– О нет, мы встречались лишь время от времени, когда мне случалось бывать на Востоке.

– Ах да, вы ведь из Чикаго?

– Совершенно верно. Но, откровенно говоря, по характеру моей профессии мне приходится много ездить. – Что правда, то правда: Кэнфилду действительно приходилось ездить по всей стране.

– А чем вы занимаетесь?

Кэнфилд пригубил виски и сел:

– Если убрать все словесные украшения, я, считайте, разъездной торговец. Но словесные украшения убирать как-то не принято.

– А чем вы торгуете? Я знаю множество людей, которые занимаются торговлей, и они как-то не беспокоятся по поводу словесных украшений.

– Ну, они же продают ценные бумаги, акции или недвижимость, даже мосты. Я же торгую теннисными площадками.

Джанет рассмеялась – у нее был приятный смех.

– Вы шутите!

– Нет, серьезно. Я продаю теннисные корты. – Он поставил стакан и сделал вид, что роется в карманах.

– Дайте-ка поглядеть, сдается мне, я тут один с собой прихватил… Нет, я продаю отличные корты. Уимблдонский стандарт, правда, за исключением газона. Так наша компания и называется: «Уимблдон». Говорю вам как на духу: у нас отличные корты. Вы наверняка играли на дюжине наших кортов, только не знаете, кому обязаны этим удовольствием.

– Потрясающе! А почему люди покупают ваши корты? Неужели они не могут построить собственные?

– Могут, конечно. Но мы убеждаем их, что их корты ни к черту не годятся. И вот мы сносим выстроенный ими самими корт и на его месте делаем новый.

– Вы надо мной издеваетесь! Теннисный корт – это всего лишь теннисный корт.

– А газон? Разве это не существенно? Обычно трава весной еще слишком короткая, а осенью желтеет. Наши же корты вечнозеленые.

Она снова засмеялась.

– На самом деле все просто. Наша компания разработала асфальтовое покрытие, от которого мяч отскакивает, как от газона. Это покрытие не плавится под солнцем и не трескается от мороза. Хотите купить такое? Через три дня мы подошлем грузовики, они завезут первый слой гравия. У нас здесь есть отделение. Вы и оглянуться не успеете, как у вас будет лучший теннисный корт на всей Пятьдесят четвертой улице.

Теперь рассмеялись они оба.

– Наверное, вы и сами играете как чемпион.

– Вот уж нет. Я играю, но не очень хорошо. Да и не очень-то люблю теннис. Мы платим нескольким игрокам международного класса за то, что они рекламируют наши корты. Когда заканчиваем укладку, проводим показательные матчи – вам я организую такой бесплатно. Можете пригласить всех своих друзей, устроите вечеринку. На наших кортах прошло множество замечательных вечеринок – они, как видите, выдерживают и коктейли. А для нас это выгодно: на вечеринках мы получаем новые заказы.

– Очень интересно!

– От Атланты до залива Бар! Лучшие корты, лучшие вечеринки. – И он поднял стакан.

– Так, значит, вы продали Алстеру корт?

– И даже не пытался продать. Хотя стоило. Насколько мне известно, однажды он даже купил дирижабль. Что такое теннисный корт по сравнению с таким мощным приобретением?

– Чепуха, конечно. – Она хихикнула и в очередной раз протянула ему свой пустой бокал.

Кэнфилд направился к бару, по пути снял повязку с руки и спрятал платок в карман. Она загасила сигарету в пепельнице.

– Но если вы не принадлежите к нью-йоркскому кругу, как вы познакомились с моим мужем?

– Мы встречались еще в колледже. Но наше знакомство было мимолетным – я ушел с середины первого курса. – «Интересно, – подумал Кэнфилд, – позаботились ли в Вашингтоне поместить мое личное дело в архив Принстонского университета?»

– Что, потянуло к книгам?

– Потянуло к деньгам: дело в том, что все деньги достались другой ветви моей семьи. А потом наши пути пересеклись на войне – и тоже ненадолго.

– Вы служили?

– Служил. Но не столь блистательно. – Он кивнул в сторону камина.

– То есть?

– Мы вместе проходили подготовку в Нью-Джерси. Он отправился во Францию, к славе, а меня откомандировали в Вашингтон, к скуке кабинетной службы. – Кэнфилд наклонился к ней и постарался придать голосу хмельную интимность. – Но мы успели немножко повеселиться. Хотя, конечно, подписав брачный контракт, он оставил холостяцкие повадки.

– Да нет, Мэтью Кэнфилд, не оставил.

Он пристально посмотрел на нее: голос ее звучал твердо, с отчетливо ощущаемым оттенком горечи.

– Тогда он еще больший идиот, чем я думал.

Она смотрела на него так, как смотрят на письмо, стараясь понять, что написано между строк.

– Вы очень симпатичный человек. – С этими словами она быстро поднялась, но пошатнулась и поставила бокал на маленький столик. – Вы извините, я сегодня не ужинала и, если сейчас не поем, боюсь, алкоголь подействует не лучшим образом.

– Позвольте пригласить вас на ужин.

– Чтобы вы залили кровью ни в чем не повинного официанта?

– Да крови уже нет. – Кэнфилд показал ей руку. – Поверьте, мисс, очень хотелось бы поужинать с вами.

– Да, я знаю. – Она взяла бокал и шатающейся походкой приблизилась к дивану, на котором сидел Кэнфилд. – Вы знаете, что я чуть было сейчас не сделала?

– Нет. – Он остался сидеть.

– Я чуть было не попросила вас уйти.

Кэнфилд начал протестовать.

– Подождите! Я хотела остаться одна и кое-что обдумать, но потом решила, что это не такая уж хорошая идея.

– Это чертовски плохая идея.

– Так что я вас не прогоню.

– Отлично.

– Но мне не хочется выходить из дому. Не согласитесь ли вы остаться и поужинать со мной, как говорится, чем бог послал?

– А это не очень вас затруднит?

Джанет дернула шнур звонка.

– Если кого это и затруднит, так только экономку. А с тех пор как мой муж… покинул нас, она не очень-то перегружена.

Экономка явилась на зов с такой быстротой, что Кэнфилд подумал: уж не подслушивала ли она под дверью? Мэтью Кэнфилд был поражен неприглядной внешностью экономки.

– Слушаю вас, мадам. Мы не готовили сегодня ужин. Вы ведь сказали, что поужинаете у мадам Скарлатти.

– Значит, я передумала, Ханна. Мы с мистером Кэнфилдом будем ужинать здесь. Я предупредила его, что нам, вероятно, придется довольствоваться тем, что бог пошлет.

– Хорошо, мадам.

У нее среднеевропейский, скорее всего, шведский или немецкий акцент, отметил Кэнфилд. Лицо с тяжелым подбородком, обрамленное затянутыми в узел седыми волосами, должно было бы излучать дружелюбие. Но оно не излучало дружелюбия, напротив, было жестким, даже суровым.

Тем не менее она проследила, чтобы кухарка приготовила отличный ужин.

– Когда эта старая сука захочет, она душу из всех вытрясет, но своего добьется, – говорила Джанет. Они вернулись в гостиную и, сидя на диване рядом, почти касаясь друг друга, потягивали бренди.

– Это естественно. Насколько я понимаю, она заправляет всем делом сама. Неудивительно, что никто не смеет ее ослушаться. Наверное, и я бы ей подчинялся безоговорочно.

– А вот мой муж так не считал, – сказала она тихо, – поэтому она так злилась на него.

– Правда? – Кэнфилд сделал вид, что это его совершенно не интересует.

– Правда.

– Никогда бы не подумал, что между ними могли быть какие-то стычки.

– О нет, никаких стычек не было. И проблем никаких не было тоже. Алстер просто никогда ни с чем не считался. Потому она так и злилась. Он не вступал с матерью в споры. Он просто делал что хотел, и все. Он был единственным, на кого она не имела никакого влияния, и из-за этого она его ненавидела.

– Но она могла перестать давать ему деньги, разве нет? – наивно спросил Кэнфилд.

– У него был свой собственный капитал.

– Ну, тогда управлять им было невозможно. Он, наверное, сводил ее с ума.

Молодая женщина пристально смотрела на огонь в камине.

– Он и меня до безумия довел. Так что она не единственная, – произнесла она как бы про себя.

– Но ведь она его мать…

– А я – жена. – Она была уже совершенно пьяная и с ненавистью смотрела на фотографии. – Она не имеет права загонять меня в капкан, словно я зверь какой-то! Угрожать мне глупыми сплетнями! Ложью! Все это сплошная ложь! Это были друзья моего мужа, не мои! Да если б это были и мои друзья, она все равно не смеет!