– Свят, свят, свят… – прошептала Семеновна и с вопросом посмотрела на хозяина, – и откуда ж его к нам принесло?

– Оно понятно, откуда… вон, – мрачно отозвался Степан и мотнул головой в сторону приоткрытого окна. В углу горестно запричитала Шурка.

– Guck mal, Vater[9], тут под столом любопытные предметы имеются, насколько я понимаю, отмычки… – наклонившись, заметил Федор и хотел что-то подобрать с пола.

– Погоди, сын, – остановил его Мельгунов, который уже оправился от первого шока и стал деловито раздавать указания. – Вот что, надо немедленно послать за околоточным! Степан… давай-ка поспешай. А ты, Федор, поднимись к доктору Домнову. Скажи… словом, ты сам знаешь что… и не топчитесь здесь все. Шура, прекрати выть! Семеновна, накрой его чем-нибудь!

Через четверть часа явился доктор Домнов, как всегда, собранный, подтянутый, со своим неизменным чемоданчиком. Вслед за ним пожаловал околоточный и еще двое из сыскного, выглядевших, как иллюстрация к чеховскому рассказу «Толстый и тонкий». Тонкий попросил всех удалиться и тотчас приступил к осмотру кабинета, доктор занялся телом умершего, а толстый, потоптавшись в дверях, что-то буркнул напарнику про прислугу и пошел в кухню.

Петр Иванович, не находя себе места, бестолково бродил по коридору, то и дело косясь на закрытую дверь своего кабинета. Он не любил и не терпел там посторонних, тем более в его отсутствие, и ужасно злился: «Господи! И надо же такому случиться! Принесла нелегкая! Откуда он взялся! Ведь он, шельмец, не только квартиру высмотрел, но и окно определил, и не куда-нибудь, а безошибочно в кабинет проник, шкап нашел. Да еще немецкий замок с секретом так ловко отомкнул! Боже мой! Даже страшно представить, что могло случиться, если бы ему все удалось…» Не зная, чем себя занять, Петр Иванович снова принялся маршировать по длинному коридору. «Воистину говорят, бог шельму метит! Однако, что же с ним такое произошло, отчего ж он умер, право слово, залез и умер… какой странный нынче вор пошел…»

В прихожей появился Федор. Он был тщательно, щегольски одет, набриалинен и источал модный аромат «По д’Эспань», которым тотчас наполнилось все помещение, – весь вид сына говорил о том, что произошедшее в доме ничуть не переменило ни его настроения, ни планов. Петр Иванович, еще не сменивший шлафрока, в недоумении оглядел расфранченного Федора и даже не нашелся, что сказать.

– Неловко оставлять тебя, papa, в такой момент… но я еще вчера договорился об одном важном деле с Потаповым и непременно должен у него быть. После загляну на кафедру в университет. Думаю, что к ужину успею. – Деланая непринужденность застыла у него на лице, не попав с первого раза в рукав пальто, Федор хихикнул и, поцеловав отцовскую щеку, скрылся в дверях, насвистывая какую-то чушь.

– Вообразите себе этого сына, Липа. Хорошо хоть, что ему было «неловко оставлять меня», – по прошествии нескольких часов с возмущением пересказывал Мельгунов другу подробности утреннего происшествия. Коротая время перед ужином за рюмкой, они сидели в кабинете Петра Ивановича, где стараниями прислуги был восстановлен прежний порядок. – Ушел и до сих пор не появлялся. А вся эта история с незадавшимся ограблением, полицейские, доктор Домнов, труп в кабинете и отец во всем этом кошмаре – не его дело! Липа, в последнее время он ведет себя как жилец, нанимающий у меня комнату.

– Петр Иванович, на мой взгляд, Фединому faux pas есть простое объяснение. Эти дни я много наблюдал за ним. Он и в самом деле ведет себя немного странно. Рискну предположить, что он влюблен.

– Влюблен? Федор? Как… в кого? – всплеснул руками отец и вскочил со стула.

– Да, влюблен, а что тут удивительного? – невозмутимо продолжал Липа. – Он не монах, давно пора, ему уже двадцать шесть. Полагаю, что и предмет его… мне хорошо известен.

– Вот как?

– Он влюблен в Капитолину, мою племянницу.

– Позвольте, но она так юна… впрочем… как же я отстал, Липа, вернее, я отвык, отвык от сына… Три года – срок порядочный… для меня Федя еще как будто ребенок, хотя, оно конечно, в двадцать шесть я был уже женат. Вы, пожалуй, правы.

– Будет вам, Петр Иванович, – деликатно успокаивал его Шерышев, и тот как будто прислушался к словам друга. – Федор к вам очень, очень привязан, он вами гордится, уважает, а уж как нетерпеливо он ожидал вашего возвращения.

По лицу Мельгунова пробежала довольная улыбка.

– А сейчас просто… «пришла пора, она влюбилась…». На мой взгляд, тут нет причин для волнений. Зато на улице – их полно. Вы читали сегодняшние газеты?

– О чем вы, Липа! Разве мне до газет было!

– Однако вы так и не досказали, чем закончилась утренняя эпопея.

– Так ничем, Олимпий Иванович, и не закончилась. Расспросили кухарку, горничную, меня. У Федора, как вы знаете, нашлись дела поважнее, хотя и он ничего не знает. Нас всех, как нарочно, вчера допоздна не было дома. Осмотрели место происшествия, сняли на фотографическую пленку и увезли тело.

– А что они сказали?

– Сказали, слава богу, никто не пострадал и ничего не украдено.

– Как же-с? А этот, форточник?

– Да-а-а… – в задумчивости произнес Мельгунов, – с ним неясная картина. Отчего умер – загадка. Доктор Домнов о причине смерти выразился пространно. Сказал что-то о нервном шоке, о внутренних хронических заболеваниях, возможно, больном сердце. Умерший был немолод. Хотя при таком ремесле уже пора бы и на покой – по их мнению, это типичный форточник, щуплый, малого роста. Словом, прежде чем узнать причину его смерти, следует произвести вскрытие тела, а уж потом… – Петр Иванович остановился на полуслове и замолчал.

– Unglaublich[10], – сокрушенно качал головой Шерышев, осматривая кабинет, и тотчас, спохватившись, спросил: – Как же он столь ловко определил, где хранится ваш, так сказать, золотой запас? Сквозь такое толстое стекло разглядел. Да притом в темноте. Казалось бы, на виду стоят кувшины, чайные приборы и блестят, как настоящее золото.

– Оттого что на виду. Полагаю, у этой публики имеется особый нюх. Едва проникнув в дом, эти ловкачи уже знают, где у хозяина самое ценное припрятано, – с досадой бросил Мельгунов.

Шерышев допил рюмку, поднялся и, сделав несколько шагов по комнате, приблизился к шкапу, подле которого прислуга обнаружила тело жулика. И сам шкап, заказанный хозяином в Германии, и его содержимое Шерышеву были хорошо знакомы. Коллекция Мельгунова, каталог которой они составляли вместе, была довольно обширна, и наряду со всем прочим в ней, разумеется, имелся, по словам самого коллекционера, золотой запас, представленный довольно редкими ювелирными изделиями – подносы, чаши, ритоны[11], поясные пряжки, монеты…

Бросив взгляд сквозь стеклянную дверцу, которая все еще оставалась приоткрытой – замок похититель все-таки повредил, – Шерышев неожиданно приметил некий новый предмет, закрытый чехлом из толстого зеленого фриза, казалось, слишком объемный в сравнении с тем, что стояло рядом. Он в прямом смысле подпирал макушкой верхнюю полку. На секунду задержавшись у витрины, Липа тотчас услышал из-за спины раздраженный голос хозяина:

– Прислуга от рук совершенно отбилась! Возможно ли, так тянуть с ужином! Липа, что вы к стеклу приклеились! Пойдемте лучше в столовую, нас увидят и скорей ужин подадут, – вдруг ни с того ни с сего занервничал и засуетился Мельгунов. – Что там в вашем анекдоте прислуга анонсировала: «Барыня, лошади поданы»?

– Обед из конины. Кто-то давеча в гостях рассказывал, только это не анекдот, а правда, потому что с мясом в городе очень скверно, до конины дело дошло. – Шерышев посмотрел на часы, было без малого девять, именно в это время у Мельгуновых обычно подавали ужин. Отчего вдруг Петр Иванович так заторопился?..

– Да, скверно, скверно… и Семеновна жаловалась.