— Курский Александр, — отвечал комбриг Сводной Шкуть. — Бывший кадровый офицер дарской армии, отчаянный пьяница и наркоман.

— Что ж, пойдем с ним разговаривать». Василий Назарович, прикажи оцепить станцию и выставить пулеметы против эшелона Десятого полка. Тут все дело, видно, в этой сволочи.

— Да нет, он вчера в наступление все же ходил, — попытался было его защитить комбриг Сводной.

— А результаты? — спросил на ходу Щорс.

— Отступил обратно.

— Герои не отступают. Вы тут девять дней гармонь растягиваете. Наступаете и отступаете, а надо наступать не отступая. Батько Боженко отступил от Скраглевки, взятой сегодня? Нет, значит, взял…

Между тем они уже подошли к бунтующему эшелону, Щорс услышал трескучую хулиганскую ругань. То ругался сам комполка Курский.

Щорс шел, по обыкновению, с ручным пулеметом под мышкой и, подойдя вплотную к вагону, откуда слышалась ругань, сказал:

— Кто тут Александр Курский — выходи!

— Это я Курский! — вывалился, шатаясь, из вагона пьяный комполка, а за ним спрыгнули и его молодцы — телохранители..

— А вы тоже Курские? — спросил, их Щорс.

— Да, мы тоже, — отвечали они. — Отойди! Чего ты чепляешься! — И они попытались столкнуть Щорса.

Но толчок не сдвинул Щорса с места.

— Стоять смирно! — гаркнул батько и поднял руку с плетью.

В тот же момент Курский выхватил револьвер и навел его на Щорса в упор, но мгновенный удар батьковой плети выбил револьвер из его руки. Курского схватили таращанцы. В темноте вокруг эшелона внезапно выросли густые ряды окружающих эшелон таращанцев.

— Не буду!.. — упал на колени перед Щорсом Курский, а вслед за ним упали на колени его телохранители.

— Вызвать весь полк из вагонов! Выходи наружу! — скомандовал Щорс.

Из вагонов посыпались красноармейцы.

— Кто тут поддерживает этого мерзавца? — спросил Щорс, показывая на Курского, ползающего на коленях. — Имеются претензии? В чем ваши претензии?

— Жалованья не получали… Обуви нет… — послышались голоса.

— Выходи, покажи ноги, ты, что кричишь, — вытащил Щорс из рядов кричащего верзилу. — А на тебе что — сапоги или лапти?

— Сапоги, — смутился верзила.

— А ну выворачивай карманы!

Из вывернутых карманов покатились золотые монеты, брошки, серьги.

— Откуда это? Кто тебе это жалованье платил?

— Жидов обирали.

— Значит, на бандитском жалованье состоишь? Обыскать всех и арестовать грабителей.

В это время Курский заревел:

— Пощадите меня!.. Ввек не буду! Сам расстреляю всех бандитов! Водка меня довела. Я честно служил советской власти.

— Не больно честно, — отвечал Щорс. — Во время наступления врага бежать с участка, без боя? Разлагать и уводить полк — это честно? А кто обстрелял сегодня прибывший из Казатина эшелон таращанцев? Думаешь, я не знаю? Убийце и предателю — собачья смерть! Сдавай оружие! Заберите его. И всю его банду — под суд трибунала. Полк завтра же выступит на позицию, а пока всех разоружить. Я командую этой группой. Дезертиров и предателей беспощадно расстреляю. Слышите вы это?

Построенный у вагонов полк молчал. Щорс обошел его по строю и сказал:

— Не поддавайтесь провокации и панике, товарищи! Вы сами должны были арестовать такого командира и всю его банду. Завтра в бою я проверю, честный ли вы народ. И если кто-нибудь из вас побежит из боя, расстреляю. Отдаю вас под команду командира таращанской бригады товарища Боженко. Распределить по ротам, с рассветом — на позицию.

— Я думаю, Василий Назарович, «стратегию» дадим простую.

— А конечно, — отвечал батько, присаживаясь к карте, положенной Щорсом на стол в комендантской комнате вокзала. Батько достал лупу, которою он «вылавливал» врага на карте.

Кроме них, присутствовал только комбриг Шкуть..

— Вот тебе крест, — провел Щорс две перекрещивающиеся линии на карте от Житомира до Хмельника и от Шепетовки до Казатина. — «Гром» пойдет по этой, а «Грозный» поперек. Таким образом, все четыре угла у Бердичева будут под моим артиллерийским наблюдением. Я сам буду руководить броневиками. Главный удар нацелим на Скраглевку. Может быть, тебе и придется отступить завтра, не в этом дело. Но «он» тут обязательно скопится, а ты знаешь, что без уничтожения врага нет победы. Заманивай его к этому месту всеми имеющимися у тебя средствами и бей его артиллерией, не щадя, я тоже тебе помогу. А завтра, когда подойдет

Кабула, мы врага окружим и не выпустим, пока не уничтожим. Имей в виду, что здесь у него сосредоточена армия. Тактикой Петлюры всегда было — избегать фронтального удара. Он и сейчас будет искать этого выхода, если столкнется с нами. Поэтому его надо бить, пока он сгустился в этом месте.

Батько только гмыкнул и, достав трубочку, задымил, успокоенно поглядывая на Щорса: раз он тут — все в порядке.

БОИ ПОД БЕРДИЧЕВОМ

Чуть свет начался бой.

Таращанцам не привыкать было к бою: знали они уже своего врага, изучили его повадки и ввели свою боевую тактику. Стремительные и легкие победы последнего времени внушили им представление о своей непобедимости. Да и батько Боженко, в последнее время оторвавшийся от кавалерии и выдвинувшийся с пехотой вперед, находился сейчас здесь. Кавалерия оставалась с Кабулой. Таращанцы были переброшены лишь с артиллерией, увеличившейся после Жмеринки, да с приданной ей конной разведкой — сабель около ста.

Одно только несколько смущало таращанцев: каждой из трех рот батальона было придано по батальону вчера разоруженного Десятого полка. Таращанские роты по численности равны были этим батальонам. Вчера таращанцы разоружали и обыскивали этих людей, а утром вернули им оружие. Бойцы еще косились друг на друга.

Впереди занимал Скраглевку, взятую вчера таращанцами, сменивший их резервный Девятый полк, а таращанцы были отведены на ночь в Бердичев для разоружения Десятого полка. Жители Бердичева выбрались из своих квартир за время девятидневных боев, шедших с переменным успехом. Бердичев брался и оставлялся Десятым полком уже три раза за эти девять дней. Петлюровцы творили безобразия и бесчинства и всякий раз при взятии города вырезали часть населения. Таращанцы с нетерпением ждали боя, освободительного, решительного, смертоносного боя.

Они шли, косясь подозрительно на незнакомцев соседей, и шутили, стараясь загладить вчерашнюю неприязнь ввиду предстоящего боя»

Чего ж это вы того своего шпингалета офицеришку сами не пристрелили? Красноармейцы называются!..

— Да он же храбрюга, пес!

— Храбрюга! А на коленки чего хлопнулся? Небось как стрелять Щорса — так нашел храбрость, а как самому, суке, помирать, так сразу на коленки! Слабо стало? Ты нашему батьку не попадайся, он у нас ужасть какой сурьезный: прямо всякую контру до ногтя срезает. Вы еще не знаете — что есть храбрость и что есть красный командир. Попробуй ты нашего батька або Щорса на колени поставить.

— Ха-ха-ха!.. Кого — батька? Або Щорса? — отозвались другие, и хохот пошел по всей цепи — так смешно показалось бойцам представить себе своих отважных командиров поставленными на колени.

— Настоящий боец не может быть трусом, и смерть его не касается. Бо не для своей шкуры ведется эта наша борьба — вот как надо понимать!.. Вы, должно быть, смобилизованные, а мы все добровольцы — от щирого сердца за свободу и за советскую власть. Понятно тебе, что есть доброволец?

— Ты, должно б, дома сидел, аж пока тебя за ухи, как корову, не повели, вот ты и думаешь, что тебя на убой тащат, оттого ты и трясешься, быдто заяц или там еще какая тварюка, — философствовал, идя рядом с группой «сводников», семнадцатилетний Иван Олейник.

— Вот, скажем, нас семеро братьев — я сам меньшой есть, — и все в Красную Армию до одного подались. Комусь-нибудь житуха будет. Ну, к примеру, и все мы братья — красноармейцы, значит…

— Да брось ты им толковать! — перебил его другой. — Они сами понимают. И кто ж того не понимает, за что воюем? За свободу — и точка! И все тут понятно! Вы вот, глядите, «сводники», не побегите назад, как «петлюра» невдогадку пришпарит, бо мы вас тут же шилом до земли пришьем, ще и молотком пристукнем!