Но в ханжеской атмосфере благопристойности и добропорядочности двора королевы Виктории лорд Роули воспринимался не иначе, как эксцентричный человек, который в своей эксцентричности заходил чересчур далеко и раздражал ею лицемерное высшее общество.

«Не пойман — не вор» — таков был девиз тех, кто ухитрялся предаваться удовольствиям, не навлекая на себя немилость Виндзорской Вдовы. Но лорд Роули всегда презирал осторожность. Он насмехался над условностями до тех пор, пока Англия не стала для него слишком опасным местом. И тогда он отправился за границу, прихватив с собой в качестве прощального привета королеве одну из ее любимых камеристок, так глупо и безрассудно поверившую, что любовь стоит того, чтобы из-за нее потерять положение в обществе.

Негодование, вызванное этим поступком, наконец-то заставило лорда Роули осознать, что пора каким-то образом позаботиться о будущем своей дочери.

За месяц до того, как ей исполнилось шестнадцать, Дарсия была отправлена в монастырь Сакре-Кёр. Этому предшествовали долгие поиски и тщательный выбор учебного заведения, в котором, во-первых, среди учениц не было бы ни одной англичанки, а во-вторых, уровень преподавания соответствовал бы исключительно высоким требованиям лорда Роули.

Дарсия не оспаривала отцовского решения, по опыту зная, что любые возражения тщетны, но была несколько удивлена, когда он сообщил ей, что в пансион она будет принята под именем Дарсии Роуэл. Прежде чем она успела задать вполне естественный вопрос, отец с усмешкой в глазах объяснил ей: — Я глубоко сомневаюсь, что тебя вообще куда бы то ни было приняли, если бы узнали, что ты моя дочь. Отныне тебе придется привыкать жить самостоятельно, и твоя репутация не должна быть скомпрометирована родством со мной.

— Вы не можете ничем скомпрометировать меня, папа, — гневно произнесла Дарсия. — Я горжусь, очень, очень горжусь, что я ваша дочь. Ни у кого в целом мире нет такого замечательного и незаурядного отца, который способен превратить жизнь в сплошной праздник.

— Все было бы прекрасно, если бы ты была мальчиком, — возразил лорд Роули. — Но ты девушка, моя дорогая, и, смею надеяться, очень красивая девушка. И это обстоятельство заставляет меня принять такое решение. Пансион — это первый шаг на пути к твоей собственной жизни.

Он прошелся по великолепному залу, где они беседовали, и, помолчав, добавил:

— Когда ты станешь старше, я подробнее расскажу тебе о сложностях, с которыми тебе предстоит столкнуться. А пока мне очень хотелось бы, чтобы ты росла не только красивой, но и умной. Именно потому, что большинство женщин слишком глупы, мужчинам быстро надоедает их общество.

— Мне показалось, у Долорес — не могу припомнить ее фамилии, — что жила у нас месяцев восемь назад, мозгов было больше, чем у остальных, — сказала Дарсия.

Отец долго смеялся, прежде чем ответить:

— Зато ей недоставало кое-чего другого, но я не намерен обсуждать это с тобой.

— Почему, папа?

— Потому, черт побери, что вы, сударыня, моя дочь и вы — леди.

Он помрачнел и серьезно произнес:

— В пансионе ты будешь жить два года. Дарсия в ужасе вскрикнула, а он резко добавил:

— Это решено. Я делаю это для твоего же блага, и только Богу известно, как мне будет тебя не хватать! Но я уверен, что поступаю правильно.

Больше они на эту тему не говорили, и, несмотря на свою молодость, Дарсия ясно поняла, чего ждет от нее отец, и решила сделать все от нее зависящее, чтобы он был доволен.

Как правило, женщины, которыми интересовался лорд Роули, были дамами из высшего общества, а для других (Дарсия слышала, что отец порой обращал внимание и на них) двери его дома были закрыты.

Эти дамы из хороших семей были замужем и играли не последнюю роль в обществе. Но, охваченные страстью, они пренебрегли правилами морали и становились одновременно отважными, опрометчивыми и безрассудными.

Зато их изысканные манеры служили примером Дарсии, поскольку все они были благородного происхождения и в свое время получили должное воспитание. Она знала, что ее отец не потерпел бы рядом с собой даже намека на вульгарность или на то, что называется «не комильфо».

В монастырском пансионе Дарсия узнала о существовании многих вещей, которым ей полезно было бы научиться и которые, несомненно, одобрил бы отец. В пансион приглашались преподаватели танцев и верховой езды, а желающие могли брать даже уроки фехтования, хотя таких было немного. Мать-настоятельница с неодобрением относилась к фехтованию и согласилась включить в программу, только уступая настоятельным просьбам богатых итальянцев, полагавших, что эти занятия добавят их дочерям грации, которая так ценится в этой стране.

Кроме этого, Дарсия научилась великолепно играть на фортепиано, петь и, конечно же, рисовать, причем предпочитала писать маслом, а не акварелью, что считалось более подходящим для леди.

Она усердно училась, зная, какое значение придает отец образованию, и была полна решимости добиться его одобрения.

Может быть, лорд Роули и имел репутацию повесы, но вместе с тем он был в высшей степени образованным человеком. Он отлично изъяснялся по крайней мере на пяти языках и, к удивлению многих, имел оксфордский диплом, хотя систематически никогда не учился; он был непревзойденным ценителем женской красоты, но не хуже, чем в женщинах, разбирался в скаковых лошадях. Он принимал участие во всех традиционных скачках, почти всегда побеждал, неизменно был любимцем публики и получал больше аплодисментов, чем любой представитель королевской фамилии.

Он выбрал своим цветом желтый и использовал его так часто, что это граничило с вызовом, чем он — уже в который раз — заслужил неодобрение королевского двора. Повозки в его поместьях, его фаэтоны, коляски и кареты для путешествий — везде присутствовал желтый цвет, а сам он никогда не появлялся без желтой гвоздики в петлице.

Его любили и называли «повеса Роули». Друзья занимали у него деньги, прощали ему возмутительные выходки и были всем сердцем верны ему — но лишь до тех пор, пока не начинали чувствовать, что королевское неодобрение делает такую верность опасной. И только женщины никогда не колебались, а любили его отчаянно и безнадежно, даже когда он бросал их.

Чем ближе карета подъезжала к Парижу, тем сильнее трепетало сердце Дарсии. Она боялась, что отец будет разочарован ею, несмотря на все усилия, которые она предприняла, чтобы стать такой, какой он хотел ее видеть.

Она отрабатывала каждое свое движение, каждый жест, стараясь достичь балетной грации. Она прислушивалась к своему голосу, когда пела и разговаривала, пытаясь достичь его наибольшей музыкальности. Она не могла забыть, как отец однажды сказал о какой-то женщине, добивавшейся его расположения:

— У нее такой голос, словно трещит на огне кукуруза! Если женщина хочет, чтобы ее слушали, ее голос должен напоминать соловьиные трели.

И уж действительно трудную задачу она поставила перед собой, когда, помимо французского, испанского и итальянского языков, решила выучить еще и немецкий. Зато теперь она свободно изъяснялась на любом из них и опасалась лишь за родной английский — не забыла ли она его за эти два года.

Когда карета проезжала через Булонский лес, Дарсия наклонилась к окошку, но потом, вспомнив, что отец не хотел, чтобы ее видели, вновь откинулась назад.

Они въехали в центр Парижа, и Бриггс, не говоря ни слова, протянул Дарсии вуаль.

Дарсия с восхищением взяла ее в руки. Нежная на ощупь, легкая как паутинка, она была голубого цвета. Только такую, а не темную и уродливую, мог выбрать для дочери лорд Роули. Девушка накинула ее поверх своей маленькой шляпки. Вуаль спускалась до плеч, крошечные темно-голубые точки, рассыпанные по всему полю, скрывали лицо и, отвлекая внимание, одновременно вызывали интерес.

В тот день на ней было платье, которое в пансионе считалось бы слишком нарядным: турнюр был значительно больше, — чем разрешалось носить воспитанницам, а очень тугой лиф так выразительно обтягивал ее тонкую талию, подчеркивая совершенство фигуры, что мать-настоятельница непременно не одобрила бы такого наряда.