«Хорошо, если необходимо», — ответили из Центра на просьбу Алексеева задержаться в Гаване. Измененная инструкция гласила: «Оставайтесь на празднование 1 мая и вылетайте 2 мая»{23}.

Таким образом, попытка выяснить причину неожиданного вызова окончилась ничем. Москва ответила, что Алексееву ни к чему не надо готовиться. В чем бы не была причина, Москва предпочитала молчать. Во времена Сталина неожиданный приказ вернуться в Москву мог означать тюремное заключение или близкую смерть. Алексеев не думал о столь радикальном наказании.

В Москве его ожидал сюрприз. Начальник отдела КГБ, встретивший в аэропорту, прошептал на ухо: «Знаешь, зачем тебя вызвали?» — «Если говорить честно, то я дрожал», — вспоминал Алексеев позднее.

«Твою кандидатуру примеряют на должность посла. Но держи язык за зубами».

Эта новость одновременно и успокоила и озадачила Алексеева. Конечно, могло быть хуже. Поэтому он вздохнул с облегчением. «Но могло бы быть и лучше, — подумал он, — я хорошо поработал там». К Алексееву вернулась прежняя уверенность в себе, и он решил возражать, Разве он не поставлял с Кубы руководству важнейшие данные политической разведки? Он получал их от самого высшего руководства страны. Зачем же сейчас нарушать все это, связывая его административной и дипломатической ответственностью за посольство?

Хрущев покончил со сталинской практикой созывать деловые совещания после Полуночи. В остальном стиль бюрократической жизни Кремля мало изменился. Члены Президиума ЦК сами устанавливали все правила. Если они хотели вас видеть, то требовалось прибыть немедленно. Или вам говорили — ждите звонка, и его могло не быть несколько дней. Вы не знали, о чем пойдет разговор, и вам сообщали об этом примерно за час до намеченной встречи, либо уже в ходе беседы.

7 мая было первым днем пребывания Алексеева в Москве. Его программа на этот день была уже определена, но он этого еще не знал. Александр Панюшкин, возглавлявший Международный отдел Центрального Комитета, позвонил ему утром: «Быстро приезжай, (Фрол) Козлов ждет нас».

Был полдень, и Панюшкин сказал, что Алексеев должен явиться к Козлову, члену Президиума ЦК, которого считали будущим преемником Хрущева. Алексеев поспешил в Кремль, чтобы встретиться с Козловым и с работниками Центрального Комитета, собиравшимися в его кабинете. Козлова не было. Его помощник объяснил, что он только что отбыл на обед. Пришлось ждать.

Примерно через час два влиятельных члена Центрального Комитета, бывший шеф КГБ Александр Шелепин и будущий председатель КГБ и Генеральный секретарь Юрий Андропов, вошли в приемную. Алексеев был знаком с Шелепиным, который возглавлял КГБ в конце 50-х годов. Они познакомились, когда в середине 50-х годов Алексеева назначили во Францию. Андропова Алексеев знал только с чужих слов.

Шелепин решил дать совет своему бывшему подчиненному: «Решение уже принято, не возражай, не набивай себе цену, постарайся, чтобы не возникло такое впечатление», — сказал Шелепин. «Конечно нет», — ответил Алексеев. У него не было выхода.

Алексеев все же надеялся, что ему удастся избежать этого назначения: «Там нужен экономист, который сможет сделать в десять раз больше, чем я». Через несколько минут раздался звонок, и Алексееву сказали, что он должен отправиться в Кремль на встречу с Хрущевым. «Я шел по коридору, который вел к кабинету Хрущева на втором этаже, — вспоминает Алексеев. — Это был длинный коридор, и из кабинета Хрущева вышли трое; Суслов, Микоян, Громыко. Я знал Суслова и Громыко по фотографиям, а Микояна — потому что он приезжал на Кубу. Увидев меня, Микоян обернулся к Громыко: „Андрей Андреевич, а вот и наш новый посол на Кубе, Александр Иванович Алексеев“». Так принимались решения в Советском Союзе. Громыко впервые увидел своего представителя в Гаване.

Алексеев один направился на встречу с Хрущевым: «Он интересовался Кубой, Фиделем, кубинским правительством, его заботами, чем занимаются его члены. Он расспрашивал, и я сказал ему, что пленен кубинской революцией, очарован Фиделем».

Хрущев отклонил аргумент Алексеева, что кубинцам нужен советский представитель, который разбирается в экономике: «Нет, я не хочу больше двоевластия. Мы признаем одного посла, а кубинцы признают другого. А что касается экономики, то мы пошлем вам столько советников, сколько вы сочтете нужным».

Чтобы сразу же решить эту проблему, он взял трубку ближайшего к нему телефона: «Фрол Романович (Козлов), здесь у меня Алексеев. Он говорит, что ничего не понимает в экономике. Дай ему двадцать советников в этой области. В Москве их здесь достаточно сидит без работы».

То, чего Хрущев не сказал Алексееву, было столь же интересным, как и то, что он сказал. Он ни словом не обмолвился об идее размещения ядерного оружия на Кубе и лишь в общих чертах обсуждал проблему американского империализма в Карибском бассейне. На этом этапе своих размышлений о Кубе он придерживался той точки зрения, что того военного оборудования и вооружения, о поставках которого Президиум ЦК принял решение в апреле, достаточно, чтобы помочь Кубе.

Политика Кремля в отношении Кубы, свидетелем которой стал Алексеев, не была четкой. Хрущев намеревался направить обширное личное послание Фиделю Кастро с делегацией Гусева. Но она отбыла 6 мая, а письмо еще не было готово. Алексеева попросили принять участие в подготовке этого документа.

Его составление носило характер импровизации. Хрущев послал Алексеева к Козлову, чтобы обсудить детали плана помощи Кастро, которые будут обозначены в письме. Козлов был полон идей. «Скажите им, — говорил он Алексееву, — что мы пошлем им специалиста по лесному хозяйству, по рыболовству, по металлургии, по любой отрасли». Все более вдохновляясь, Козлов сказал: «И даже по выращиванию сахарного тростника!»

Советский специалист по сахару? Это была не та отрасль, которую русские знали лучше, чем кубинцы. Козлов ответил на вопросительный взгляд Алексеева: «Вы не понимаете, и возможно, вам интересно будет узнать, но в Узбекистане мы можем это делать. Пусть кубинцы попробуют нашего сахара».

Про себя Алексеев подумал, что, похоже, Москва собирается послать на Кубу теневое правительство. Не была ли такая политика подобна подходу американцев к своим странам — сателлитам в Карибском бассейне? До середины 40-х годов американцы направляли множество комиссий на Гаити, в Никарагуа и, что особенно характерно, на Кубу, чтобы помочь правительствам этих стран выплатить долги и добиться финансовой безопасности{24}.

11 мая Президиум ЦК одобрил отредактированное Хрущевым письмо, адресованное Кастро. В Кремле решили пригласить кубинского лидера в Советский Союз. «К сожалению, в прошлом году международная обстановка не позволила вам приехать в СССР, — говорилось в письме, — надеюсь, что для вас окажется возможным осуществить эту поездку в нынешнем году в удобное для вас время»{25}. Можно лишь гадать, почему в Кремле решили, что обстановка в мире в 1962 году будет более благоприятной для государственного визита Кастро.

Помимо приглашения письмо от 11 мая содержало план помощи Кастро по преодолению бурь, ожидавших его корабль: «Мы, в Центральном комитете и в правительстве, обменивались мнениями и искали пути к оказанию реальной помощи вашей стране в облегчение имеющихся в настоящее время экономических трудностей, связанных с укреплением обороноспособности».

В пределах наших возможностей ЦК КПСС и советское правительство решили: «Принять за счет нашего государства и полностью списать все кубинские долги. Поставлять в течение двух лет безвозмездно за счет Советского Союза вооружение и боеприпасы для кубинской армии, включая ракетное и другое вооружение, о поставках которого в настоящее время ведет обсуждение наша делегация в Гаване».

«По просьбе кубинского правительства нами рассмотрен вопрос об оказании помощи в осуществлении ирригации в Республике Куба… Принято решение направить к вам группу ирригаторов и мелиораторов. Эту группу возглавит кандидат в члены Президиума ЦК, первый секретарь КП Узбекистана Ш.Р.Рашидов»{26}.