Вергилиан был в восторге от этой истории.

– И жена Ферапонта пожалела его?

– Она была доброй женщиной. Так многие о ней говорили.

– Охотно верю. Как же поступил почтенный префект легионных кузнецов?

– Он весьма изумлялся силе волшебных чар.

Но легат одним движением нависших бровей прекратил пустые разговоры.

– Аций, довольно про таракана. Готов ли гонец, чтобы отвезти послание?

– Готов.

Цессий Лонг сам запечатал свернутое в трубочку письмо, приложив к воску печатку своего перстня, и передал свиток скифу со словами:

– Отправить немедленно! И позови ко мне трибуна Корнелина.

Я уже успел рассмотреть камень. На нем было вырезано несколько крошечных овечек, готовых разбрестись по зеленой лужайке, если бы их не сдерживала ограда – золотой ободок. Так описал подобную работу Лукреций, римский поэт. Вероятно, это кольцо, судя по мирному сюжету геммы, мало подходящему для убеленного сединой воина, досталось Лонгу в числе прочей военной добычи после какого-нибудь сражения.

Явился Корнелин, который должен был впоследствии сыграть такую некрасивую роль в моей судьбе. Это был мужественный и малоразговорчивый человек, невысокого роста, но атлетического телосложения, исполнявший обязанность легионного префекта. Черную бороду трибун коротко подстригал; его обветренное и покрытое здоровым загаром лицо с орлиным носом, темными выразительными глазами и плотно сжатым ртом, было лицом римлянина, как их представляют себе варвары.

Трибун вошел в шатер в мокром от дождя шерстяном плаще и сделал краткий доклад. Он сообщил, что в третьей когорте некоторые легионеры натерли в походе ноги, так как эта часть почти целиком состояла из молодых воинов.

– В чьей центурии? – спросил легат.

– У Виктора Юста.

– Скажи старику, что стыдно допускать подобные неисправности. У него два отличия за британскую войну.

– Еще что прикажешь?

– Пусть сегодня ночью особенно тщательно проверяется стража.

– Я распорядился, чтобы люди спали, не расставаясь с оружием. А когда подъем?

– С окончанием третьей стражи.

Корнелин ушел. Вергилиан зевал во весь рот, хотя и прикрывая его из приличия рукою. Он надышался сегодня свежим воздухом, и его клонило ко сну. Я же не переставал наблюдать. Мне казалось, что музы особенно благоприятствуют бедному скрибе, предоставив ему возможность, как в огромном театре, созерцать римскую жизнь.

Вслед за Корнелином и другие покинули шатер. Цессий Лонг лежал, подпирая рукой голову, и о чем-то думал, морща лоб. Видимо, он чувствовал к Вергилиану полное доверие, а меня просто не замечал. Как бы отвечая собственным мыслям, легат вздохнул:

– Теперь каждый воин носит перстень и считает, что делает одолжение, служа под орлами.

Вергилиан решил, что наступил момент спросить Лонга о самом важном для нас.

– Не считаешь ли ты, достопочтенный, что Карнунту угрожает опасность со стороны варваров? Легат пожевал толстыми губами.

– Ничего определенного тебе сказать не могу. Еще не вернулись лазутчики, посланные на левый берег Дуная. Но думаю, что ты можешь не опасаться за кожи.

О Цессии Лонге я узнал кое-что от своего друга. Хотя легат не изучал эллинской философии и не читал сочинений Сенеки, размышлявшего об искусстве разумно и с достоинством жить на земле, но нюхом простого человека и честолюбца он постиг, как надо держать себя, чтобы добиться успеха. Прислушиваясь к словам людей, говоривших, сопровождая свою речь красивыми движениями рук, легат понял, что лучше помалкивать в их присутствии: так было меньше опасности высказать какую-нибудь глупость и вызвать смех. Но считал себя не глупее этих болтунов и был убежден, что на его век хватит и денег, и вкусных яств, и всякого благополучия.

Сын римского ветерана в Дакии, Лонг в юности ухаживал за отцовскими лозами и ходил за плугом. А когда однажды были проданы за неуплаченный долг волы, сильный и крепконогий юноша поступил на легионную службу. Однако никогда бы он, как житель полуварварской провинции, не поднялся по лестнице воинских отличий выше центуриона, если бы в битве под Лугдунумом не спас императора. В самый критический момент сражения Септимия Севера с узурпатором Альбином, когда император уже срывал с себя пурпуровый палудамент, чтобы не быть узнанным врагами, Цессий Лонг с центурией таких же волопасов и дровосеков, как и он сам, решил исход сражения. Легат Лет тоже спешил на помощь к императору и проявил чудеса храбрости, и все-таки его послали потом на смерть. Этот независимый человек посмел посмотреть насмешливыми глазами на августа, когда тот трясущейся рукой снимал с себя пышный пурпур. А Цессий Лонг, с малых лет привыкший хитрить, не говорить лишнего и обманывать сборщика налогов, сделал вид, что ничего не заметил – ни искаженного от страха лица благочестивого августа, ни сцены с палудаментом; он мужественно сражался, был отличен, получил звание военного трибуна, а во время британской войны возведен в звание префекта легиона; позднее Лонг стал легатом и тем самым получил право носить сенаторскую латиклаву, то есть тунику с широкой красной полосой. Ныне императоры предпочитали доверять легионы людям, поднявшимся из ничтожества и не имеющим связей в Риме, но знающим военное дело. Тит Цессий Лонг стал легатом XV легиона, а когда на престол взошел Каракалла, его положение еще более упрочилось.

Каракалла обратил внимание на распорядительность Цессия Лонга, когда наводили гати через Каледонские болота. Легат сопровождал нового императора в Рим, куда Антонин повез урну со священным прахом отца, может быть, погибшего от его руки. Лонг на всю жизнь запомнил это путешествие, грандиозные триумфальные арки, клики толпы, приветствовавшей нового августа. Солдат и сын земледельца, Цессий Лонг впервые побывал тогда в царственном городе, так как почти всю свою жизнь провел в легионных лагерях – сначала на востоке, а в последние годы в Британии.

Шел пятый год с того дня, как облачился в пурпур Марк Аврелий Антонин, прозванный Каракаллой, и теперь пришло время рассказать о нем более подробно.

Этот император, которого при рождении назвали Бассианом, увидел свет в Галлии, в городе Лугдунуме, где Септимий Север был тогда правителем провинции. Через год родился Гета. Рассказывают, что в тот день лугдунумская кури-ца снесла необыкновенное яйцо – пурпурового цвета. Дитя Бассиан разбил яйцо, эту странную причуду природы, и Юлия Домна якобы сказала со смехом: «Ты убил своего брата!» Но возможно, что такую историю придумали уже после трагической смерти Геты. Между прочим Тертулиан утверждает, что Каракаллу вскормила своим молоком христианка. Откуда у него такие сведения, мне неизвестно.

Бассиану позднее дали имя Антонин, чтобы тем самым приблизить его к угасшей антониновской династии. Сам Север намекал, ссылаясь на свою бороду, похожую на ту, какую носил Марк Аврелий, что он незаконнорожденный сын этого императора.

Антонин вырос сильным, коротконогим и приземистым юношей, и, может быть, вечное раздражение цезаря отчасти объяснялось тем, что природа не наделила его высоким ростом. У него были жесткие курчавые волосы, нахмуренные брови и презрительно оттопыренная нижняя губа.

В Риме они вели с братом Гетой распущенную жизнь золотой молодежи. Их юность наполняли ночные приключения, подозрительные знакомства в цирке, романы с комедиантками, игра в кости, попойки. Антонин приставал с гнусными предложениями к весталкам, и если те отказывались отдаться ему, обвинял этих девственниц в разврате, и их, согласно древнему обычаю, безжалостно закапывали в землю живыми. Именно такая участь постигла, например, весталку Клавдию Лоту.

Но с малых лет братьев разделяла непонятная вражда. Она проявилась первоначально во время петушиных боев, а потом расцвела пышным цветом на цирковых ристалищах, где Антонин неизменно правил колесницей голубых, а Гета – зеленых. Что нравилось одному, то было ненавистно другому. Когда они возвращались после смерти отца из Британии, то ночевали в пути в разных гостиницах, опасаясь друг друга.