Сесиль де Невиль, миниатюрная брюнетка с острым носиком и чудесными серыми глазами, обычно вела себя скромнее мышки, но мгновенно преображалась в злобную фурию, если нужно было встать на защиту близкой подруги или просто симпатичного ей человека, уж не говоря о любимой всеми силами ее души принцессе, чью судьбу она, почти не таясь, оплакивала всю дорогу, едва кортеж покинул Фонтенбло.

Привязанность к Марии-Луизе и сблизила ее с Шарлоттой, тоже искренне сочувствующей своей несчастной госпоже. Но окончательно сдружил их странный случай, произошедший в Бордо, когда после празднеств и торжественного ужина обе они просидели ночь в спальне королевы Испании по обе стороны ее кровати, а та безутешно рыдала, задыхаясь от слез. Да и как было не рыдать? На своем туалетном столике, готовясь ко сну, юная королева обнаружила анонимное письмо, которое источало злобу и было переполнено орфографическими ошибками. Автор записки советовал ей как можно скорее найти себе убежище в монастыре и ни в коем случае не пересекать границы, потому что в Испании ее ждет только дурное обращение короля и ненависть испанцев, в том числе и придворных. Все испанцы единодушны в своей неприязни к Франции и не остановятся ни перед чем, чтобы избавиться от Марии-Луизы.

— Не верьте этим глупостям! — горячо воскликнула Шарлотта. — Если уж испанцы в самом деле так нас ненавидят, то стали бы они причинять себе столько хлопот? Они бы не попросили руки Вашего величества, вот и все!

— Вы забываете об одной очень важной вещи, — печально сказала Сесиль. — О приданом. Оно поистине королевское, а состояние финансов Испании с некоторых пор оставляет желать лучшего...

Юные фрейлины быстро решили, как следует поступить с анонимной запиской: переглянувшись, они отправились на поиски шевалье де Лоррена, чтобы передать ему это злобное письмо. Красавца Филиппа они застали, увлеченно играющим в гоку[34]. Он терпеть не мог, когда его тревожили во время развлечений, тем более когда это делали женщины, к которым он относился с особой неприязнью. Однако, взглянув на записку, шевалье вмиг понял другое: если подобный пасквиль попадется на глаза королю, гнев его будет ужасен. И он «зазвонил во все колокола». Несмотря на поздний час, он поднял с постели Лос Бальбасеса и сообщил ему свое мнение на этот счет. Сделал резкий выговор мадам де Клерамбо и мадам де Грансей, приказав следить за окружением Ее величества с еще большей тщательностью, чтобы в дальнейшем избежать подобных неприятностей. А как только настало утро, он собрал всех испанцев, которые сопровождали королеву, и объявил им:

— Довожу до вашего сведения: если Ее величеству королеве будет оказано хоть малейшее неуважение, то Его величество король Людовик по счету четырнадцатый, ни секунды не колеблясь, снарядит флот и армию и немедленно начнет войну, чтобы научить испанцев уважать принцессу из французского королевского дома!

Резкий тон кавалера произвел должное впечатление: больше никаких неприятностей на протяжении всего путешествия не случалось, но две девушки этой ночью заключили союз, поклявшись защищать и оберегать свою госпожу. И Сесиль, прекрасно говорившая по-испански, с этого дня стала учить этому языку Шарлотту.

Из Бургоса королевский двор отправился в Вальядолид, потом в Сеговию, где продолжались праздничные церемонии, и наконец прибыл в Мадрид, который король Филипп II сделал столицей своего королевства. В лучах яркого солнца город казался кипящим ульем. Улицы были украшены триумфальными арками, дорогие ткани и ковры свешивались с балконов, а сами балконы словно бы расцвели букетами, так красиво смотрелись на них нарядные женщины. Восторженные приветствия юной прелестной королеве, такой хрупкой и изысканной в алом, расшитом жемчугом платье, звучали совершенно искренне. И, успокоенная восхищенными возгласами, славившими ее красоту и изящество, а может быть, и той любовью, какую выказывал ей супруг, Мария-Луиза улыбалась...

После мессы в королевском монастыре Святого Иеронима кортеж — все по-прежнему передвигались верхом на лошадях — стал подниматься в гору, направляясь к алькасару[35], древнему дворцу королей-мавров, который Карл V впоследствии перестроил и сделал своим жилищем. В этом-то дворце и предстояло обосноваться молодой королевской чете, и по мере того как кортеж приближался к нему, улыбка Марии-Луизы становилась все более безрадостной. Замок, который должен был стать их домом, был расположен на скале, нависавшей над рекой Мансанарес, и поражал своей неприступностью и мрачным видом. Ни торжественное убранство, которым встречали новую королеву, ни веселые лица ожидающих царственную чету простых испанцев не могли смягчить то гнетущее впечатление, которое он производил. Желая разместить в древнем дворце свою администрацию, Филипп II значительно расширил его, но ему и в голову не пришло как-то обновить покои, сделать их более уютными и удобными. Нескончаемые коридоры, анфилады огромных, мрачных и темных комнат, пышное убранство которых невозможно было рассмотреть из-за скудного освещения, — таков был интерьер этого замка. Золото, привезенное из Америки и обильно украшавшее его покои, играло своим чарующим блеском лишь в свете канделябров, и тогда вместе с золотыми украшениями оживали суровые лица многочисленных предков королевской крови, изображенных на портретах.

Мало этого! Покои короля и королевы размещались в разных концах дворца. Помещения, предназначенные для короля, выходили окнами на реку Мансанарес, а комнаты королевы — на сады и монастырь Преображения. Бедная Мария-Луиза, с детства привыкшая в Пале-Рояле к пению скрипок, теперь должна была довольствоваться звуками тягучих песнопений монахинь. И последней каплей в той горькой чаше, которую предстояло испить молодой королеве, стала суровая недоброжелательность доны Хуаны де Терранова, первой статс-дамы испанского двора, встретившей Марию-Луизу на пороге личных ее покоев и высокомерно присевшей в реверансе. Отныне жизнь королевы была в руках этой всемогущей и угрюмой — под стать замку — испанки, обязанностью которой было следить за каждым ее шагом. Взглянув на ее черное платье, отделанное эбеновыми[36] бусинами, с высоким белым плоеным[37] воротником, на котором, как на блюде, покоилась голова доны Хуаны со злобными черными глазами[38], окинув взором целую череду точно таких же суровых женщин в черном, маленькая Сесилия горестно прошептала:

— Боже! Неужели нам в самом деле придется здесь жить?

— Конечно, придется, — тоже шепотом ответила ей Шарлотта, отметив про себя, грустно усмехнувшись, что, сбежав из одного монастыря, она попала в другой, еще более строгий и мрачный. В монастыре урсулинок, по крайней мере, было достаточно света... И тепла тоже. Там были камины... В этом замке камина не увидишь, здесь в комнатах размещали жаровни, которые обогревали их, насколько это было возможно. Они хоть и были горячи, но тепла в помещениях практически не прибавляли. А между тем еще стояла зима, и горы, окружающие замок, были покрыты снегом. В атласных платьях, отделанных кружевами, бедные француженки, состоявшие в свите Ее величества, дрожали от холода. Первая статс-дама, взглянув на них, удостоила их саркастической улыбкой.

— Летом у нас стоит удушающая жара. Я уверена, что со временем вы по достоинству оцените прохладный воздух алькасара.

— Если доживем, — проговорила мадам де Грансей, чихнув в третий раз.

И тут же получила суровое замечание:

— В присутствии Ее величества королевы испанской не чихают, мадам!

— А не могли бы вы мне сказать, имеет ли право чихать Ее величество королева испанская?

— Она должна делать это как можно более незаметно. Высшие служат примером для низших, и было бы желательно, чтобы Ее королевское величество изволили удерживаться и не чихать.