Однако это было не совсем так. Группа петлюровских войск у Шепетовки была центральной; здесь находились и резервы.
У Полонного, у речки Хапоры, столкнулся с противником Кабула. Несогласованность действий ударной бердичевской группы, оторванной от фланговой кавалерийской, не дала возможности одновременно произвести окружение и дать бои с полной координацией действий. И только стихийно потом сложилось так, что этот бой был все-таки выигран. Большую роль в этом сыграло моральное превосходство красных войск.
Враг чувствовал себя как в мышеловке, а у страха глаза велики. Враг преувеличивал количественную силу наступающих, так как они действовали как бы все вновь и вновь набегающими волнами — по щорсовско-боженковской тактике обязательного роздыха и смены в бою.
Ночью Кабула с боем занял Полонное. Утром конница противника, поддерживаемая сильной пехотой, стала обходить красные части с запада. Ее движение было сначала принято ночными разъездами за движение нашей рейдирующей конницы. Но когда враг пошел в наступление, Кабула понял свою оплошность.
Спасло Кабулу еще то, что часть Пятого кавалерийского полка, случайно задержавшегося до отхода на житомирскую линию в Чуднове, была повернута Щорсом вслед Кабуле, и он мог теперь защищаться ею с правого фланга, откуда обходил неприятель кавалерией.
Неприятель, чувствуя свою погибель, шел в последний бой, произведя колоссальные разрушения по линии Шепетовки. Он гнал на Полонное пустые эшелоны и сам разбивал их своими бронепоездами, баррикадируя путь нашим бронепоездам и эшелонам.
Кабула, спокойно работавший саблей в рубке с неприятелем и в самом горячем бою, тут рассвирепел.
Кровавый бой, принесший ему победу, лишил его чуть не половины только что составленного Пятого полка. Но Шепетовку он все-таки взял и опять здесь встретился с Гребенко. И опять он наговорил ему упреков со зла за то, что Гребенко «осмелился», взяв Шепетовку еще два дня назад, бросить ее, в то время как с запада шел к нему на подмогу Дабула, стремясь закрепить успех кавалерии.
— Постоянно ты мне тютюну[36] в очи засыпаешь. Черт тебя знает, где тебя носит, что ты с моей совестью играешься! И даю тебе святое слово, Кабула, что в следующий раз за такие попреки я тебе уши посбиваю в мокрое.
И только потому смирился Гребенко, что был Кабула прав правотой победителя.
Однако ж, взяв Шепетовку, Кабула вынужден был также ее оставить и отойти из-за малочисленности своей поредевшей части. У кавалерии была задача — идти на юго-запад, произведя этот глубокий рейд в помощь ударной бердичевской группе, на которую возлагалась задача закрепления этого ответственнейшего и центрального направления.
КАЛИНИН В БЕДЕ
Победоносность похода вселяла в бойцов уверенность и дерзость. Бываете что упоение успехом родит беду. Так случилось и тут.
Батько Боженко при всей своей дерзости и отважности постоянно все же оглядывался по сторонам. А куда холоднее и рассудительнее батька был в бою его помощник, комполка Калинин.
И если любил батько обоих своих помощников — Калинина и Кабулу — одинаково, так именно потому, что в этих двух противоположных натурах он видел отраженными две различные черты собственного характера. Если Кабула был отражением бурной, лихой части его натуры, то Калинин воплощал его рассудительное спокойствие,
Как же вышло, что спокойный и выдержанный Калинин вдруг зарвался? Может быть, просто случай подстерегал бойца? Во всяком случае, Калинин, конечно, был способен скорее рисковать собой, чем своими бойцами, и под Рогачевом так и получилось.
Пока подвигался полк, Калинин решил с одним кавалерийским взводом форсировать речку Случь, чтобы не дать противнику перейти ее у Рогачева, задержать его на том берегу неожиданным налетом и подставить под удар наступающей по правому берегу пехоты, основной группы Боженко,
Это был рискованный маневр. Все зависело от быстроты и внезапности. Кони были лихие, и Калинин понадеялся на это. Во взводе с ним был и скрипач Лихо, только с «люйсом», а не со скрипкой на плече.
— Говорят, что цыганская натура дождь чует, как он еще под землей ночует, — шутил, скача рядом с Лихо в одном звене, весельчак Тихоня.
Собственно, его фамилия была Кихоня, а звали его Тихон, но он был так шумлив, болтлив и весел, что бойцы прозвали его в насмешку «Тихоней».
Он потому и пристроился к цыганскому звену, что цыган мог являться постоянной пищей его остроумию.
— А говорят, Лихо, что когда ты свою песню папаше сыграл, то папаша аж захрапел — так сильно он сволновался, что не выдержал характеру.
— Да тише ты, Тиша! Чего ты к Лиху причепился? То тебе про дождь, то про погоду!
— Да я на него гляжу, — не унимался Тиша, — и такое у меня предчувствие на сердце западает. Он, волчья масть, не иначе как наше горе чует, вот я и хочу допытаться: кому из нас жить, а кому голову сложить! Эй! Лихо! Погадай, чи мы живы будем, чи нас галичане на капусту срубают.
Не успел договорить Тихон своей последней насмешки, как покачнулся на седле и упал под копыта коней внезапно налетевших из темноты всадников. Ударили они с тыла, из леска, где засели в засаде.
— Стой! — кричали кавалеристы-петлюровцы, вынырнувши из темноты.
— Не сдавайся, ребята! Руби их, гадов! Наши вслед йдут! — кричал Калинин, рубясь направо и налево.
— Этого живого бери, то ихний командир! — зашумели окружавшие Калинина всадники и набросили на него аркан.
Но Калинин был крепыш — что ему веревка! — он понатужился, и аркан лопнул.
Потащивший было его на аркане петлюровец почувствовал, что аркан ослабел и не натягивается: пропал пленный. А Калинин уже залег за убитого Тихонова коня и стрелял из его «люйса».
Калинин стрелял и слышал в темноте, что еще кто-то стреляет невдалеке по мечущимся всадникам.
— Лихо! Ты живой, что ли? — крикнул он в темноту.
— Живой покеда! — отозвался кто-то слева от него.
— Ну, значит, наша возьмет! — ободрил его Калинин. — Только береги патроны; пока наши подоспеют, держаться будем!
Вдруг Калинина ударило что-то в голову, и он свалился без чувств…
Очнулся Калинин утром, в сыром подземелье. Его и еще двух раненых бойцов бросили сюда, избитых до полусмерти. Видно, притащили на аркане всех.
Товарищи Калинина о чем-то говорили. Темно было.
— А кто тут со мной? — крикнул Калинин в темноту.
— Должно, товарищ Калинин говорит? — откликнулся один из них. — Это вы, товарищ командир? Значит, живой? Это мы — Соя Степан да Павлуша Лобода, эскадронный.
— И ты здесь, Лобода? И Стенька? Вот, брат Стенька, и прижали нас к стенке! А где же Лихо? Неужто убили?
— Да нет, не должно быть, товарищ Калинин. Вот про то мы и говорим — чи не он ли тое дело судобил?
— А какое?
— Або я видел, або то мне приснилось; ну, кажись, что был на той момент я еще при полной памяти. Як раз я слыхал, как вы его кликали, а потом я вас стал кликать— нет, не слыхать. Ну, думаю, как есть, значит, точку поставили над вами. И вот вижу — конь на меня летит, на коне сичевик сидит, а под брюхом у коня еще что-то шевелится. Потом вижу — конь назад идет. Я прицелился по галичанину. Еще и курка не спустил, а он с седла, глядь, плывет на землю, а на его место какойсь-то черт с-под конского брюха — брызь! Ну, думаю, все понятно: значит, наш джигит причепился, не иначе Лихо. «Вертай! Скачи, сповещай папашу!» — кричу. «А то и я думаю!» — крикнул он мне, и сдавалось мне, что то Ли-хин голос. И теперь мы тут вот и задумались: не иначе как то Лихо под брюхо галичанину на полном ходу причепился, да и спорол его кинжалом. И коли то справди, то донесет папаше про нашу беду. Абы только зараз не срасходовали нас до сроку, бо мабуть уже солнце сходит. А как еще мало-мало пройдет время, то папаша, конечно, за нами сюда прискочит, особливо почуявши про ваше исчезновение, товарищ Калинин.
— До батька, коли так, он доберется, и батько сюда беспременно приспеет — это да! Только нам надо день проканителить. Но что бы с нами, товарищи, ни делали те гады, мы только одно и можем, что плевать в их поганую рожу. А как у вас ноги, руки — свободны?
