Жрец присел. Сгорбившись и опустив голову на кулак, он уставился в ту точку, где должна была взойти луна. Пока он размышлял, едва заметные звезды превратились в яркие точки. Луна однажды уже спасла его, назвав его своим сыном. Религия Луны обязана победить, и для этого ее сын должен выжить. Кивая головой в темноте, Жрец пришел к согласию с самим собой.

Однако Мать позволила им мучить его. Она позволила ему умереть. Она воскресила его, чтобы доказать его правдивость и значение.

Он помнил те муки. Утонченную агонию. Дни и ночи.

Ему необходимо было отвлечься, и он отдал себя во власть звуков барабана, успокаивающему действию его неизменного ритма.

Гипноз.

Слово из другого времени и другого мира.

Отрывочные, пугающие фрагменты воспоминаний пронеслись перед его мысленным взором. Когда-то в нем было место для логики. Тот мир превращал мотив в аргумент, путал мысль и эмоции. Конфронтация. Дискриминация. Терроризм. Убийство.

Тело Жреца сотрясала могучая непреодолимая дрожь. Его свалил сон, подобный трансу. Над горизонтом появился серп взошедшей луны.

Глава 15

Осторожно приблизившись к тому месту, где лежал Жрец Луны, эскорт кочевников в страхе остановился. Жрец лежал совершенно неподвижно рядом с Сарисом. Один из кочевников издал стон.

Командир эскорта локтем пихнул застонавшего воина в живот. Тот, пошатываясь, отступил назад.

— Жрец Луны жив! — сказал один из кочевников. — Трава у его рта шевелится от дыхания.

Командир осторожно подошел ближе.

Жрец свернулся калачиком, как ребенок в материнской утробе. Он крепко прижал кулаки к подбородку. За исключением его мертвенно-бледных рук, он выглядел нормально. Командир нарочно шаркнул сапогом по сухой почве. Жрец не пошевелился. Покашливание тоже ничего не дало. Как и обращения к нему, которые вскоре почти перешли в крики. Отчаявшись, командир дерзнул толкнуть Жреца в плечо.

Он тут же отпрянул, будто обжегся.

Жрец открыл глаза и уставился на командира эскорта, что-то бормоча и моргая, как сова. Треща суставами, он уселся.

— Она явилась мне. Моя Мать. Она говорила со мной.

Напуганный командир эскорта пробормотал слова извинений. Его товарищи с опаской отошли. Как один, все они сжали в руках свои лунные диски.

И Жрец увидел, как люди прячутся за символом Луны.

Они и прежде сомневались. Он знал это. Ему стало почти грустно. Как могли они надеяться осознать честь его повторного рождения как единственного сына божества? Они ничего не понимали. Неблагодарные. Разве не он молился над всеми жертвами мора и тем самым спас их? Эти люди видели, как падали сраженные молнией сомневавшиеся в Жреце. Они видели, как верные гремучие змеи убивали предателей. Несмотря на мор и военные поражения, Церкви не удалось поколебать истинную веру. Культ Луны и Жрец продолжали контролировать народ Летучей Орды. И эти несчастные посредственности считали, что они могут усомниться в ее сыне, а потом искать спасения, спрятавшись за несчастным кусочком серебра!

Жрец широко раскрыл глаза, зашипел и стал имитировать треск погремушек гремучей змеи и тыкать перед собой похожим на змею пальцем.

Воины дрогнули. Раскаты пронзительного смеха Жреца вспороли рассветную тишину и обратили в бегство какую-то пташку. Успокоившись, он сказал:

— Все будет хорошо. Посредственности сомневаются. Боги милостивы. Если на то их воля.

Это определение «посредственности» заставило его задуматься. Он отвернулся от своего эскорта. Ему никогда прежде не приходило в голову такое определение для других, и тем не менее он уже дважды его употребил в это утро. Сразу после того, как он проснулся и очнулся от приснившегося ему свидания с Матерью.

Как замечательно, что она дала ему такое точное слово, слово, которое точно определяло тех, для предводительства которыми он был возрожден.

Волшебство этого мгновения было нарушено напряженным вопросом кочевника:

— Сарис жив?

— Конечно! — Подавив готовый сорваться с губ стон, вызванный болью в суставах, Жрец повернулся, чтобы осмотреть раненого. Дыхание Сариса не улучшилось, а пульс был таким же слабым. Рана по-прежнему распространяла ужасную вонь.

Жрец собрал волю в кулак и стянул с Сариса одеяло. Его едва не стошнило.

И в этот миг он вдруг осознал, что совершенно не помнит наставления, данные ему Матерью во сне.

Подобно ледяному дождю, обрушившемуся с ясного неба, Жреца охватила паника. Не имея сил сдвинуться с места, он стал нечленораздельно кудахтать и беспорядочно размахивать руками. Воины-кочевники все разом отступили от него.

Рывком поднявшись на ноги, Жрец, шатаясь, побрел прочь от Сариса, прочь из лагеря. Он выл от бессилия и продирался сквозь кустарник, не обращая внимания на ветки, рвущие ткань его одеяния и его собственную кожу. Он опомнился, только когда одна ветка едва не сбила с его головы тюрбан. Схватившись за тюрбан, Жрец плотно натянул его на свою голову. Даже сейчас он не хотел обнажать голую розовую кожу на своей голове в том месте, где оперировала Сайла.

Когда к Жрецу вернулась способность здраво рассуждать, он проклял Луну. Это было хуже любой физической боли. Женщина. Все они одинаковы. Вместилища разочарования. Он ей верил, а теперь вот что случилось!

Он стал кулаками бить по кустам. Он лягался и выл. Перебегая от куста к кусту подобно крадущимся койотам, за Жрецом следовал его эскорт. Шепотом они высказывали друг другу свое изумление этим божественным безумием. Утро было прохладным, но их кожа блестела от пота.

Споткнувшись о труп козла, Жрец плашмя растянулся на земле. Ослепленный съехавшим на глаза тюрбаном, барахтаясь на земле, он снова поправлял свой головной убор. Первое, что он увидел, была пульсирующая куча личинок.

Задыхаясь, Жрец перекатился на бок и, шатаясь, поднялся на ноги. Спиной вперед, беспомощно выставив перед собой руки, он стал пятиться от отвратительной массы. Сейчас он не был в состоянии предотвратить то, чего не мог позволить себе около Сариса. Он упал и стал ползти, как зверь. Его так сильно стошнило, что выступили слезы.

Командир эскорта подбежал к тому месту, где, прислонившись к валуну, хватая ртом воздух, сидел Жрец. Он предложил ему воды из ярко раскрашенного и украшенного резьбой сосуда, сделанного из тыквы. Пробкой служил оскалившийся череп. Жрец не обращал на пробку внимания, пока не осознал, что она вырезана из кости. Это напомнило ему о смерти. О мертвом козле. Об отвратительной шевелящейся живой массе под его носом. В животе у него заурчало.

Едва заметив изменившееся выражение лица Жреца, кочевник бросился наутек.

Жрец с жадностью отпил воды, сплюнул и снова отпил. Мало-помалу к нему возвращалось самообладание. Грязь, подумал он, почему его должна окружать грязь? Его цвет — белый, цвет чистоты, цвет Луны, цвет серебра.

Личинки тоже были белыми.

Жрец содрогнулся, обхватил себя руками и стал раскачиваться из стороны в сторону.

Он знал, что должен что-то вспомнить. Что-то ужасное. Но что?

Он скрипнул зубами. Грязь.

Из подсознания пытались всплыть какие-то другие, неясные слова. И вдруг, едва не вскрикнув от радости, он понял! «Из грязи возникнет сильнейшее. Высшая чистота возникает из подлейшего осквернения. Так враг является чудесным средством в руках разумного».

Это слова его Матери. Он вспомнил. Она говорила еще:

«Требуй чрезмерного. Только при чрезмерности настолько катастрофичной, что она сокрушает все вокруг, может возникнуть истинное созидание. Человеческие существа способны познать красоту умеренности, только пребывая среди руин, вызванных чрезмерностью. Веди их. Насильно. К спасению. Ко мне».

Жрец понял. Любовь к ней смирила его. Он бросился на колени и вознес краткую благодарственную молитву. Затем он поспешил обратно в лагерь. Проносясь мимо своего обескураженного эскорта, он обрушил на него град приказов и проклятий.