– Дайте мне одну, – попросила девушка, указав на коробочки.

– Деньги, – ответил худолицый.

Достав завязанный узелком платочек, девушка извлекла из него две пятидесятицентовые монеты и протянула их продавцу.

– Дайте мне одну машинку, – повторила она.

Продавец взглянул на мелочь и скривил рот.

– Доллар с половиной, сестренка.

Быстро убрав руку, девушка обернулась на Хейзела Моутса, словно тот окликнул ее. Секунду глядела на него, затем последовала за уходящим слепцом. Хейз глядел ей вслед.

– Слушай, – произнес Енох Эмери, – у меня доллар и шестнадцать центов. Хочу себе такую…

– Оставь, – ответил продавец, убирая со стола ведра. – Тут тебе не распродажа.

Хейз смотрел в спину слепому проповеднику, теребя карман, словно не решаясь: опустить в него руку или нет. Наконец он вынул два доллара, бросил их на стол продавцу и, схватив коробочку с картофелечисткой, побежал вниз по улице. Через секунду его нагнал Енох Эмери.

– Ого, да у тебя куча денег, – запыхавшись, произнес он.

Девушка тем временем нагнала слепого священника и взяла его под локоть. Эти двое обогнали Хейза примерно на квартал. Хейз замедлил шаг и, обернувшись, заметил Еноха Эмери. На Енохе был желтоватый костюм, розовая рубашка и галстук цвета зеленого горошка. Парень улыбался и вообще походил на дружелюбного непоседливого пса.

– Ты здесь давно? – спросил Енох.

– Два дня, – пробормотал Хейз.

– А я два месяца. Работаю на город. А ты где?

– Я вообще не работаю.

– Плохо, – протянул Енох и прыгнул чуть вперед, чтобы поравняться с Хейзом. – Мне восемнадцать, я тут всего два месяца и уже работаю на город.

– Молодец, – ответил Хейз и, сдвинув шляпу на бок – в ту сторону, с которой шел Енох, – ускорил шаг. Слепец впереди принялся фальшиво кланяться направо и налево.

– Я что-то не расслышал твоего имени, – напомнил Енох, и Хейз представился.

– Ты, с виду, за теми деревенщинами топаешь, – заметил Енох. – Сильно веруешь?

– Нет.

– Ну и я нет, не особо. Я четыре недели ходил в Родмилльскую библейскую академию для мальчиков. Меня туда определила одна мадама. Забрала у папани и отправила в библейскую академию. Она из социальной службы была. Господи, четыре недели… думал, я стану блажным.

Хейз дошел до конца квартала, Енох не отставал. Когда Хейз уже собрался перейти через улицу, Енох завопил:

– Ты что, огней не видишь? Надо ждать!

Регулировщик засвистел в свисток, и рядом затормозила машина. Хейз пошел через дорогу, не сводя глаз со слепого, который достиг середины квартала. К Хейзу, не прекращая свистеть, приблизился регулировщик и остановил его. У полицейского было худое лицо и овальные желтые глаза.

– Ты знаешь, чего ради над дорогой повесили вон ту штуку? – спросил он, указывая на светофор.

– Я ее не заметил, – признался Хейз.

Полицейский молча посмотрел на него. Рядом остановилось несколько прохожих, и коп скосил на них взгляд.

– Может, ты думал, что красный свет – для белых, а зеленый – для черномазых?

– Да, так и подумал. Можно идти?

Полицейский отпустил Хейза, уперев затем руки в бока. Отступив на шаг, он посоветовал:

– Передай своим дружкам: светофор иначе устроен. Красный свет значит «стой», а зеленый – «иди». Для всех он работает одинаково: для мужчин, женщин, белых и черномазых. Так и передай дружкам-деревенщинам, чтобы в городе не терялись.

Прохожие захохотали.

– Я присмотрю за ним, – сказал Енох, приближаясь к копу. – Мой друг здесь всего два дня. Я присмотрю за ним.

– Ты сам давно в городе? – спросил полицейский.

– Я тут родился и вырос. Толкингем мой родной город. Я присмотрю за приятелем для вас… Эй, ты куда? Погоди! – Протолкавшись через толпу, он нагнал Хейза. – Я же спас тебя.

– Буду должен, – ответил Хейз.

– Да ладно, – отмахнулся Енох. – Может, заглянем в аптеку, возьмем по содовой? Пока рано, клубы закрыты.

– Не нравятся мне аптеки. Прощай.

– Будет тебе. Я все равно с тобой прогуляюсь, составлю компанию. – Он проследил за взглядом Хейза. – Я бы на твоем месте с деревенщинами не якшался. Особенно в такое время суток, да еще с фанатиками. С меня Иисуса хватит. Та мадама из социальной службы, забравшая меня у папани, целыми днями молилась. Мы с папаней жили при лесопилке, с ней переезжали. Когда приехали в Бунвилль, появилась та службистка. – Енох схватил Хейза за рукав пиджака. – Мне в Толкингеме не нравится, на улицах много народу, – признался он. – Так и норовят сбить тебя с ног… Ну да ладно, пришла, значит, эта мадама, и я ей, похоже, глянулся. Мне тогда всего двенадцать исполнилось, и я хорошо пел гимны, которым научился у одного черномазого. Глянулся я, значит, мадаме, и она забрала меня в Бунвилль, жить с ней. Дом у нее кирпичный был, но она целыми днями молилась.

Тут в Еноха врезался невысокий мужчина в выцветшем комбинезоне.

– Смотри, куда прешь! – прорычал Енох.

Коротышка угрожающе поднял руку и по-собачьи оскалился.

– Это кто здесь вякает? – огрызнулся он.

– Видал? – заметил Енох Хейзу. – Все только и хотят, что сбить тебя с ног. Никогда еще такого враждебного места не видел. Тот же дом кирпичный. Я в нем с мадамой два месяца прожил, потом пришла осень, и она отправила меня в Родмилль. Я подумал: ну вот, облегчение. С мадамой ужиться не получалось. Она не старая была, лет сорока, зато страшная.

В коричневых очках, волосы такие жиденькие, что твоя подливка из свинины, по голове размазанная. Я обрадовался, думал, в академии проще. Я ведь однажды сбежал от службистки, она меня вернула и сказала, будто бы имеет на меня бумаги, по которым запросто может отправить меня в колонию, если не буду послушным. Вот я и радовался, что в академию отбываю. Ты в академии не учился, ни разу?

Хейз как будто не слышал вопроса.

– Ну, скажу тебе, обманулся я, – продолжил Енох. – Боже правый, какое там облегчение! Прошло четыре недели, и я убег, и мадама вернула меня к себе. Я знал, черт возьми, что она так поступит, и все равно убег из академии. – Енох с минуту помолчал. – Знаешь, как мне удалось бежать от службистки?

Секунду спустя Енох сам ответил:

– Я ее напугал вусмерть. Стал учиться и учиться, даже молился, просил Иисуса, чтобы он показал, как уйти от мадамы, не убив ее и не загремев в колонию. Потом в одно утро я проснулся и при свете дня вошел без портков к ней в спальню. Сдернул с мадамы одеяло, и у нее случился сердечный приступ. Затем я вернулся к папане, и больше мы этой шкуры не видели. Ты только зубами скрипишь, – заметил Енох, приглядевшись к Хейзу. – Не смеешься. Поди, ты из бедных вышел?

Хейз свернул на боковую улочку. Слепец и девушка дошли до угла, на квартал впереди.

– Кажись, догоним их в конце концов, – произнес Енох. – Ты в городе много людей знаешь?

– Нет, – ответил Хейз.

– И не узнаешь. В этом городе друзей завести трудно. Я тут два месяца, а все ни с кем не сдружился. Все так и норовят затоптать меня. Смотрю, с деньжатами у тебя порядок? У меня вообще ни гроша. Были бы деньжата, уж я бы нашел, куда их потратить.

Слепец и девушка остановились на углу и свернули налево.

– Догоняем, – сказал Енох. – Если не будем осторожны, то угодим на встречу фанатиков и будем распевать гимны с этой девкой и ее папашей.

В конце следующего квартала располагалось крупное здание с колоннами и куполом. К нему-то слепец и шел. Повсюду вокруг здания, через дорогу от него и по всей улице вверх и вниз стояли припаркованные автомобили.

– Это не кинотеатр, – заметил Енох.

Слепец с девушкой поднялись по ступеням ко входу, по бокам от которого восседали на пьедесталах каменные львы.

– И не церковь, – сказал Енох.

Хейз замер у крыльца, пытаясь придать своему лицу некое выражение. Наконец он надвинул шляпу на лоб и шагнул навстречу двоим, присевшим у каменного льва. Остановился перед слепцом и попробовал заглянуть за темные стекла очков. Девушка вытаращилась на Хейза.