На этом приеме в советском посольстве Рауль произнес тост за здоровье Хрущева и за его достижения во внешней политике. В этом тосте, который посол Алексеев назвал фактически политическим заявлением, Рауль — твердый промосковский коммунист — сказал, что Куба навеки верна дружбе с Советским Союзом и «не примкнет ни к каким течениям». «Она не пойдет ни по пути Албании, ни Югославии, — сказал Рауль. — Куба на деле в теории и практике остается верной принципам марксизма-ленинизма». Молодой Кастро закончил свой тост словами: «Мы есть и будем кубинскими коммунистами»{29}.
На этом приеме, однако, было отмечено некоторое охлаждение кубинской и советской сторон по отношению друг к другу. Присутствовавший на нем представитель Генерального штаба советской армии генерал А.И. Грибков, прибывший на Кубу буквально накануне кризиса с группой высших военных начальников из Москвы, сообщил об этом спецтелеграфом министру обороны СССР РЯ. Малиновскому, а тот немедленно доложил Президиуму ЦК. То, что советские военачальники ни разу в своих тостах не упомянули Фиделя Кастро, кажется, в Москве никого не тронуло. Однако другое сообщение вызвало явное недовольство. «Обращает на себя внимание, — сообщал Грибков, — поведение на ужине начальника разведывательного управления Генерального штаба Педро Луиса (Родригеса), который в течение всего ужина несколько раз пытался в кругу соседей по столу произнести тост за Фиделя — Сталина, но поддержки не получал»{30}. Составив это донесение, Грибков предложил сидевшему рядом с ним на приеме заместителю командующего советскими войсками на Кубе генерал-майору Л.С. Гарбузу подписать эту бумагу вместе с ним. Но Гарбуз отказался{31}.
В своих воспоминаниях о «Карибском кризисе» Грибов рассказывает о донесении Малиновскому и пишет, что «этот доклад имел для меня неожиданные и неприятные последствия»{32}.
Президиум ЦК поручил Микояну разобраться. В посланных ему 10 ноября инструкциях отмечалось, что в Москве получено «сообщение от наших военных товарищей, что на торжественном заседании 6 ноября, которое проводили наши люди, начальник разведывательного управления Генерального штаба Кубы Педро Луис несколько раз пытался за своим столом поднять тост за Фиделя-Сталина». «За Фиделя, — писал Хрущев, — мы и сами поднимали тост у себя. А вот Сталина мы осудили. И нам обидно, что Педро Луис, этот человек, облеченный большим доверием, человек, который занимается разведкой, ловит врагов, поднимает на щит то, что нами осуждено. Это в какой-то мере нарушение доверительных отношений между Советским Союзом и Кубой. Нам было очень неприятно читать это донесение, а нашим людям, которые находятся на Кубе, неприятно было слушать». Хрущев просил переговорить с военными, перепроверить эту информацию и сообщить в Москву о результатах расследования{33}.
В соответствии с полученным от Президиума ЦК поручением Микоян провел специальное дознание по всей форме и со всеми строгостями, принятыми в советской практике, при участии представителей ГРУ и КГБ. Микоян вызвал участников приема. Грибкова этот вызов, по его словам, «насторожил». В ожидании встречи генерал «мысленно проанализировал вою свою работу на Кубе, возможные вопросы, которые могли интересовать Микояна, и только далеко за полночь уснул».
Микоян начал встречу с вопроса: «Кто из вас сообщил в Москву о том, как прошло здесь празднование Октябрьской революции?» Грибков признал, что донесение отправил он. «К большому моему удивлению, — пишет Грибков, — приглашенные на встречу товарищи, зная о критических высказываниях некоторых кубинских офицеров по поводу вывоза ракет, молчали…». Выдержав паузу, Микоян строго заметил, что он является представителем Президиума ЦК КПСС и должен знать, кто и что докладывает в Москву. «Не скрою, меня взволновала эта встреча, — пишет Грибков. — Понимал, что от одного только слова Микояна зависит вся моя дальнейшая служба». Не на шутку обеспокоенный генерал воспользовался первой же возможностью, чтобы связаться по телефону со своим московским начальством. Телефонная связь была только что восстановлена, и Грибков рассказал о случившемся генералу С.П. Иванову, которому он непосредственно подчинялся в Генеральном штабе. Тот посоветовал не переживать. Но по возвращении в Москву Грибков обнаружил, что Микоян рассказал Малиновскому об их разговоре. Пришлось иметь объяснение с министром, который «меня успокоил и хорошо оценил работу нашей группы на Кубе». Позднее, находясь на посту командующего армией Закавказского округа, Грибков снова встретился с Микояном в Ереване. По его словам, он «набрался смелости» и упрекнул Микояна за то, что тот, пообещав в Гаване больше не возвращаться к этому вопросу, пожаловался на его поведение министру обороны. К этому времени Микоян уже был в опале, после смещения Хрущева, большой смелости в подобном обращении не требовалось. Микоян, подумав, ответил: «Знаете, товарищ Грибков, здесь нет ничего особенного, давайте забудем об этом». Эта история могла бы быть забыта, если бы генерал Грибков не воскресил ее вновь на страницах своих воспоминаний, пытаясь при этом поставить себе в заслугу посланное в Москву донесение.
Неделю спустя после получения инструкций из Москвы с поручением расследовать инцидент, о котором говорилось в донесении Министерству обороны, Микоян телеграфировал, что генерал Грибков «подтверждает, что все было так, как он сообщил». Но сидевший во время ужина по другую руку Педро Луиса Родригеса, рядом с ним, резидент ГРУ полковник Мещеряков, ставший, кстати говоря, впоследствии генерал-полковником и заместителем начальника ГРУ, «докладывает об этом случае иначе». Его объяснение прилагалось к отправленной в адрес Президиума ЦК шифротелеграмме. Сам же Микоян собирался поднять этот вопрос в беседе с Фиделем Кастро. «Заявлю, — писал он, — что всякая попытка поднять сейчас на щит Сталина может нас только обидеть и в определенных обстоятельствах даже причинить вред установившимся между нами отношениям полного взаимного доверия»{34}.
Никаких причин для обиды, однако, обнаружить не удалось, так как резидент ГРУ убедительно опроверг сообщение Грибкова. Резидент аттестовал Педро Луиса как преданного своему делу офицера, находившегося до победы кубинской революции на нелегальном положении. Он был «доверенным лицом» Рауля Кастро, начальника Генерального штаба Серхио дель Валье и президента Дортикоса, пользовался «личным доверием и уважением Фидела Кастро». С конца 1960 года занимался только вопросами военной разведки, выполнял ответственные задания правительства по ведению следствия по делу интервентов на Плайя-Хирон, а также по размещению и обеспечению безопасности личного состава и техники советских войск на Кубе.
«К Советскому Союзу и проводимой им политике относился и относится положительно, — отмечал резидент, — о руководителях Советского Союза, в частности о Н.С.Хрущеве, всегда отзывался с теплотой. В течение нескольких месяцев находился в Москве. Неоднократно в открытой форме высказывался против раскольнических действий руководителей албанской и китайской компартий».
Едва ли не главное достоинство Педро Луиса заключалось в том, что он теснейшим образом был связан с резидентурой ГРУ. Поэтому резидент выступил горой в его защиту. Как руководитель разведывательного управления он регулярно снабжал советских представителей устной политической и военной информацией, передавал образцы американской военной техники, в частности, несколько дней назад «передал интересующие нас узлы и агрегаты со сбитого самолета У-2». «В связи с этим, — отмечал резидент, — Педро Луис является ценным для нас человеком, от которого и в дальнейшем сможем получать интересующую нас информацию». Несмотря на то, что он «понял неправильно» решение советского правительства о вывозе спецтехники, «как уступку американскому империализму», резидент осмелился защищать его, отметив, что не он один повел себя таким образом.
Завершающим ударом по сообщению Грибкова были слова резидента, что он сидел рядом с Педро Луисом и готов лично засвидетельствовать, что донесение генерала не соответствует действительности. Выступающие с тостами на торжественном приеме, в соответствии с протоколом, «были определены заранее» и «каких-либо попыток выступить с тостом со стороны Педро Луиса не делалось». «Я находился слева от него, — докладывал резидент. — А справа сидели два советских военачальника, генералы Грибков и Гарбуз. Зная, что Педро Луис не пьет, я обратился к генералам с просьбой не спаивать его, так как до этого он уже выпил три рюмки коньяка Я сказал также, что если он будет пить дальше, то завтра не в состоянии будет работать Я слышал, что Педро Луис в разговоре с генералами упоминал имена Фиделя и Сталина, но никаких попыток выступить с тостом в их честь не делал. Я достаточно хорошо владею испанским языком и поэтому без труда мог бы понять его намерения».
