Не скажу, что я в этом усомнился. Но все-таки показалось странным, что такое чудо может случиться, если, конечно, не вмешается мой братец Жан, не только поднаторевший в трюках с исчезновением вещей, но и сам способный без следа исчезнуть.
Итак, я около часа усердно прохаживался по близлежащему парку, сквозь решетки которого был виден классический, цезарианский (прошу читателя не воспринимать это как намек на Цезаря Ивановича) – с белыми колоннами - фасад банка. Я сидел на скамейке, упирая подбородок в руки, сложенные на изогнутой ручке зонта. Затем его острым концом я рыхлил сырую землю, прокладывая русло для заблудившегося ручейка. Я также пытался проткнуть кленовый лист, звездой распластавшийся на асфальте, чтобы подтащить его к себе, взять в руки и полюбоваться этим осенним великолепием, этим чудом природы.
А затем мы наконец встретились с Цезарем Ивановичем, который запыхался из-за спешки, часто дышал и вытирал платком лоб, приподнимая над головой шляпу, надетую по такому важному случаю. Он вручил мне один баул (другой, естественно, оставил для себя), и мы поднялись по ступеням, ведущим к сумрачному подъезду банка. Охранник, стоявший так, что возникало опасение, будто он намерен преградить нам путь, в последний момент посторонился и пропустил нас. Он даже сделал в нашу сторону жест, словно помогая нам открыть дверь или желая целиком взять на себя эту обязанность. Я ждал, что он о чем-нибудь спросит, но он промолчал. Лишь едва заметно – с пониманием – мне кивнул, словно признавая во мне своего собрата, тоже неким образом причастного к охране, хотя без оружия и соответствующей экипировки (камуфляжа и высоких ботинок).
В то же время явная расположенность к нам охранника, готовность во всем услужить, уступчивость и предупредительность неким образом выражали сомнение, что мы получим деньги по чеку, и имели характер завлекающий, даже заманивающий туда, где нас поджидала искусно замаскированная ловушка.
- Мы хотели бы получить деньги, - сказал я служащему банка с таким видом, словно был одним из многих, кто обращается к нему с подобной просьбой, и на него смотрел как на безымянного исполнителя моей просьбы, не выделяя из числа прочих.
- Извольте, - ответил служащий без всякого особого интереса ко мне, который свидетельствовал бы, что и он меня неким образом выделил.
- Значит, можно получить?
- Можно, можно.
- Сейчас?
- А зачем откладывать? Конечно, сейчас.
- Но здесь крупная сумма, - произнес я, словно желая создать хоть какое-то препятствие для того, кто столь охотно (может быть, даже слишком охотно) во всем идет мне навстречу.
- Крупная, вы сказали?
- Очень, очень, знаете ли, крупная, - вмешался Цезарь Иванович, делая большие (страшные) глаза в подтверждение своих слов и сопровождая их внушительной мимикой.
- Какая? – спросил служащий с усталой, хотя и любезной улыбкой, показывающей, как он привык к тому, что все считают свои суммы крупными, хотя на самом деле – при огромных возможностях банка – они выглядят весьма незначительными и вряд ли могут здесь кого-либо удивить.
Я назвал цифру, а Цезарь Иванович кивнул в знак того, что и он не мог бы назвать другую.
- Какая? – переспросил он, повышая голос и вкладывая в повторный вопрос некое удивление.
Я снова назвал.
- Дайте-ка чек, я взгляну, - потребовал служащий с некоторым раздражением, явно подозревая, что в устном произнесении могла быть искажена цифра, обозначенная на чеке.
Я взял у Цезаря Ивановича чек и протянул служащему банка. Он всматривался в него гораздо дольше и пристальнее, чем требовалось для того, чтобы разглядеть цифру. Затем он выдвинул ящик стола, спрятал в него чек, задвинул и запер стол на ключ.
- Сейчас, я должен проконсультироваться. Есть у нас в наличии такая сумма.
Через некоторое время он вернулся.
- Деньги будут завтра. Заходите после четырех.
- Хорошо, мы согласны. Будем точно к сроку.
Он ждал, что мы повернемся и уйдем, но мы продолжали стоять, с таким же ожиданием глядя на него. На всякий случай он повторил:
- Деньги будут завтра. Вы слышали?
- А чек? – спросили мы с веселым недоумением, как спрашивают о чем-то настолько очевидном, что недоумение и не может быть никаким иным.
Но ему наша веселость явно не понравилась.
- Какой чек? – Он словно не понимал, о чем его спрашивают.
- Чек, который вы у нас взяли и спрятали в стол.
- Ах, чек! – воскликнул он, словно мы говорили о разных чеках и он только сейчас обнаружил, что меж ними имеется сходство. – Чек останется здесь.
- Но мы не хотим его здесь оставлять.
- Так положено.
- Что за вздор! Это самоуправство. Мы требуем вернуть нам чек.
- По нашим правилам это исключено.
- Но мы настаиваем.
- Ничем не могу помочь. Следующий, - обратился он к посетителю, стоявшему за нами в ожидании своей очереди.
- … Сейчас, одну минутку… - Я обернулся к нему, чтобы извиниться за вынужденную задержку, и не то чтобы узнал его, но что-то в нем промелькнуло, что-то знакомое, побуждающее к тому, чтобы лучше всмотреться, но было не до этого.
И тут Цезарь Иванович, пошаривший у себя в кармане, тронул меня за рукав, чтобы я предоставил ему право действовать.
- Ах, я совсем забыл! Чек-то, оказывается, у меня! Ради бога извините! – воскликнул он со слащавой манерностью и притворным сожалением о том, чему он на самом деле не мог не обрадоваться.
- Как это у вас? – Служащий открыл стол и заглянул в ящик, словно заранее зная, что там ничего нет.
- Уж так получилось. У меня в кармане. Прощайте. – Подчеркнуто учтивым жестом Цезарь Иванович приподнял над головой шляпу.
- А деньги?
- Вы же сказали, завтра.
- Для вас найдутся сегодня, - сказал служащий и снова протянул руку за чеком.
Я еще раз обернулся, желая определить, кто же все-таки стоял за нами, но никого не увидел, словно следующий посетитель исчез так же внезапно, как и возник. И лишь тогда понял, что это был Гость.
Глава тридцать восьмая, рассказывающая о кружке хорошопогодников, главном источнике враждебных нам слухов.
Между тем враждебные нам слухи не затихали, а, наоборот, продолжали множиться и распространяться, зависая в воздухе, словно длинноногие малярийные комары. И торговки на рынке, и мальчики-негры у дверей ресторана, и пьяницы, утолявшие похмельную жажду, чего нам только не приписывали, в чем нас не подозревали. Они не стеснялись даже самой откровенной бестолочи – такой, как разбитый темной, безлунной осенней ночью фонарь возле аптеки на Гончарной улице . Причем, ход рассуждений у всех таков: если мы сами непричастны, то наверняка кое-что знаем, иначе бы Софья Герардовна за неделю до происшествия не зачитывала бы вслух на занятиях в гимназии такие строки: «Ночь, улица, фонарь, аптека».
Вот и получается, что ею точно указано место, где будет совершено преступление, а это можно рассматривать как прямую улику против нас.
Те, кто особенно преуспел по части всякой бестолочи, предполагают также, будто нам кое-что известно о краже полосатого тюфяка со второго этажа гостиницы «Белый лебедь», - краже, о которой было столько разговоров прошлой осенью. «Не о краже, а об убийстве! – зловещим шепотом возражают им другие, чьи помыслы способны устремиться дальше полосатого тюфяка. – Убийстве лесника, чей труп был найден два года назад в овраге за мельницей». Люди же более изощренных запросов, склонные к заговорам, гаданию, ворожбе и спиритизму, тешат себя догадками иного рода. Они внушают всем, что мы храним тайну мистическую или оккультную, как они любят выражаться, а если не все понимают значение этого слова, то они в назидание возводят очи горе, намекая на нашу связь с миром духов, призраков и потусторонних сил.
Особенно преуспел в рассадничестве подобных слухов кружок наших соперников и завистников, возглавляемый одной особой, о которой я уже вскользь упоминал и чье имя сейчас называть не хочу, поскольку это увело бы нас слишком далеко. Умолчу также и о характере этого кружка, вернее выражу суть этого характера словом, которое я только что употребил и употребил отнюдь не случайно. Кружок! Именно жалкий, дилетантский, любительский кружок, собирающийся лишь для того, чтобы посплетничать, позлословить и перемыть косточки тем, кому они тщетно пытаются подражать и сами же злятся, сознавая свое бессилие их в чем-либо догнать и превзойти.
