— Как бы вы поступили на моем месте?
— Я бы спокойно поговорил с означенной дамой с глазу на глаз. Только с ней одной, и ни с кем больше!
Намек был более чем прозрачен. Ничего другого этот прямой и грубый человек предложить и не мог. И хотя Людовик прекрасно знал своего министра, он вспыхнул. Крепко вцепившись руками в подлокотники, он приказал:
— Пойдите и найдите ее. Никто не должен знать, что вы сопровождаете ее ко мне. Отзовите в сторону и сделайте вид, что увлеклись беседой. Вы с ней друзья. Никто не удивится вашей прогулке.
Лувуа поклонился и вышел. Оставшись один, Людовик откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Отзвук менуэта Люлли будил воспоминания, которые теперь отдавали горечью. Он так любил эту женщину! И совсем не был уверен в том, что страсть к ней окончательно угасла даже после появления Фонтанж... Воспоминание о несравненной красоте чистого горного цветка из Оверни вспыхнуло с неожиданной силой, воскресив всю сладость их первых встреч. Ее юное тело приносило ему столько наслаждений, что он никак не мог им насытиться. А теперь цветочек увял, может быть, оказавшись слишком хрупким для его неистовой страсти... Ничего подобного не следовало опасаться с Атенаис! Ее здоровью мог позавидовать всякий, жизненной силы у нее хватило бы на троих, а любовным утехам она отдавалась с той же страстью, что и он. С каким лукавством умела она отказывать его страстному желанию, доводя до отчаяния, а потом падала в его объятия мурлыкающей и покорной тигрицей. И как была хороша ее зрелая чувственная красота, ее теплая шелковистая кожа...
Он невольно вздрогнул, услышав мягкий низкий голос:
— Я к услугам Вашего величества!
Он открыл глаза и увидел ее. Она присела в изящнейшем реверансе, окруженная облаком белоснежного атласа, расшитого золотом. Бальное декольте открывало плечи и грудь, несколько полноватые, но по-прежнему сверкающие белой и нежной кожей. Она была по-прежнему великолепна! Можно ли поверить, что эта ослепительно прекрасная женщина станет прибегать к таким грязным и постыдным средствам? Король удержал тяжкий вздох, поднялся с кресла и вновь положил руку на папку с показаниями.
— Очень рад, мадам. Нам нужно с вами поговорить...
***
Час спустя мадам де Монтеспан вышла из Большого кабинета с высоко поднятой головой, сверкая сияющей синевой глаз. Но, может быть, эти синие глаза только что были наполнены слезами? Небрежно обмахиваясь веером из белых страусиных перьев, она снова вернулась в зал, где проводился бал, как ей и было положено: ведь она была первой дамой при дворе королевы, заведовала финансами Ее величества. Мадам де Ментенон очень завидовала ее высокому посту, и король, очевидно, желая утешить бывшую гувернантку, назначил ее второй статс-дамой при дворе дофины. Без этого королевского подарка молодая принцесса вполне могла бы обойтись, так как с первого взгляда невзлюбила женщину с неизменной сладкой улыбкой на устах и тихими неслышными шагами, точно так же не любила ее и кузина дофины, герцогиня Орлеанская, считая, что Ментенон коварна и опасна.
Впрочем, похоже, что обладавшая железной выдержкой маркиза де Ментенон снова сумела подобрать ключик к королевскому сердцу. Только она одна сумела узнать, что происходило в кабинете, и позже писала своей подруге: «Мадам де Монтеспан сначала разрыдалась, потом обрушила поток упреков, потом начала говорить с высокомерной гордостью. По своему обыкновению, она обвиняла меня. Король был тверд...» И следом прибавила не без горечи: «Но мадам де Монтеспан так хороша, когда плачет...»
Откуда она об этом узнала? Сумела подслушать у дверей? Или Людовик доверился ей вопреки всем советам Лувуа? И хотя внешне все осталось по-прежнему, и образ жизни мадам де Монтеспан ни в чем не изменился, влияние бывшей гувернантки на короля росло день ото дня. Один придворный, заметив, как изменились пристрастия короля, остроумно заметил: «Мадам де Ментенон правильнее называть мадам Мойчас».
Новую звезду, взошедшую на королевском небосклоне, уже окружило облако придворных.
***
Ранним утром, когда закончился бал и Версаль наконец заснул, предоставив возможность слугам отмывать и отчищать себя, чтобы, проснувшись, вновь послужить для веселых развлечений, Лувуа и де ла Рейни, запершись в кабинете, отведенном для министров, обсуждали меры, благодаря которым будет выполнено распоряжение короля... А король распорядился, чтобы ни одно из взрывоопасных показаний, привезенных главой полиции, не просочилось через закрытые двери суда. Значит, следовало прекратить допросы лиц, откровенно желавших гибели определенной дамы. Казнить в ближайшее время можно было только одну Филястр, которой суд на днях вынес приговор. Она сильно ослабела от пыток и опасаться, что будет выкрикивать свои обвинения на площади, не стоило. Если же она откажется от своих обвинений, то ее избавят и от костра[58]. Что касается дочери Вуазен, Гибура, Лезажа и других обвиняемых, то их будут держать под замком до тех пор, пока не будут получены особые распоряжения относительно их судеб. Что, судя по всему, произойдет весьма не скоро, так как суд в ближайшее время прекратит свои расследования и будет ждать новых распоряжений короля. Охота на ведьм и колдунов временно прекратится. Последнее решение было вызвано сугубо практическими соображениями: под арестом уже находилось около ста пятидесяти человек, и тюрьмы были переполнены.
Людовик не поверил самым серьезным обвинениям — попытке его отравить. В этом с ним были совершенно согласны и де ла Рейни, и Лувуа, так как подобное действие не имело ни малейшего смысла; проведение черных месс также не вызвало доверия Его величества, хотя по этому поводу у де ла Рейни было особое мнение. Кроме того, король не желал, чтобы хотя бы тень подобных обвинений пала на мать его детей. По его мнению, это был бы непростительный и неприличный скандал, который неминуемо запятнал бы трон.
Де ла Рейни из Версаля поехал домой, чтобы немного освежиться, переодеться и поесть, а потом уж отправился в Шатле — там его ждал Альбан, как всегда подтянутый и одетый с иголочки.
— Можно подумать, что ты так и сидел здесь со вчерашнего дня, — улыбнулся де ла Рейни своему помощнику.
— Нет, я был дома и даже пытался выспаться, но сон не пожелал навестить меня. А вы, я вижу, тоже совсем не спали...
— Да, не пришлось. Я не умею спать в карете. А ночью...
— У вас было свидание с королем?
— И даже с месье Лувуа. Оба согласились в том, что имя вышеозначенной особы не должно произноситься ни при каких обстоятельствах и никоим образом не может быть связано с тем, о чем мы с тобой знаем.
— В этом я не сомневался. И что мы будем делать дальше?
— Да практически ничего. Сожжем на костре Филястр, которую Гийом предварительно задушит, и на этом все закончим.
— Что вы имеете в виду?
— Что арестовывать мы больше никого не будем, что Мовуазен, Гибур и остальная братия останутся сидеть в тюрьме под строжайшим надзором, а все судьи смогут в ближайшее время отдохнуть.— Что же, Суд ревностных будет распущен?
— Пока нет. Но заседания будут отложены на неопределенное время. Какое — никто не знает.
— Могу я уточнить, правильно ли я вас понял? Мы получили распоряжение больше не арестовывать ни одного обвиняемого, какие бы ни были против него улики?
— Так и есть. Именно такой приказ мы получили.
— Черт! Черт! И еще сто тысяч чертей!
Альбана, судя по всему, этот приказ привел в ярость. Он стукнул кулаком себя по левой ладони и принялся ходить взад и вперед по истертым плиткам пола, стуча по ним каблуками. Де ла Рейни какое-то время следил за ним, потом уселся в кресло перед столом, заваленным папками, протер утомленные глаза и спросил со вздохом:
