Деловые качества Норис (тоже, кстати, не блестящие!) не могли компенсировать ординарности ее дизайна, но несколько лет назад она вышла замуж за мешок с деньгами с Уолл-стрит, что спасло ее компанию, ибо в нее широким потоком потекли новые денежные вливания. Если верить слухам в свете, то ее муж уже начал тяготиться постоянным выписыванием чеков и тем, что его называют «мистер Кливленд», но сегодня вечером это никак не отразилось на улыбке Норис.

Норис двинулась на Карен с распростертыми для объятий руками, раскрыв тем самым свое устрашающее тощее тело, обтянутое желтым свитером. Как раз когда Норис издавала звуки поцелуя в каждое ее ухо, Карен услышала стрекот кинокамер. Каким-то образом оказывалось, что камеры всегда следуют за Норис Кливленд. Карен сомневалась, была ли это съемочная команда газетных репортеров или же подкупленная, оплачиваемая обществом модельеров группа для рекламных целей.

– Поздравляю, дорогая, – сказала Норис с придыханием ученицы привилегированной школы, характерным для дамочек, подражающих эмфиземе Джеми Кеннеди-Онасис.

Норис всегда была приветлива с Карен, но не так уж трудно было почувствовать скрытую зависть и неприязнь женщины, считающей ее всего лишь выскочкой.

– Я так рада за тебя. – Норис повернулась к Джефри и взяв того за руку, добавила: – Можешь гордиться ею.

Непонятно почему, но фраза прозвучала как оскорбление. Снова фотовспышка съемок – но Карен сомневалась: не вырежут ли ее из пленки, которую будут прокручивать в передаче «Страна и город».

Джефри только засмеялся.

– Норис, что за наряд!

И это было все, что он сказал.

Та продолжала улыбаться.

– Но не только вы празднуете победу. Разве не слышали? Я собираюсь начать презентацию моих духов.

«Боже, сколько же еще денег ее муж собирается выбросить на ветер?» – подивилась Карен. Стоимость кампании по рекламе духов не может быть меньше десяти или даже пятнадцати миллионов долларов. А развертывание самого дела – так и втрое больше.

Карен ненавидела бизнес с духами. Его считали дойной коровой для толпы коммерсантов, работающих с модой; он и был таковым с тех самых пор, когда Коко Шанель изобрела его. Всем было известно, что он принес Коко не только деньги, но и головную боль. Для Норис же это было как раз то, что нужно. Без угрызений совести она могла продавать упаковки, меченные ее именем, отчаявшимся людям, тщетно надеющимся на что-то интересное в этой сфере.

– Желаю удачи, – промолвила Карен и обрадовалась тому, что Джефри повлек ее вперед.

– Я ненавижу ее, – процедила она мужу уголком рта.

– Она это знает, – ответил Джефри.

Они спокойно продвигались сквозь толпу. Все было так прекрасно, что с трудом верилось. Ее приветствовал каждый. Да, она действительно была «Золушкой на балу». Сегодня был день вознаграждения, признания ее заслуг за все это беспросветное… нет, освещенное одной лишь надеждой время тяжелой работы в мастерской по дизайну.

– Впереди денежный туз, – прошептал Джефри и подтолкнул ее. – Столп общества!

К ним продвигался Бобби Пиллар – малый, который неожиданно для всех создал новую телевизионную сеть, а теперь разворачивал коммерческий канал. Карен сталкивалась с ним едва ли пару раз, а вот теперь, сияя, с радушно протянутыми руками он направлялся к ней.

– Вот Эта девушка! – воскликнул он и вместо рукопожатия обнял ее.

Она слегка опешила, но в конце концов это же был сам Его Высочество Мистер Голливуд! Создатели новых направлений, такие как он, еще на пороге девяностых годов отказались от стиля воздушных поцелуев – его заменила прямая атака. Вот и теперь Бобби оглядел ее с такой гордостью, как если бы она была его собственным изобретением.

– Ну и когда же вы собираетесь создать коллекцию для меня?

Карен пожала плечами, но улыбнулась. В Бобби было что-то домашнее. Он был теплым, фамильярным и очень-очень бруклинским.

– Не сегодня, – ответила Карен.

Бобби засмеялся.

– Нам нужно поговорить, – сказал он. – Вы должны узнать, какой тип коллекции одежды я имею в виду.

Джефри поздоровался с ним, и пока кто-то еще приветствовал Бобби, они с Карен отошли к залу. Чтобы убедиться, что они вне пределов слышимости для Бобби, Джефри оглянулся в его сторону.

– Представь себе, – сказал он с яростью, – малый занят продажей фальшивых драгоценностей и полистеровых рейтуз. Лично я плевать хотел на его желание повысить уровень торговли и тебе советую: не позволяй ему воспользоваться твоим именем. Вспомни, что случилось с Шер, которая занималась всего лишь коммерческой информацией.

Карен пожала плечами.

– Все-таки приятно, когда на тебя есть спрос.

Ее муж, конечно, был и проницателен, и умен, но он был снобом. Происходя из богатой семьи немецких евреев с более чем достаточными средствами, вложенными в недвижимость Манхэттена, он мог позволить себе это. Воспитанник привилегированных частных школ, Джефри был выходцем из более блестящего общества, чем окружение Карен. За ним всегда гонялись поклонницы. Карен же была просто девочкой из Бруклина.

Ее не интересовал свет. Среди людей, собравшихся в этом зале, ей действительно были интересны и даже завораживали другие модельеры. Ей хотелось поговорить с ними. Но она всегда стеснялась обращаться к людям, которых уважала и ставила выше себя. Хотя сегодня они признали ее, все же в мире моды дружеские отношения были редкостью. Несмотря на ее восхищение одеяниями Валентино и изысканной избыточностью в образцах Карла Лагерфельда, она не могла представить себя в их компании. Те говорили не менее чем на четырех языках, посещали лучшие рестораны лучших городов мира, владели палаццо и виллами и посещали оперу для удовольствия. Карен не могла вообразить их стремящимися разделить с ней радости обеда по диете Кока с рисовым пирогом.

Трое из постоянных посетителей презентацией моды собрались у дверного прохода. Джон Ричардсон, Эштон Хоукинз и Чарльз Рискэм – привлекательные холостяки, достаточно культурные люди с определенным родом занятий: сопровождать светских дам на подобные этому мероприятия, когда их мужья были слишком заняты, слишком усталы или слишком мертвы. Независимо от возраста этим дамам требовались сборища такого типа, чтобы пощеголять в подобающих нарядах. Как бы это ни казалось странным для Карен – подобные мероприятия продвигали торговлю.

Не спеша они с Джефри продолжали прокладывать путь сквозь толпу в направлении своего столика, по соседству с которым стояла высокая и величественная, как колонна черного дерева, Дефина Помпей. Карен работала вместе с Дефиной лет десять. А пятнадцать лет назад та была самой популярной моделью сезона. Но даже теперь, когда чуть позади нее находилась, болтая с кем-то, сама Линда Евангелиста, к удивлению Карен, ее подруга выглядела великолепно и казалась более прекрасной, чем были Беверли Джонсон или Наоми Кэмпбел в свои лучшие дни. Теперь уже считалось «просто не шикарно» проводить шоу без нескольких черных моделей, но мало кто помнил, что именно Дефина впервые пробила лед и открыла дорогу в мир моды для цветных женщин. Дефина казалась глубоко увлеченной разговором с болезненно-тощей, напряженной девицей в черном и с каким-то похожим на итальянца мужчиной. У нее был талант к языкам, и она безукоризненно изъяснялась на испанском, итальянском и французском, не разучившись общаться и с местными парнями из Бруклина.

Дефина посмотрела через столик и сверкнула улыбкой при виде Карен. Она была в трикотажном платье, которое Карен придумала специально для нее. Поверх платья Дефина накинула палантин, который помогает стольким женщинам скрыть нежелательную полноту талии. Перестав работать моделью, Дефина раздалась и заматерела во всех смыслах этого слова.

– Разреши мне представить тебе человека, который хочет познакомиться с тобой, – сказала она сладким голосом.

Затем, обернувшись к итальянцу и отпустив его бодрым «чао», сдобренным улыбкой, Дефина заскользила к столику Карен вместе с призрачной коротышкой в черном, пробивающейся за ней сквозь толпу гостей.