В это время на лестнице послышался смех, потом шум ссоры. Можно было догадаться, что смеется молодая женщина. Но хриплый мужской голос произнес обычные в гостинице слова:

– Мы все заплатим тебе завтра сполна, акула!

Вергилиан приоткрыл дверь. По ступенькам лестницы спускались какие-то люди в сопровождении Симона. Спор хозяина с постояльцами постепенно затихал.

– Что это за грубияны? – спросил Вергилиан.

– В гостинице остановились бродячие комедианты.

Мы стали пить вино из принесенных Исидором оловянных кубков. Вергилиан морщился. Скрибоний состроил ужасную гримасу.

– Вот уже третий день у меня расстроен желудок.

Мне показалось, что после разговоров о стихах раздалось свиное хрюканье.

– Филострат в Риме? – спросил Вергилиан.

– В Риме.

– Приходилось тебе видеть Минуция Феликса?

– Однажды встретил его в книжной лавке Прокопия. Но поговорить с ним не удалось.

Филострат был моим старым знакомцем, а о Феликсе я слышал от Вергилиана, что этот оратор, выступающий в судах, по своим убеждениям христианин, хотя и предпочитает скрывать свои христианские настроения.

Само собой разумеется, что в Риме мы поселились в доме сенатора, недалеко от садов Мецената. Мне отвели место в опочивальне какого-то древнего старца, бывшего педагога, доживавшего свои дни на покое. Впрочем, спальня Вергилиана немногим отличалась от нашей, и в ней тоже ничего не было, кроме узкого ложа, небольшого мраморного стола с бронзовым светильником в виде корабля и ларя для свитков.

Старец будил меня на заре, требуя новых рассказов о путешествии. День в Риме вообще начинался весьма рано – криками продавцов хлеба и пастухов, доставляющих на ослах сыр и молоко с соседних гор. Потом где-то поблизости начинали греметь кузнечные молоты, и одновременно раздавался шум в соседней школе, подобный гудению пчел в улье. Но вскоре его заглушал рев толпы, собравшейся поблизости по поводу какого-нибудь скандала.

С утра до позднего вечера я бродил по Риму с Вергилианом или в одиночестве, если мой покровитель был занят своими делами. После нашего скромного города и даже по сравнению с Антиохией все казалось мне здесь грандиозным. Я поднимался на Капитолий, смотрел, как пылает неугасимый огонь в круглом храме Весты, гулял в прекрасных садах, полных редких статуй, а в термах Антонина или под портиком Европы встречал тысячи праздных мужчин и благоухающих духами женщин. С утра до вечера там слышался беспрестанный шорох сандалий.

Несмотря на свои болезни, вскоре нас посетил Скрибоний, видимо не без смущения вступивший в огромный дом сенатора, построенный из розового кирпича, с мраморными украшениями. Покои в сенаторском жилище были обширны и покрыты живописью. По большей части то были не особенно хорошо исполненные сцены из «Илиады». Я уже не раз рассматривал все это. Ахилл оплакивал смерть Патрокла с поднятыми к небесам очами, хотя лицо его не выражало при этом никакой печали. Гектор прощался с Андромахой, держа в руках огромный шлем с прорезями для глаз. А далее тянулись гирлянды неправдоподобных роз, летали крылатые гении, плясали девы в легких розовых и голубых одеждах, слишком красиво обрисовывающих ноги. Опираясь на посох, на них смотрел молодой пастух, а у его ног белели две овечки, симметрично повернув головы в разные стороны…

Вергилиан встретил друга наверху каменной лестницы и широко раскрыл объятия, приглашая его подняться. Я видел, как Скрибоний проскользнул мимо Теофраста, наглыми глазами смотревшего на старенькую тунику поэта.

Помещение, где обитал Вергилиан днем, походило на таблинум. Повсюду – на полках, полузакрытых синей завесой, на широком мраморном столе, на особых подставках из черного дерева – лежали свитки. В нише находилось мягкое волосяное ложе, тоже обитое синей материей. Здесь поэт работал и принимал друзей.

Когда Скрибоний опустился в тяжелое кресло с перламутровой инкрустацией, рабы принесли, под наблюдением Теофраста, запечатанную амфору с вином и серебряные чаши. Одна из них предназначалась для меня. Мне неоднократно доказывали, что небольшое количество вина, разбавленного горячей водой, полезно для здоровья. Рабы ушли и снова вернулись с яствами. На столе оказались колбасы, пшеничные хлебцы в плетеной корзине, козий сыр на деревянном блюде, а на серебряном – жареное мясо; кроме того, нам подали блюдо смокв и три миски с похлебкой, сваренной из куриных потрохов с ароматическими травами. Перешептываясь между собой о чем-то, служители установили все это на столе. Затем Теофраст откупорил амфору и с презрением наполнил чашу гостя благоухающим вином. Соединение красного виноградного сока с серебряным сосудом полно благородной и древней красоты, и вино вдруг приобретает от позолоченной чаши янтарный оттенок.

Скрибоний с видимым удовольствием отпил глоток.

– Отличное вино. Такое веселит человеческое сердце.

Вергилиан разбавил мою и свою чаши горячей водой из серебряного сосуда.

– Но особенных причин для радости как будто бы нет, – рассмеялся он.

– Не понимаю тебя, – обернулся к нему Скрибоний.

– Разве ты не слышал о том, что происходит на Дунае?

– Что там стряслось?

– Будто бы варвары вновь угрожают римским пределам.

– Ах, они угрожают римским пределам с тех пор, как я существую на свете, и даже значительно раньше!

Вергилиан движением руки отослал прислуживающего раба, стремглав бросившегося к выходу.

– Неужели тебя не беспокоит, Скрибоний, что Риму будет нанесен новый ущерб?

– Если пострадают виноградники, то я возражаю.

– Ты вечно шутишь. А я иногда спрашиваю себя: что будет с нами, если варвары победят Рим?

– Хотел бы я посмотреть на эту любопытную картину.

– Но ведь тогда все погибнет от огня и меча! Академии, храмы, библиотеки, даже твои стихи.

– Пусть погибают, все равно мне от них мало пользы.

– А Рим?

– О Риме нам трудно с тобой говорить.

– Почему? – удивился Вергилиан.

– Потому, что мы с тобой кровно заинтересованы в его существовании. Уверяю тебя! Ты помогаешь дядюшке торговать кожами и надеешься получить от него наследство, а я жду случая разбогатеть, если мои стихи понравятся какой-нибудь старой вдове. Поэтому мы всегда будем утверждать, что наш порядок жизни самый справедливый, а варвары – злодеи.

– Но ты замечаешь все-таки, что в воздухе чувствуется какая-то тревога? Как бы первые порывы ветра? Предчувствие бури? Римский корабль содрогается…

– Поэтичное сравнение республики с кораблем несколько устарело. От подобных метафор наши стихи утеряли свежесть. Я считаю, что нет причин волноваться и все идет своим чередом. Дерево растет, жадно пьет соки из земли, приносит плод и увядает. Так и республика. О чем же нам беспокоиться?

Вергилиан неожиданно спросил:

– Что, по-твоему, побуждает варваров стремиться в римские провинции?

– Я беседовал однажды в субуррской таверне с человеком, который неоднократно имел случай бывать за Карпатами и спускался по реке Вистуле далеко на север, до самого моря, где на песчаных побережьях находят янтарь. Он выполнял торговые поручения патрона, какого-то торговца кожами в Карнунте…

– Имя торговца не Грациан Виктор?

– Может быть, и Грациан Виктор или что-то в этом роде. Путешественник рассказывал мне, что далеко за Карпатами передвигаются многочисленные племена, теснят соседей в поисках пастбищ и удобной для хлебопашества земли. Эти люди считают, что римская пшеница лучше северного ячменя. Или бывает так, что где-то саранча пожирает посевы, песок пустынь заносит луга – и вот целые толпы варваров двигаются на нас, побуждаемые голодом. Ведь у них множество детей, а дети требуют пищи. Мой собеседник жил среди варваров и наблюдал их нравы, видел много любопытного. Удивительнее всего, что они собирают зерно в общественную житницу и все у них общее.

Вергилиан спросил:

– Твой путешественник не утверждал, что и жены у варваров общие?

– Нет, он, наоборот, рассказывал, что там никто не прикасается к чужой жене.