Юноша, которому не исполнилось и двадцати лет, уже три года строил дом, в котором ему предстояло жить со своей юной женой, на острове же существовала традиция, согласно которой все жители помогали молодой паре обустроить семейный очаг в те дни, когда море было особенно несговорчивым.
На Ла-Грасиоса, который на архипелаге называли Островом Добрых Обычаев, все делалось сообща, начиная от строительства дома, подготовки баркасов и заботы о больных и заканчивая поддержанием чистоты в поселке и его благоустройством. Айзе особенно запомнилось то, что также произвело неизгладимое впечатление на ее мать, когда она присутствовала на церемонии репарто, проходившей в те дни.
В течение года команда каждого баркаса отдавала одной из местных старушек выручку – почти всегда одними монетами дуро – от продажи рыбы, и добрая женщина обязывалась хранить ее, пряча в тяжелый деревянный сундук.
После завершения путины, как всегда накануне крещений и свадеб, команды рыболовов рассаживались на песке вокруг старушек, и те, не торопясь, клали по одной монете перед каждым мужчиной, и так до тех пор, пока годовая выручка не закончится. Изредка они добавляли небольшую горстку тому рыбаку, которому необходимо было отремонтировать свой баркас, однако всегда откладывали на нужды больных, горстку монет отдавали соседям, которые по той или иной причине не могли выйти в море в этом году, и, наконец, последняя горстка предназначалась для вдов и сирот.
Аурелии Пердомо этот обычай показался самым прекрасных из всех, что она знала, ибо он указывал на необычайно тесные узы дружбы, связывавшие всех жителей острова. В течение многих недель она внушала своим детям и всем, кто мог ее слышать, что если бы весь мир последовал примеру рыбаков с Ла-Грасиоса, то большей части проблем попросту бы не существовало. Айзе же в ее десять лет в те дни интереснее всего было побегать с местными ребятами по просторному пляжу Плайа-де-лас-Кончас, понырять в незнакомых, богатых рыбой заводях пролива и до отвала наесться пирожных, арбузов и сушеного инжира, которые подавали на одном из самых веселых праздников, которые она когда-либо видела в своей жизни.
По ночам она укладывалась спать на палубе, любуясь теми же самыми звездами, которые сейчас покачивались у верхушек мачт, представляя, как в один из дней она тоже выйдет замуж за одного из людей моря и нарядится в такое же красивое платье, а ее братья с гитарами и колокольчиками будут развлекать гостей.
И все было бы именно так, окажись она такой же простой и скромной девушкой, как та невеста, которая прекрасно подходила рыбаку с Ла-Грасиоса. Но она из маленькой девочки превратилась в красавицу, на которую нельзя было не обратить внимания.
Из раздумий ее вывел голос отца, приказавшего спустить паруса, и она бросилась на помощь брату точно так же, как это делала тогда, когда была еще совсем маленькой девчушкой, путавшейся в тросах и ногах взрослых.
Как только баркас оказался перед единственным огоньком, тускло мерцавшем в одном из окон полудюжины хибар Осолы, Себастьян бросил якорь, затем уложил фоки, и «Исла-де-Лобос» встал на рейде, защищенный скалистыми выступами узенькой бухточки, в глубине которой находилось некое подобие порта.
– Проводи свою сестру к Руфо Гера и постарайся, чтобы вас никто не видел, – велел Абелай Пердомо. – Затем ступай прямо к дому.
– А баркас?
– Смогу и сам управиться. Выйду в открытое море и с попутным ветром, не торопясь, вернусь в Плайа-Бланка. – Он нежно поцеловал дочь в лоб. – Постарайся сделать так, чтобы никто не узнал, где ты находишься, – попросил он. – У Матиаса Кинтеро большие связи, да и люди на материке совсем не такие, как мы. – Он минуту помолчал, а затем хриплым голосом, в котором явственно слышалось волнение, произнес: – Помни, если ты попадешься, нас не будет рядом с тобой, и мы уже не сумеем тебя защитить. Ты меня поняла?
– Не беспокойся… – Она ласково погладила отца по небритой щеке. – Обо мне не волнуйтесь, позаботьтесь о себе.
Себастьян разделся, аккуратно положил одежду и ботинки на большой кусок пробкового дерева, соскользнул в воду, поплыл по спокойной бухте и вскоре уже вышел на берег. Айза последовала его примеру. Абелай Пердомо отгреб на несколько метров и начал выбирать длинный конец, стараясь не глядеть на обнаженное тело дочери, которое поражало своей красотой даже в неверном свете звезд.
Десятью минутами позже, когда Абелай убедился, что дети начали подниматься по извилистой тропе, едва заметной на черной лаве, покрытой лишайником и жухлой травой – постоянными обитателями Проклятой страны вулкана Корона, – он поставил фоки, взял лево руля и одним рывком, словно игрушку, поднял якорь.
Когда борт баркаса «Исла-де-Лобос» прошел буквально в трех метрах от последнего утеса северовосточного мыса, Абелай Пердомо взял курс на восток, закрепил руль и, приложив всю свою геркулесову силу, одним махом поднял главный парус.
Когда наконец он окончательно закрепил его, баркас рванул вперед, набирая скорость, и его форштевень начал мурлыкать словно кот, по мере того как лодка рассекала спокойные воды с подветренной стороны острова.
– Он находится на Лансароте.
– И это все, что тебе до сих пор удалось узнать? Что он находится на Лансароте?
– Послушайте, дон Матиас, – попытался защититься Дамиан Сентено, – когда я только приехал, все местные, как один, пытались уверить меня в том, что парень находится далеко. На какое-то время я даже поверил их россказням, полагая, что Цивильная гвардия здесь все как следует обыскала. Однако потом я пришел к выводу, что никто как следует не порыскал на острове. Возможно, речь идет о самой негостеприимной земле на свете, но нужно помнить, что там достаточно укромных мест, где можно хорошенько спрятаться.
– Ты имеешь ввиду Тимафайа?
– Да, я говорю об этой адской земле Тимафайа, обо всех этих пещерах, пляжах, соседних островках и даже жилых домах. Здесь большинство домов находятся далеко друг от друга, и люди живут изолированно. Их разделяют не только стены, но еще и обычаи. Можно прочесать Лансароте от края и до края и не встретить ни одной живой души. Этот остров словно населен призраками, а поля будто обрабатываются сами по себе.
– Крестьяне встают очень рано и, как только начинается жара, возвращаются в свои дома, где сидят до наступления вечера. Здесь, за исключением времени сева и уборки урожая, они лишь подправляют стены, защищающие посевы от ветра, да выпалывают сорняки. Так как здесь нет воды, то и поливать нечего. Здесь им помогает роса.
– Я уже это понял. А также понял, что достаточно кому-либо спрятать своего сына, как любые поиски становятся безуспешными.
– Если бы речь шла о простом деле, я бы тебя не позвал, – сухо произнес дон Матиас. – Ни тебя, ни твоих людей. Я не хочу объяснений. Я хочу лишь побывать на похоронах Асдрубаля Пердомо… – Он сделал длинную паузу, а потом посмотрел на Сентено таким тяжелым взглядом, что тот поежился. – Более того, мне доставит ни с чем не сравнимое удовольствие, если ты приведешь мне его живым. Тогда я бы сам пристрелил его, закопал в саду и каждый день мочился бы на его могилу. Так скажи – когда же это произойдет?
– Я уверен в том, что все будет именно так, я просто не могу сказать, когда именно это случится, – ответил Дамиан Сентено. – Девица тоже исчезла, однако думаю, что прячутся они порознь.
Старик ничего не ответил. Он встал, высунулся в окно и, казалось, залюбовался своими виноградниками, потом наконец он подошел к старому камину – его дом был одним из немногих на Лансароте, который мог бы похвастаться подобной роскошью, – и взял с полки фотографию сына:
– Мне все еще кажется, что он может вернуться домой. Я вскину взгляд – и увижу, что он стоит на пороге. Потом он попросит у меня несколько дуро, чтобы пойти на паранду… Я просыпаюсь по ночам, представляя, что это он стучит в дверь, а оказывается, это всего лишь ветер гудит в лозах. Ты знаешь, я целыми днями плачу от бессилия и гнева. И как до сих пор Бог не покарал человека, совершившего подобное преступление. Это то, чего я никак не могу понять, однако надеюсь, что спрошу Его, когда предстану перед Ним на том свете! Я потерял три года жизни, рискуя собственной шкурой, чтобы защитить Христа, а Господь не потратил и минуты, дабы защитить моего сына. И мне кажется, что это чертовски несправедливо! Да, несправедливо! Когда наступит время, я буду вынужден потребовать у Него объяснений.
