— Один из последних случаев, когда огненный крест использовали как сигнал к сбору, — рассказывала миссис Гренвилл, — был в 1745 году; в тот раз лорд Гленорки, сын графа Брейдала Бейна, послал его, чтобы сплотить воинов своего отца и поднять их на борьбу с якобитами.
— А они находились далеко друг от друга? — спросила Леона.
— Крест пронесли около тридцати миль, и он обошел вокруг озера Тэй за три часа, — ответила мать.
Улыбнувшись, она продолжала:
— Воины клана были очень суеверны; собираясь, они обращали внимание на разные приметы, уверенные в том, что все, что они им предвещают, сбудется. К примеру, если по пути им встречался вооруженный мужчина, они радовались, так как такая встреча обещала удачу и победу над врагом.
— А какие были плохие приметы, мама?
— Увидеть оленя, лису, зайца или любое другое животное, на которое обычно охотятся, и не убить его считалось к несчастью, — отвечала мать. Глаза ее затуманились, словно взгляд их был обращен в прошлое, и она продолжала: — Мне рассказывали, что если босая женщина перейдет дорогу отряду мужчин, они должны были схватить ее и слегка поранить ей лоб, так чтобы кровь осталась на кончике ножа, — это предотвращало беду.
«Странные предрассудки, — думала теперь Леона, вспоминая обо всем этом, и вздрогнула, так как недалеко от замка она только что увидела сороку. — Но ведь совсем не обязательно, чтобы в Шотландии тоже верили, что сорока приносит печаль и невзгоды», — успокаивала себя девушка. Однако поднявшись на верхнюю площадку лестницы, она пожалела о том, что увидела всего лишь одну, а не двух сорок, что означало бы радость.
— Да что же это со мной! — возмутилась вдруг Леона. — Что за глупости приходят мне в голову! В конце концов, что может сделать мне герцог? Официально он не имеет на меня никаких прав, он ведь даже не мой опекун; к тому же у меня папино подданство, так что по документам я англичанка!
И тем не менее Леона знала, что в ней течет шотландская кровь, а значит она не может пренебречь тем, что нарушила запрет вождя, который самолично назначил себя ее опекуном, и вступила в дружеские отношения с его врагом; она жила в его доме и пользовалась его покровительством, так что ее поведение непосредственно касалось и его.
Леона смеялась над своим малодушием, и все же она испытала облегчение, когда, войдя в гостиную, где ее ожидала сестра герцога, узнала, что тот еще не вернулся.
— Мы беспокоились о вас, дорогая, — воскликнула сестра герцога. — Вчера вечером мой брат ни словом не упомянул о том, что вы тоже уедете на весь день.
— Я виновата и должна извиниться перед вами, — ответила Леона, — но я сама не ожидала, что так задержусь; я собиралась вернуться к ланчу.
— Ну что ж, главное, что вы уже здесь, — улыбнулась сестра герцога, — так что, мне кажется, не стоит волновать его светлость, рассказывая ему о моих тревогах.
— Я не хотела бы волновать его, — пробормотала Леона. Говоря это, она была совершенно уверена, что как только герцог переступит порог замка, ему тут же доложат о том, где она была сегодня.
Леона прошла в свою комнату и прилегла перед обедом, но заснуть не могла. Она без конца вспоминала глаза лорда Страткерна, то, как он смотрел на нее и какое чудесное волнение поднималось в ее душе, затопляя все ее существо счастьем и восторгом, когда он целовал ее; поцелуи его были, словно горячие солнечные лучи, они заливали ее своим жаром, и она забывала обо всем, растворяясь в их золотистом сиянии, в этом небесном блаженстве, имя которому было — любовь!
«Любовь — это чудо, она так прекрасна, так удивительна!» — думала Леона.
Она чувствовала, что ничто на свете не сможет остановить ее, запретить ей любить лорда Страткерна; они были так близки, так духовно связаны друг с другом, точно брак их уже раньше свершился на небесах.
«Я буду жить в этом волшебном, сказочном замке, — счастливо думала Леона, — и из окон его передо мной будет открываться чудесный вид на озеро. Я буду помогать вождю заботиться о людях, живущих по берегам этого озера, охранять и защищать их, уверенная в том, что их вождь всегда с ними и никогда не предаст их».
Леона вспомнила, как за завтраком лорд Страткерн сказал, обращаясь к ней:
— Леона — прекрасное имя. Я никогда еще не встречал девушку, которую звали бы Леона.
Слегка покраснев, она смущенно ответила:
— Простите мне мою невнимательность, но я до сих пор еще не узнала, как вас зовут.
— Торквил, — ответил он. — Это очень древнее имя. Немало моих предков, носивших его, вели себя достойно, проявляя чудеса храбрости и героизма.
— Расскажите мне о них, — попросила Леона.
Он стал рассказывать ей о героических подвигах мужчин из его рода, отличившихся в битвах с врагами, о поединках чести, когда вождь выступал от имени целого клана; он вспоминал древние легенды, наделявшие людей, носивших имя Торквил, удивительным мужеством и почти сверхчеловеческой силой.
Леона слушала его, затаив дыхание, с глазами, сиявшими от восторга и гордости; ей казалось, что ему не зря дали это имя, он носит его по праву.
— Торквил! — прошептала она теперь едва слышно, потом вскрикнула так, точно слова эти рвались из нее, и она не в силах была их больше сдерживать:
— Я люблю тебя, Торквил! Боже, как я люблю тебя!
Она чувствовала, что слова ее полетели прямо к нему, через вересковые пустоши, точно ветер нес их на своих крыльях. Ее охватило ощущение, нет, она была просто уверена в этом, что сейчас, именно в эту минуту, он думает о ней так же, как и она о нем.
«Любовь одарила меня даром ясновидения, — улыбнулась Леона, — благодаря ей я могу передавать свои чувства через время и расстояние, и он услышит, он поймет меня!»
Ей показалось, что время пролетело слишком быстро; не успела она еще вдоволь насладиться своими воспоминаниями о сегодняшнем дне, проведенном в замке Керн, и мечтами о будущем, как вошла миссис Маккензи; за ней горничные внесли ванну с теплой водой, и Леона поняла, что близится час обеда.
Вот-вот она встретится лицом к лицу с герцогом; Леона только благодарила Бога за то, что они будут там не одни. По крайней мере, сестра герцога обязательно будет за столом, даже если там никого больше и не окажется.
Леона была права, полагая, что за обедом будет не слишком много народу; поскольку сам герцог с утра и на целый день уехал охотиться в соседние угодья, новых гостей не приглашали. Все те, кто до сих пор гостил в его замке, уехали еще утром, после того как Леона отправилась на прогулку, но она узнала об этом только за обедом, из разговора герцога с сестрой. Леона была уверена, что он будет говорить с ней только наедине, даже при сестре он не обмолвится ни словом, и она почувствовала, что его душит гнев, еще прежде чем они прошли в обеденный зал.
Они ели в полном молчании, слышался только легкий звон посуды, когда слуги разносили кушанья на блюдах, украшенных серебряными гербами. На столе в канделябрах горело множество свечей, и все же они не могли разогнать темных, затаившихся по углам громадного зала теней.
В этот вечер музыкант сыграл им на своей волынке жалобные песни и плачи, и к тому времени, как обед закончился, Леона уже чувствовала себя так, будто стала меньше ростом, жалкой и незаметной, почти невидимой.
«Может быть, герцог так рассердился, что не захочет больше держать меня в замке и отошлет обратно», — подумала Леона.
Тут ей пришла в голову мысль, что если он действительно так поступит, она просто отправится сразу же в замок Керн, где Торквил уже наверняка будет ее ждать.
Сердце у нее в груди подпрыгнуло от радости, и она, приободрившись, чуть повыше подняла голову. В конце концов, она из рода Макдональдов, и нечего ей бояться одного из Макарднов, каким бы внушительным и надменным он ни казался.
Но в ту минуту, когда герцог сказал ей, что ждет ее после обеда в своей комнате и хочет побеседовать с нею, а сестра его пожелала всем спокойной ночи и удалилась, Леона почувствовала, как у нее задрожали руки. В груди у нее тоже все затрепетало, и это было какое-то особое, очень неприятное чувство. Ее мама когда-то говорила, что это бабочки бьют своими крылышками, но сейчас Леона подумала, что ощущение это гораздо сильнее и совсем не похоже на прелестных, разноцветных бабочек, порхающих над цветами.
