакивая Ками наружу. Оттащив девушку на пару метров от туши, я плюхнулся обессиленно в грязь рядом и озабоченно осмотрел комбинезон Ками. Внешних повреждений я не обнаружил, а зеленые индикаторы на моем забрале светились, показывая, что девушка жива. Я нащупал скрытую кнопку на воротнике комбинезона и снял шлем с Ками, подставляя ее голову струям дождя. Ками лежала с закрытыми глазами, лицо ее казалось мертвенно-бледным в свете моих фонарей. Я не видел признаков дыхания, и у меня мелькнула мысль, что она не может вдохнуть из-за сплющенных легких. Недолго думая, я снял с себя шлем и припал ртом к ее рту, чтобы раскрыть легкие давлением своего выдоха.
Что-то обхватило мою спину, сжало несильно. Я отдернулся, думая, что это какие-то щупальца, но это были всего лишь руки Ками.
— Ле-ша… — проговорила она тихо, так что я даже больше угадал по губам свое имя, чем услышал его в шуме дождя.
Я сел, схватил шлем и нахлобучил его на голову Ками. Та, широко раскрыв глаза, смотрела на меня, затем оттолкнула и поползла к опавшей и поредевшей куче черных прутьев.
— Ты куда?! — спросил я ошарашенно, затем надел свой шлем и повторил еще раз: — Ты куда, сумасшедшая?!
— За оружием! — буркнула Ками.
Я с удивлением увидел, что темная туша «морского ежа» уже не лежит там, где я ее потрошил, но спустилась на несколько метров вниз по склону. Невероятная живучесть!
Ками ползла все быстрее, потом встала на ноги и пошла, но туша покатилась вниз, поднимая фонтаны грязи, и рухнула в поток. Шипы мелькнули над поверхностью несущейся воды и исчезли.
— Ками, стой! — рявкнул я, но девушка уже и сама остановилась, затем бухнулась попкой в грязь у самой кромки потока.
— Ничего, — пробормотала она, — у меня еще ствол есть. Там, в вещах, в хижине…
Я вспомнил о своем дробовике и завертелся по изломанным загонам, припоминая, куда я мог его зашвырнуть. К счастью, дробовик упал не в грязь, а на россыпь мелких камней и с виду был чист и целехонек. Я подобрал его, прихватил валяющееся рядом одеяло и подошел к Ками. Девушка сидела неподвижно, словно завороженная пенящимся струением бегущей воды. Ливень плясал фонтанчиками брызг на ее плечах и шлеме. Комбинезон Ками, впрочем, как и мой, нес на себе явные следы пребывания в желудке шипастой твари: темная «кровь» и прочая биологическая грязь скопилась в складках и неровностях. Только гладкую поверхность шлема дождь отмыл дочиста, и прозрачные струйки на сферической броне почему-то напомнили мне слезы. Словно не я сам, но что-то глубоко скрытое во мне почувствовало душевное состояние девушки и вывело в мозг правильную ассоциацию…
— Пойдем, — сказал я Ками и протянул руку.
Девушка повернула ко мне голову, и я увидел, что ее глаза крепко зажмурены, словно она переживает сильную боль.
— Ты не ранена? — спросил я обеспокоенно.
Ками неопределенно качнула головой и встала, опираясь на мою руку. Она хотела что-то сказать, но треск выстрелов, донесшихся из поселка, прервал ее на полуслове.
— Данилыч, что там у вас?! — крикнул я, бросаясь вверх по склону и увлекая за собой Ками.
Рация молчала. Мы практически миновали злосчастные загоны, когда Ками дернула меня за руку, останавливая.
— Что?! — Я рассерженно обернулся к ней.
Ками молча ткнула пальцем в направлении только что оставленного нами края склона. Там, в струях потока, что-то происходило. Вода то там, то здесь вздымалась, летели пена, брызги, что-то ворочалось в волнах… Мелькнули растопыренные прутья чертова «морского ежа», тут же исчезли… Какое-то темное тело подобно огромному дельфину выпрыгнуло из воды и шлепнулось обратно…
— Кажется, нашего «ёжика» кушают… — пробормотал я, вкладывая недостающие патроны в магазин дробовика. — Главное, чтобы те, кто его кушают, не попробовали выбраться на берег…
— Вы где лазите?! — раздался в шлеме рассерженный голос Данилыча. — У нас тут хрень какая-то прет, каждый ствол на счету! Быстро сюда!!!
— Данилыч! — Я очень рад был услышать этот ворчливый голос. — Все целы? Чего не отзывался?
— Да целы, целы…
Я еле поспевал за Ками, что и в боевом комбинезоне была легка и проворна. Бежит как спринтер, движения быстрые, четкие и грациозные… Это я тяжелой раскорякой по грязи шлепаю.
Наконец мы свернули к большой хижине, в которой остановились. Над парапетом крыши чуть виднелась голова Имара, покрытая какой-то тканью. Если бы не инфракрасный сканер, я бы точно не обратил на него внимания. Я махнул Имару рукой. Тот слегка приподнял ладонь над крышей… конспиратор, блин.
Перед порогом большой хижины лежала какая-то непонятная куча. Из приоткрытой двери падал луч света, освещая ее край, и я заметил, пробегая, что куча не лежит неподвижно, но вздрагивает, вздымается и опадает. Впечатление такое, что в груду водорослей залезла собака и теперь возится внутри, пытаясь выбраться на свободу…
— Это что еще за тварь? — спросил я Санька, что выглядывал из-за дверей с Данилычевой «Сайгой» в руках.
— Да вот внутрь пробраться хотела, — затарахтел Санек. — Грохнулась в дверь — засов сорвала на раз! Я стрелял из пистолета — хоть бы хны! Так ее Данилыч из «Сайги» и уконтрапутил… Ого, это вы где так извозились? Даже дождичком не обмыло…
— На женских боях в грязи! — отрезал я.
Мы с Ками прошли внутрь. У очага сидел Данилыч и тянул из стальной кружки чай. В левой руке он держал шебекский многофункциональный браслет. В углу, на каменном ложе сидела Люська, по уши закутанная в какую-то шкуру, так что только ее широко раскрытые глаза и было видно.
Боится, переживает…
Ками, видимо почувствовав Люськин страх, присела на койку к сестре, и та, невзирая на измазанный всякой дрянью комбинезон шебекчанки, обняла ее, прижимаясь, словно ища защиты.
Я опять почувствовал вину за то, что потянул Люську на Дорогу, выпихнув ее из привычного мира в эту залитую водой пустыню.
— Издыхает браслетик, аккумулятор садится, что ли… — вздохнул Данилыч и отложил браслет в сторону, после чего подозрительно принюхался:
