— Скажи мне, — Андрей хмурился, смотрел себе под ноги, — ты знаешь кого-нибудь из таких людей?..
Он не уточнил каких именно, но это было и не нужно. Она поняла его с полуслова, как будто сама ждала продолжения начатого разговора. Мария Александровна видела, что Андрей пытается примерить на себя другую, заведомо непростую судьбу и хочет этого, и страшится. Она медлила с ответом, Дорохов ее не торопил. Они шли бок о бок, шаг в шаг, и оба чувствовали, что многое зависит в их жизни от этого момента. Никто не знает почему, но, бывает, выпадают такие мгновения, когда человек стоит на распутье и от решения его зависит, как дальше сложится жизнь. И вроде бы ничего не происходит необычного, но про себя он знает, что лукавая судьба подмигивает ему, спрашивает с ухмылкой: куда теперь путь держать?
Маша молчала.
— Одного, — сказала она наконец. Остановилась, посмотрела Андрею в глаза. — Ты ведь не имеешь в виду людей святых, они — совсем иное дело. Конечно, были и другие и, наверняка, много, — продолжала женщина задумчиво, — но не каждому дано проявить себя. Осознать свой долг перед народом и иметь возможность исполнить его выпадает единицам. Чаще случается обратное: самый обыкновенный, будничный человек, попадает в ситуацию, когда от него зависят судьбы миллионов на десятки лет вперед. Именно таких двух людей свела вместе судьба в России второй половины девятнадцатого века: Александра II, самодержца, человека в высшей степени ординарного, к тому же, сентиментального до плаксивости, и его генерала, графа Михаила Териеловича Лорис-Меликова. Должно быть, она смеялась до коликов над этой своей проделкой — поменять местами характеры… Когда-нибудь я в деталях расскажу тебе эту историю, а теперь пойдем, уже темнеет. — Маша повлекла Андрея в сторону мостика через канал. — Удивительно, что ты об этом заговорил, — продолжала она, шагая рядом с Дороховым в сторону троллейбусной остановки. — Последние годы царствования Александра II были темой моей диссертации…
— Защитила ее? — Андрей обнял Машу за плечи.
Она покачала головой:
— Защиты не было. История — наука партийная. В то время руководство института никогда бы не позволило сказать правду о «Народной воле» и ее гонителе. В моде были другие темы, что-нибудь вроде: «Всемирно-историческое значение завоеваний Ермака для партийного строительства в Западной Сибири». Никого не интересовало — впрочем, и теперь не интересует, — что Лорис-Меликов пытался остановить падение страны в пропасть хаоса и кровавого бунта. Это была последняя попытка медленно, миллиметр за миллиметром отползти от ее края, попытка первый и единственный раз в российской истории дать человеку чувство собственного достоинства. Без него, без ощущения себя независимой, самостоятельной личностью, все остальное лишь суета, пустые хлопоты. Что и показали последние сто лет нашей истории. До семнадцатого года оставалось всего два поколения, и Лорис-Меликов кожей чувствовал опасность близкой развязки, зловонное дыхание опьяневшей от крови черни…
В полупустом троллейбусе гулял приятный, освежающий ветерок. Ошалевшая от жары Москва готовилась отойти ко сну. Из открытого настежь окна многоэтажного дома доносился звук гармони, она выводила грустную, бередящую душу мелодию. Дорохову казалось, что между его судьбой и тем временем, о котором рассказывала Маша, существует какая-то невидимая, но прочная связь. Ему казалось, что время это, тревожное, наполненное предчувствием революции и смуты, он может потрогать, ощутить всю его духоту и разлитую в воздухе надежду на все еще возможную свободу.
— Первого марта восемьдесят первого года, — сказала вдруг Маша, — Лорис-Меликов положил на стол императора российскую конституцию, и Александр II ее подписал. Все было еще возможно в этот первый день весны. Судьба России балансировала между накопленным за столетия добром мудрого и сердечного народа и бродившим в его крови со времен татарского ига злом, затаившимся в вороватой завистливости людей, в лживом мздоимстве чиновничества. На краткое мгновение установилось хрупкое равновесие, но — как часто случается в России — все решили несколько человек, не самых умных, и далеко не лучших, просто оказавшихся в нужное время в нужном месте. По-видимому, это характерная черта русской истории, повторившая себя в октябрьском перевороте, приведшем к власти группку безответственных авантюристов и откровенных бандитов…
— Ну, — засмеялся Андрей, — ты уж больно серьезно ко всему относишься! Да и то, что судьба нации зависит от нескольких людей, — это лишь видимость. Вполне возможно, что в природе и обществе спрятан, замаскирован от человеческих глаз некий естественный закон, претворяющий в конкретные обстоятельства все то, что творится в нас самих, в наших душах. Хотя, это тоже не более, чем выдумка. — Андрей взглянул на притихшую рядом с ним женщину, легонько встряхнул ее за плечи. — Машка, не нагнетай, смотри на вещи проще!
Мария Александровна улыбнулась.
— Тебе легко говорить, а я пережила эту трагедию как личную. Мне казалось, что, если удастся донести смысл происшедшего до людей, заставить их задуматься о том, какие случайности порой влияют на судьбу каждого из нас, то мы станем мудрее и где-то даже лучше. Только, пожалуйста, не говори ничего про идеализм…
Два последующих дня разговор этот не шел из головы Дорохова. К его по-детски безоблачному счастью, в атмосфере которого Андрей жил все последнее время, постепенно начала подмешиваться какая-то озабоченность, как если бы ребенок стал быстро взрослеть и задумываться о жизни. Он все так же разносил по вагонам детские книжки и рассказывал людям сказки про них самих — про стойких в жизненных передрягах Оловянных Солдатиков и про Золушек, в одну ночь превращающихся в волшебных принцесс, — но как-то так выходило, что покупать стали меньше, да и слушали с заметной прохладцей. Утро третьего дня началось совсем уже необычно. Андрей брился, когда на кухне раздался телефонный звонок, и шелестящий, как морской прибой, женский голос с придыханием сообщил, что машина придет за ним к одиннадцати. Номера телефона, как и адреса, Дорохов никому не давал, но звонок этот удивил его не слишком. Не оставалось сомнений, что работала команда Шепетухи, не спускавшая, по-видимому, с него глаз.
Как и было обещано, в назначенный час у подъезда дома остановился огромный лимузин, за рулем которого восседал знакомый уже Дорохову парень. Не слишком прошлый раз разговорчивый, теперь он сиял благожелательностью и даже немного заискивал, открывая перед Андреем тяжелую дверцу. На первом же светофоре шофер обернулся и, радостно ухмыляясь, сообщил:
— А Батон-то — того!..
— Что «того»? — не понял Дорохов.
— Несколько дней назад, — парень переключил скорость, бросил взгляд в зеркало заднего вида, — ему обломилась куча денег. Откуда? — никто не знает, а сам он лапшу на уши вешает, будто выиграл на ипподроме. — Шофер хмыкнул. — Знаем мы, как такие деньги выигрывают!.. — Он нетерпеливо нажал несколько раз на клаксон. — Ну во, Батон на радостях снимает на Тверской девочек, сажает их в такси и к матери за сто верст в деревню. Не стану врать, сколько и как они там гуляли, только он с пьяных глаз не заметил открытую крышку и сходу рухнул в подпол. Теперь отдыхает по пояс в гипсе. Звонил по мобильнику, сказал, очень удобно вареные яйца облупливать.
Шофер радостно заржал. Дорохов вздрогнул. Он вдруг отчетливо вспомнил, как в сердцах пожелал Батону провалиться, что тот и сделал. Однако! — думал Андрей, наблюдая, как мимо проносится Садовое кольцо, — надо, пожалуй, с эмоциями быть поаккуратнее. Хорошо хоть не послал его к чертовой матери…
Когда подъехали к особнячку, парень поспешно выскочил из лимузина и распахнул перед Дороховым входную дверь.
— Андрей… Андрей Сергеевич, — поправился он, чуть придерживая Дорохова за локоть, — меня Витек зовут, я при вас буду заместо Батона. Просьбишка есть, Андрей Сергеевич! Сегодня «Спартак» играет, так вы посодействуйте… Разница должна быть два мяча, а то из Кубка вылетят!..
