Томас вернулся от одного клиента и нашел записку, оставленную за время его отсутствия ливрейным слугой, в которой значилось, что ему следует явиться с рисунками обстановки столовой по адресу на элегантной площади Сохо[9]. Он проверил, все ли в порядке в мастерской, затем снова сел на коня и отправился в путь. Конь стал необходимостью, поскольку Томас начал все чаще посещать клиентов. Это был красивый серый в яблоках конь, которого он взял в качестве оплаты, когда один его собрат по профессии не смог рассчитаться с просроченным долгом и предложил ему скакуна. Ему нравилось приезжать с важным видом, который плохо сочетался с раболепным отношением, какое приходилось выказывать клиентам из светского общества. Все его независимое и самонадеянное существо восставало, когда надо было кланяться, расшаркиваться и молча выносить снисходительное и покровительственное отношение таких людей, но он считал, что до конца разыгрывает вынужденную роль, а в самом деле это почти то же самое, как если бы он выступал на освещенной сцене.

Томас достиг площади Сохо. Указанный в записке адрес привел его к внушительному особняку из кирпича розоватого цвета, построенного в середине прошлого века. Его впустили и провели в гостиную, обшитую темно-голубым шелком с вкраплениями белых и золотистых оттенков. В гостиной никого не оказалось, он стоял, оглядываясь вокруг себя, и определил, что тяжелая, позолоченная мебель с инкрустированным акантом и головами богинь является творением Уильяма Кенте и, по его мнению, совершенно устарела. Томас сам любил использовать акант в качестве украшения, но не вырезал его в каждом дюйме позолоченного дерева, которое уже украсили гирляндами, дельфинами и парой русалок для ровного счета. Еще больше акантов, свитых в веревку толщиной с бедро человека, образовали раму огромного зеркала над камином. Пока он смотрел, в зеркале возникло отражение молодой женщины, остановившейся на пороге двери позади него. Он сразу узнал ее.

— Изабелла!

Он резко обернулся к ней, она подошла, лучезарно улыбаясь, и протянула к нему руки.

— Томас! Томас! Кто бы мог подумать, что мы встретимся еще раз? Я хотела преподнести тебе сюрприз и распорядилась, чтобы в записке не упоминалось мое имя!

— И какой радостный сюрприз! — Он взял ее руку. Оба широко улыбались, испытывая обоюдную радость от новой встречи. О том, чтобы обняться или поцеловать друг друга, и речи не было, ведь с того лета в Ностелле прошло слишком много времени. На взгляд ему показалось, что она из девушки чудесным образом превратилась в зрелую женщину, а ведь он в те бурные и опьяняющие дни горел желанием ускорить этот процесс. Невинный румянец сменился отточенным спокойствием и уверенностью, властным наклоном головы и мудростью, которая светилась в синих глубинах глаз. На ней не было других украшений, кроме ниточки жемчуга на шее, платье кремового цвета подчеркивало густой ореол золотистых волос, украшенных лишь оборкой от чепчика, тонкой как ее кружевной передник, ставшей еще одним капризом моды в среде тех, кому никогда не приходилось пачкать руки.

— Как хорошо ты выглядишь! — сказала она. — Какой ты стройный и сильный! Лондон точно пошел тебе на пользу, хотя ты, наверно, тоскуешь по йоркширскому воздуху, пропахшему болотом. Ты уже давно в столице? Ах, как много мне хочется услышать от тебя.

— Сначала скажи, как тебе удалось обнаружить мою мастерскую, — с любопытством поинтересовался он.

— Мне понравился красивый диван и кресла молодой миссис Доррингтон. Я своим ушам не поверила, когда она сказала, что их сделал некий мистер Чиппендейл. Мне почему-то казалось, что ты все еще в Йорке.

— Я видел тебя там во время выборов тысяча семьсот тридцать девятого года, когда твоего мужа избрали в парламент от партии вигов.

Томас вспомнил неожиданную стычку с Тренчем и, подняв брови и сжав губы, вопрошающе взглянул на нее.

Она тут же все поняла и, ободряя его, легко покачала головой.

— Натаниел так и не узнал, кто тогда был в библиотеке Ностелла. Сегодня мой муж заседает в Палате общин, так что сегодня тебе никак не придется встречаться с ним. А теперь пойдем и присядем.

Изабелла уже хотела направиться к дивану у камина, но он стоял и очень серьезно смотрел на нее.

— Наверно, ты презирала меня, когда услышала всю эту отвратительную историю.

На мгновение кончики ее пальцев легко, будто бабочки, коснулись его губ — она дала ему понять, что сейчас об этом не следует говорить. Изабелла смотрела на него столь же серьезно, как и он.

— Я помню только счастливое время, проведенное в Ностелле...

— Ты видишься с Сарой?

Ее лицо стало печальным.

— Нет. Последний раз я видела ее несколько дней до замужества. Однажды она явилась в имение Тренчей, но нас с Натаниелом там не было, и он, к счастью, ничего не узнал об этом. Он не из тех, кто прощает, и не разрешает упоминать даже ее имя. Одна кузина как-то написала моей матери, будто узнала Сару в театре в Лестере — она играла там роль в пьесе. Но больше я ничего не слышала.

— Сара стала актрисой, — сказал Томас. — Я случайно встретил ее в Воксхолле три года назад.

Глаза Изабеллы стали круглыми от удивления.

— Ты видел ее! Ну, расскажи мне обо всем, что она говорила и что тебе известно.

Они сели на диван, и он рассказал ей все, что Сара говорила о своих злоключениях. Затем они стали говорить о себе, Изабелла рассказала о своей жизни в качестве жены политика, он рассказал о том, как приехал в Лондон и начал свое дело краснодеревщика. Им подали чай, она разлила напиток из серебряного чайника. Оба продолжали беседовать. Выяснилось, что Натаниел в политике не жалел себя и его здоровье ухудшалось. Когда не было заседаний в парламенте, он до глубокой ночи изучал документы или дорабатывал свои записки.

— Такое впечатление, будто им движет какое-то безрассудство, — говорила она. — Хорошо, что парламент заседал лишь несколько месяцев в году, а то он точно загубил бы себя работой. Всякий раз, когда он свободен, мы возвращаемся в Йоркшир, но должна признаться, что не в силах считать имение Тренчей своим домом. — Изабелла оглядела комнату и сделала жест рукой. — Мы арендовали этот дом и живем здесь с первого дня приезда в Лондон. Разумеется, часть мебели принадлежит Натаниелу, несколько предметов завещал мне отец, а все остальное собственность хозяев этого дома. Сейчас договор об аренде истекает, и Натаниел решил приобрести жилище на Арлингтон-стрит. Для меня оно станет домом, который я смогу обставить по собственному вкусу, вот почему я с удовольствием пригласила тебя сюда как старого друга и человека, который сделает красивую мебель для многочисленных комнат нового жилища.

Это был заказ, масштабы которого поразили его.

— Изабелла, это честь для меня.

Она улыбнулась, видя, как он радуется.

— В качестве первого шага я просила тебя принести рисунки мебели для столовой. Мы по очереди обсудим каждую комнату и ее обстановку. Я устала от густых цветов, которые уже так долго остаются модными. Мне хочется, чтобы стены, обивка и занавески были светлыми и радовали глаз. Чтобы казалось, что дом залит солнечным светом даже в самые серые и туманные зимние дни.

Он ко всему подходил с практической стороны дела и облек в слова вопрос, который давно не давал ему покоя.

— У тебя нет детей, которым в таком доме обязательно понадобятся свои комнаты?

Она посмотрела на чашку с блюдцем, которые держала в руке.

— Нет. Для меня это большое горе и страшный удар для Натаниела, у которого от первой жены тоже не было детей.

— Сара говорила, что его первую супругу так и не предали земле, — тихо сказал он. — Это правда?

Она кивнула, с шумом отложила чашку с блюдцем и вскочила.

— Разве это не чудовищно! Разве пристойно, чтобы останки этой бедняжки все еще находились в доме! — Изабелла протянула руки к огню, горевшему в камине, будто от одной мысли о покойной жене Натаниела ей стало холодно. — Однажды я уже договорилась о том, чтобы тайно похоронить ее, однако Натаниел узнал об этом и помешал мне.