Это действительно была тяжелая работа, учитывая качку, но матросы справились, несмотря на то что палуба то вздымалась вверх, то уходила из-под ног, а соленые брызги немилосердно орошали всех трудившихся на палубе.

Самую серьезную проблему представлял сейчас факт, что команда была слишком малочисленной, чтобы благополучно привести корабль в порт.

Матрос помог Лизбет пройти по палубе, но не успела она укрыться в кают-компании, как оттуда выбежал Родни, едва не сбив ее с ног.

— Молчите! — крикнул он, хотя Лизбет и так молчала. — Вы что-нибудь слышите?

Услышать что-либо было довольно сложно в посвисте ветра, плеске волн и скрипе брусьев. Но матрос, уловив слова Родни, ответил:

— Это пушки бьют, сэр, клянусь Богом!

Теперь и Лизбет услышала отдаленные пушечные выстрелы, но они показались ей эхом тех, которые звучали в ушах несколько часов назад.

— Это «Морской ястреб»! — воскликнул Родни. — Я везде узнаю грохот его тридцатидюймовки! Это «Морской ястреб», и он добивает испанские галионы.

Разумеется, это была всего лишь догадка, но она подтвердилась в полной мере, когда еще до сумерек их догнал «Морской ястреб». Родни приказал лечь в дрейф и ждал с нетерпением, которое умудрялся скрыть ото всех, кроме Лизбет. Она слишком хорошо читала признаки волнения на его лице.

Матросы не находили нужным сдерживать свои чувства, и, несмотря на ненастье, большинство из них при приближении «Морского ястреба» вышли на палубу.

— Вижу корабль! — выкрикнул дозорный и секундой позже весело добавил слова, которых ждал Родни: — Это «Морской ястреб», сэр.

Вокруг закричали «ура», а через некоторое время Лизбет услышала, как внизу кричат «ура» раненые, которым сообщили радостную новость.

— Он цел и невредим, — с облегчением выдохнула Лизбет.

Родни обернулся к ней. Ветер растрепал ее кудри, отчего она выглядела настолько женственно, что несколько месяцев назад он не на шутку испугался бы, как бы ее секрет не сделался общим достоянием. Но теперь его переполняли иные чувства. Храбрость Лизбет заставила его испытать гордость за нее, а ее усталое осунувшееся личико вызывало желание позаботиться о ней.

— И вы, слава богу, тоже, — произнес он еле слышно, но Лизбет расслышала его сквозь шум ветра.

— Родни, вы были великолепны. — Она не могла не высказать ему своего восхищения.

Он взял ее под руку и воскликнул с ликованием:

— Мы это сделали вместе, малышка Лизбет!

И Лизбет почувствовала себя принцессой крови, которой возложили королевскую корону на голову.

«Вместе»! Она задрожала от радости. До чего она любила этого человека — каждым биением своего сердца, каждым дыханием, каждой капелькой крови! Родни — победитель, Родни — гроза морей, предмет ее грез, ее Прекрасный Принц…

А ликующие крики не смолкали. «Морской ястреб» в самом деле был невредим, за исключением расщепленной стеньги и нескольких дыр в парусе. Волнение на море не помешало Барлоу подняться на «Святую Перпетую» и рассказать в подробностях свою историю.

— Они пальнули в нас, но ядра пролетели слишком высоко, — усмехнулся он, объясняя отсутствие сильных повреждений у «Морского ястреба».

Одним из недостатков галионов было то, что огромные корабли частенько допускали промах по кораблям меньших размеров, подплывших к ним на слишком близкое расстояние.

— Мы слышали ваши пушки, сэр, и догадались, что происходит, — продолжал Барлоу. — Когда мы поравнялись с галионами, они беспомощно дрейфовали и черпали воду. Мы подумали, едва ли им удастся дотянуть до берега, но все же решили перестраховаться.

— Отлично, Барлоу, вы все сделали правильно, — одобрил Родни.

Чтобы сменить уставших матросов «Святой Перпетуи», прибыла помощь с «Морского ястреба», и на заре оба корабля снова двинулись вперед, хотя плотники еще целый день трудились над внутренними повреждениями.

И вот наконец на горизонте показалась земля. После этого оставалось только приукрасить корабли и ввести их с гордо поднятыми флагами в плимутскую гавань. Для Лизбет последние несколько дней промелькнули с невероятной быстротой. С тридцатью ранеными на руках, требовавшими постоянной заботы, она не имела времени предаваться праздным и бесполезным раздумьям. Ночью в ее дверь то и дело стучали, И приходилось вставать и бежать в кубрик.

К тому времени, как они обогнули Лендс-Энд, пятеро раненых умерли, но остальные, несмотря на тяжелые раны, постепенно поправлялись. Те, кто мог передвигаться самостоятельно, выбрались на палубу. Каждому хотелось видеть изумленные лица моряков встречных кораблей, которые, потрясенно взирая на «Святую Перпетую», догадывались, что это — добытый в бою трофей.

Все эти дни Родни был занят не меньше, чем Лизбет. Когда они в последний вечер сидели в просторной, обшитой дубовыми панелями кают-компании «Святой Перпетуи», Лизбет почувствовала, что у нее внезапно сжалось сердце. Она ясно поняла, что плавание подошло к концу, и это, должно быть, последний раз, когда она осталась наедине с Родни.

На этой неделе ей то и дело приходило в голову, что ее любовь так же невыносима, как страдания раненых, за которыми она самоотверженно ухаживала. Но раненые находились на пути к выздоровлению, тогда как ей не излечиться никогда. Любовь к Родни проникла слишком глубоко в ее душу. Лизбет знала с той необъяснимой прозорливостью, отличавшей ее с детства, что какое бы будущее ни ожидало их обоих, она станет любить Родни до самой смерти.

Лизбет сама не знала, откуда взялась эта убежденность. Она была просто уверена, что каждый ее нерв, каждая жилка ее тела сделались частью Родни. Ей уже было все равно, зол он на нее или, наоборот, доволен ею, ласков или груб, она в любом случае принадлежала ему. И ничто, кроме смерти, не в силах избавить ее от страданий, которые причиняла ей ее любовь, думала Лизбет с отчаянным упорством.

Весь прошедший вечер после ужина они сидели и беседовали, пока не оплыли свечи. Разговаривали они не о будущем, а о прошлом. О том, что могло произойти в Англии за те сто шестьдесят шесть дней, что они находились в плавании. О разных забавных происшествиях, случавшихся во время их путешествия, и снова смеялись над ними, как смеялись тогда.

Они вспоминали мастера Гэдстона, его пылкость, ненависть к испанцам, и эти воспоминания вызвали слезы на глазах у Лизбет и придали голосу Родни траурные ноты.

Они говорили о лазурном небе и прозрачных водах Карибского моря, о попугаях и макао с их алмазным опереньем. Многие птицы погибли по дороге домой. И о рыбках, которые водились в коралловых рифах и которых невозможно было изъять из привычной для них среды и сохранить в живых даже на несколько часов…

Но под серым, осенним, таким английским небом как-то трудно было вспоминать сверкающую красоту тропических морей. Иногда Лизбет приходило в голову, что и весь их груз тоже потеряет свой блеск и ценность, перемещенный от золотых песков и роскошной флоры карибского побережья в прозаические доки Плимута. Ведь даже выложенный драгоценными камнями орнамент на обеденном столе словно бы потускнел и уже не переливался так, как прежде.

Лизбет догадывалась, что это ожидание неизбежного расставания окрашивает все вокруг в унылые серые тона.

Как-то она чуть было не призналась Родни в чувстве, которое испытывала к нему, и не попросила снова взять ее с собой в плавание. Но миг безумья пролетел, и она только горько усмехнулась про себя над этой мыслью. И все же Лизбет с трепетом ждала того момента, когда ей придется расстаться с Родни и вернуться к прежней, реальной, подобающей ей жизни в женском облике.

Сейчас путешествие казалось Лизбет волшебным сном, лишения, тревоги и даже страдания забылись или стали представляться незначительными по сравнению со счастьем, которое они переживали в те времена, когда ее и Родни соединяло чудесное чувство товарищества, никогда прежде ею не испытанное. И которое никогда уже больше не суждено испытать, думала она.

Придется вернуться в Камфилд, к отцу, мачехе, Френсису и Филлиде, к домашнему очагу. Сейчас вся прежняя жизнь казалась Лизбет такой банальной и незначительной по сравнению с жизнью, которой она жила на корабле Родни, рядом с Родни. И вот завтра они прибывают в порт. И ничего ей не останется сделать, как попрощаться с ним с достоинством и сдержанностью, которые она сможет в себе найти.