Спрятавшись за колени, Додой произнес:

— Видишь, как легко ты простил Сайлу и Тейт. Но до сих пор зол на меня. Я знаю, что понимаю не все, потому что я ребенок, но мне все равно, им нужен ты. Я боюсь, потому что если я не скажу тебе, что знаю, ты не сможешь спасти их.

— Спасти их?

— Есть опасность, о которой они не подозревают. Ты тоже об этом не догадываешься. А я слишком слаб, чтобы что-нибудь предпринять.

Конвей повернулся к мальчику спиной. К горлу подступала тошнота. Мысли расплылись, он был не в состоянии их контролировать.

Взгляд остановился на расщелине в каменной стене. Незначительный изъян в чем-то основательном. Тем не менее вешние воды будут спускаться вниз и заполнять его. Затем ветер переменится. Вода замедлит свой бег и замерзнет. Лед начнет расширяться в трещине. Гора разрушится. Не сразу. Не из-за кабана. Беззвучно. Медленно. Мучительно. Понемногу.

Ненавидя себя, Конвей потянулся за одеждой в ногах и сказал:

— Если ты хочешь мне что-то сказать, Додой, то говори и уходи. Я хочу одеться.

Додой несколько раз глубоко вздохнул и промолвил:

— Я слышал чьи-то песнопения два дня назад, когда ты заболел и попал сюда. Я слышал.

Два дня назад. Так вот сколько времени он спал.

— Песноспения? Они обычны для всех служительниц Церкви. Это помогает им расслабиться и думать более ясно. Это все, что ты хотел мне сказать? — Конвей помнил колыбельные напевы Ланты во время лечения. Он сказал: — Я думаю, ты слышал Ланту. Она напевала, когда была здесь внутри.

Додой опустил руки.

— Сайла тоже была здесь? А Тейт?

— Нет. Одна Ланта. Она лечила меня.

Медленно, почти незаметно на худом заостренном лице Додоя появилась многозначительная усмешка.

— Лечила, — с обвинительной интонацией повторил он, делая ударение на каждом слоге. — Она не напевала. Я же слышал. Это было песнопение.

— Даже если так, то что? Если она думает, что ей это поможет…

Продвигаясь к выходу, Додой сказал:

— Я буду твоим другом, даже если ты не хочешь быть моим. Я помогу тебе. Предупрежу. — Он вышел, оставив вход незанавешенным. — Есть особое песнопение. Для провидиц, чтобы вызвать Видение. Она ничего не говорит другим, даже тебе. Когда она лечила тебя, Мэтт Конвей, ты ведь очень устал? Спал? Почему твой друг хочет видеть тебя? Или, может быть, ты должен подумать, чей друг хочет это сделать?

Додой исчез во входном отверстии. Конвей успел заметить сияющую, торжествующую усмешку на лице мальчика, похожую на блеск кинжала в ножнах.

Конвей и Карда лежали без движений до тех пор, пока Мэтт не попытался сменить положение. Когда ему это удалось, пес чуть отодвинулся, оставаясь лежать мордой к двери, но опершись массивным телом на хозяина. Уверенный, что без его ведома хозяин не пошевелится, Карда улегся, положив морду на лапы. Он смотрел в том направлении, куда ушел Додой.

Глава 25

Сайла натянула через голову платье. Ткань с шелестом скользнула вдоль тела, и она вздрогнула от первого холодного прикосновения шерсти. Но сбереженное тепло, окружавшее ее в уютной постели, вскоре вновь вступило в свои права. В темноте Сайла наклонилась и провела кончиками пальцев по плотным переплетениям одеяла, вытканного женщинами племени Собаки, пытаясь представить осязаемые образы. Одеяла людей Класа. Станут ли они ее людьми?

Сайла с удивлением отметила, что никогда не думала о том, где они будут жить, когда она вернется после завершения своих поисков.

Не было смысла даже думать об этом. Ее ждет могущество, власть, а вместе с ними и ответственность. Никто не способен представить будущее, уготовленное властью. У власти своя судьба, а люди — всего лишь гонимые случайным ветром песчинки. Она не в силах ничего изменить, и Клас все поймет.

Сайла нахмурилась, выпрямившись. Ее воображение рисовало разноцветные шатры из одеял в лагере Людей Собаки, которые складывались в яркие, пестрые круги, оживлявшие степи. Как будто она снова вдыхала терпкий животный запах разгоряченных лошадей, аромат трав, дым костров. В глубине души звучал бой барабанов возума и пала. Но прежде всего ей вспоминались дети, свободные и счастливые, их веселая возня и пронзительный смех. Они играли, как и положено детям.

Как играла она до набега разбойников, похитивших ее и ее детство.

Как никогда не сможет играть ее первый ребенок. Ребенок, который умер у нее в чреве, погиб в темницах Алтанара.

Почему? Почему?

Потому что она была предметом торга, ее использовали, продавали, выменивали.

Вещью, которую Жнея готова была безжалостно растоптать.

На западе звезды ярко сияли на ночном небе. На востоке они мерцали перед тем, как погаснуть. Опустившись у ручья на колени, прежде чем начать ритуальное омовение, Сайла на мгновение замерла, смакуя острый привкус влажного воздуха. Перекатываясь по камням в своем тесном русле, поток приветствовал ее веселым журчанием.

Достав мыльницу и полотенце из глубокого кармана платья, Сайла разложила их на земле — полотенце слева, мыльницу справа. Склонив голову, она осенила себя Тройным Знаком аббатства Ирисов. Пальцы сложились, изображая листья и стебель ириса; указательный палец согнут, его накрывает большой палец, а остальные три пальца расходятся в стороны. Костяшкой большого пальца Сайла коснулась лба, затем середины груди. Потом она коснулась глаз, сначала правого, затем левого. Перед молитвой Сайла сложила руки так, что указательные пальцы почти что касались кончика носа.

— Дай мне силу увидеть истину и следовать ей с открытым сердцем и чистым разумом. Дай мне силу увидеть зло и избежать его. Дай мне силу увидеть во всем чудо и славу Вездесущего и всегда быть благодарной за то, что Он посылает нам солнце, напоминая нам о Едином в Двух Лицах.

Сайла подняла с земли мыльницу. Это была украшенная резьбой шкатулка из красного кедра, которая принадлежала настоятельнице Ирисов, когда она была девочкой. Шкатулка разнималась на две половинки; в нижнюю укладывали мыло и накрывали верхней. Закрывалась шкатулка с помощью кожаного ремешка с серебряной пряжкой, искусно отлитой в виде маленькой головки жабы. Язык жабы служил язычком застежки, и, открывая ее, Сайла всегда вспоминала давние поучения настоятельницы о том, что жаба — умнейшая из тварей: имея самый быстрый в мире язык, она использует его лишь для добывания пищи.

Сайла энергично вымыла лицо, наслаждаясь покалыванием ледяной воды. Закончив, она так же энергично растерла его полотенцем, положила мыльницу в карман и выбрала место, чтобы поприветствовать наступавший день.

Как и в предыдущие утренние ритуалы в этом лагере, Сайла взошла на плоскую скалу на самом краю крутого спуска в ежевичную долину. Не успела она подумать о том, где может быть Ланта, как среди черных вершин Гор Дьявола показался край солнца. Сайла развела руки в стороны, удерживая их параллельно земле.

Мужчины считали эту позу непристойной, полагая, что женщина слишком уж выставляет напоказ свое тело. Сами женщины называли ее приветствием солнца.

Но в глубине души они посмеивались, так как всем известно, что это — запрещенный мужчинами крест.

Сегодня восход был прекрасен. Закрыв глаза, Сайла ощущала свет и первое, еще робкое тепло на прохладном лице.

— Темнота уходит, — нараспев произнесла она, — приходит свет, приходит жизнь.

Повернувшись, чтобы идти в лагерь, Сайла заметила поднимавшуюся к ней по склону горы Ланту. Когда миниатюрная женщина поравнялась с ней, Сайла сказала:

— Я и не слышала, когда ты сегодня встала.

— Мне хотелось выйти пораньше, — ответила Ланта. — Вчера я присмотрела чуть выше одно место. Подъем туда не очень тяжелый, а вид просто грандиозный. Мне бы хотелось взять тебя с собой.

— Понимаю. Нам редко удается побыть одним. Особенно тебе. Почти все время рядом с тобой Конвей.

Ланта нарочито небрежно махнула рукой:

— Да и тебе без конца приходится быть с ним. Кроме того, ты гораздо больше занимаешься с Вихрем и Миккой.