Протянув мне чашку, Ками немного склонила голову, словно приветствуя меня, на что я тоже ответил наклоном головы. Так же она подала чашку Люське, которая тут же восторженно выпалила: «Ну настоящая китаянка, правда?» — отчего Ками бросила на меня странный взгляд, словно спрашивая, насколько я оценил ее талант заваривать чай.
— Хороший чай! — пробормотал я, попробовав горячую жидкость. — Ароматный такой…
Чай действительно был неплох. Не знаю, откуда Ками взяла заварку (может, просто из запасов Данилыча выудила), но напиток получился весьма приятным, и даже я, при своем ровном отношении к китайскому чаю, попивал его не без удовольствия. Вот только мне не совсем понравилась реакция Ками на мою похвалу: девушка вспыхнула румянцем, что было видно даже через ее смуглую кожу, и тут же сделала вид, словно очень занята перебиранием вещей в какой-то коробке. Правда, на несколько секунд позже, когда я, прихлебывая чай, заметил, что Ками — «достойная дочь Шебека», шебекчанка враз потеряла весь румянец и с укоризной, даже какой-то болью, взглянула на меня. Что скрывалось за этой реакцией, я не знал, но вспомнил, что и раньше Ками несколько болезненно реагировала на слова о ее родине.
Какая тайна хранилась в душе этой девушки? Она настолько отличалась от обыкновенной молодежи, что становилось понятно: детство у шебекчанки было вовсе не с розовыми оборочками. К тому же ее поведение в последнее время заставляло меня быть настороже: как-то слишком много внимания она уделяла моей скромной особе, хоть и пыталась это скрывать. Я даже предположил — хоть это и попахивало бредом, — не задалась ли Ками целью принять меня старшим братом вместо Нэко? Пионские развалины ему пухом, конечно… но как-то неуютно было от таких мыслей — это факт.
Я встал, налил чаю в металлическую кружку размером побольше, прихватил половинку шоколадки. Ага, а шоколадка-то из моих запасов! Эх, Люська… окончательно распотрошила мой НЗ! Сладкоежкой была, сладкоежкой и осталась.
— Имару чаю отнесу, — сообщил я обращенным ко мне взглядам. — Что-то он засиделся среди груза…
Девушки промолчали.
Я нырнул в узкую дверку, ведущую из каюты в основную, грузовую часть прицепа. Имар сидел спиной ко мне на ящике с инструментами и что-то делал при свете светодиодной лампы. При шуме открываемой двери он оглянулся, но, удостоверившись, что это я, снова вернулся к своему занятию.
«Не иначе с оружием возится, — подумал я, — и охота ему этим заниматься в такое время!»
— Я тебе чаю принес, — сказал я, подходя ближе.
— Хорошо, — ответил Имар и с удовольствием потянулся — видимо спина затекла.
Я протянул ему кружку и шоколадку, уселся на стоящий неподалеку ящик, бросил взгляд на то, что было закрыто раньше спиной пионца…
Имар не чистил в сотый раз винтовку. Он шил обувь.
— Сандалии? — спросил я, кивая на сложное переплетение ремней.
Имар невозмутимо отхлебнул чаю, но мне показалось, что он немного отвел глаза в сторону.
— Для твоей сесчры, — ответил он и кинул в рот кусочек шоколадной плитки, — она просила…
Я кивнул, стараясь оставаться таким же невозмутимым, как Имар. Что ж, понятное дело: девушка попросила, парень сделал… Только как-то не вязалось это с обликом крутого стрелка. Хотя, кто знает, что у чернокожего вояки хранится под продубленной кожей и крутыми мускулами? Может, там, среди отточенных мыслей убийцы, осталось место и для заботы о хрупком женском существе?
Я недовольно покрутил головой. Мне сейчас только этого не хватало: сушить голову над непонятным поведением самой таинственной части моего экипажа: Ками и Имара. Как будто других проблем мало!
Имар, похоже, заметил мое недовольство и разжал губы, чтобы что-то сказать, но голос Данилыча из динамика интеркома позвал меня в кабину.
— Буря утихает, — сказал водитель, когда я вынырнул из гибкого перехода, соединявшего кабину и прицеп. — Сейчас попробуем двинуться дальше. Главное, чтобы проклятый песок не помешал: занесло им все, наверное…
Данилыч сидел за баранкой, неторопливо прихлебывая чай, и пристально вглядывался в оседающую за окном песчаную пыль.
— Вот сейчас схожу и посмотрю, какое состояние грунта, — зашевелился на верхней полке Санек.
— Не рано? — встрепенулся Данилыч. — Пыли наглотаешься еще…
— Респиратор надену, — буркнул Санек.
Что-то в его голосе мне не понравилось. Какая-то излишняя напряженность, что ли?
— Тебе что — приспичило? — От Данилыча тоже не укрылось настроение Санька. — Сказал бы — «погадить иду», я то — «я посмотрю»!
Санек хмуро зыркнул на него и слез с полки. Я посторонился, и он, усевшись в кресло пассажира, немного приоткрыл дверцу. Повел носом, будто принюхиваясь…
Облачко пыли, шустро прошмыгнувшее в кабину, заставило его чихнуть. Санек захлопнул дверь, ожесточенно потер нос и полез в переходный отсек, невежливо отпихнув меня с дороги.
— За респиратором пошел, — хитро прищурился Данилыч.
— Эй, Саня! — Я крикнул практически в тощую Санькину задницу, удалявшуюся по переходу (пройти гибкий узкий коридор перехода можно было только на четвереньках). — Не вздумай выходить через каюту! Все пылью засыплешь!
Санек пробормотал что-то невразумительное и вывалился в каюту, исчезнув из моего обзора. Странный он все-таки какой-то. Дуется, словно второклашка, которому мама гулять запретила.
Я уселся в освободившееся кресло, подмигнул Данилычу.
— Чего это он? — спросил, имея в виду Санька.
— Депрессия… — важно, но с оттенком иронии протянул Данилыч. — На фоне обострившегося чувственного влечения. — Водитель привычным жестом болтнул пальцем в воздухе: — Причем без-от-вет-но-го!
— Чего? Какого влечения? — не понял я. — Аликс Вэнс никак не получается материализовать?
По-правде сказать, Санек действительно как-то нездорово относился к этой героине известной компьютерной игры. Конечно, приятно, когда девушка постоянно тебя хвалит, но не виртуальная же! Так можно и манию неслабую заработать в конце концов!
— Ему Ками во внимании отказала, — заговорщицки поднял бровь Данилыч. — Он к ней подкатывал еще с Пиона. Недавно даже сделал попытку по попке хлопнуть…
— Ну и? — Я уже начал догадываться, какой будет концовка печальной истории под названием «Безответная штурманская любовь».
— Ну и иду я позавчера вдоль борта, смотрю — что-то такое темное возле колеса скрутилось… Нагнулся — Санек! Ками ему от души под дых заехала, потом — в печень, да еще, когда упал, — по заднице пару раз пнула, чтоб не распускал руки, значит…
Данилыч оглянулся на проем перехода в каюту и, потянувшись, хлопнул меня по руке.
— Ты только ему не говори, что я проболтался. И так страдает парень. Шутка ли — девчонка избила, да еще такая пигалица! Синяки у него остались изрядные — он жаловался, показывал… Да ты же сам знаешь, какой Ками чертенок, — меня вон в два счета тогда на Пионе вырубила! Вот когда сестренка твоя появилась, смотрю — расцвел наш штурман! Да только и она ему от ворот поворот дала, к тому же еще и вежливо так: «Понимаете, — говорит, — Александр, я героиня не вашего романа! Так что оставьте напрасные надежды и не тратьте свой любовный пыл зря!» — Данилыч засмеялся с поскрипыванием, довольно прижмурив глаза, даже слезу выдавил. — Сам слышал! Вот языкатая у тебя сестра, Леха!
Я тоже улыбнулся, помня Люськино умение отшивать парней. Санек был не первый, попавшийся на сияние ее синих глаз. И, наверное, не последний: женщина должна любить, вот только кандидата хотелось бы достойного. Я, конечно, не рвался лезть в личную жизнь сестры, но такого шалопая, как Санек, рядом с ней видеть не хотелось. Парень-то он был неплохой, но вот какой-то основательности в нем явно не хватало. Словно он и по жизни шел, как будто играл в компьютерную игру. А наша жизнь — не игра, что бы там в песнях ни пели. И в этой настоящей жизни одни люди часто обижают других, все-таки пытаясь играть их чувствами. Я понимал Люську: она, разочаровавшись в своей любви, бежала от причиненной ей боли так усердно, что даже согласилась в иной мир перебраться. А это очень далеко. И мне очень бы не хотелось, чтобы она и в другом мире наступила на те же грабли.
