В немилости у Алексеева оказался и Аркоча, который, по мнению сотрудника советской разведки «Макса», был одним из лучших кубинских журналистов. У него были обширные международные контакты, и он поддерживал дружеские отношения «с людьми из ближайшего окружения Фиделя». Когда Франки отослали в Париж, Фидель обещал ему, что возьмет с собой Аркочу, хотя Алексеев уверял, что этот «проходимец не поедет».

Тем не менее «проходимец» не только поехал, но и был в курсе всех деталей подготовки поездки, о которых знал «непосредственно» от Селии Санчес, личного секретаря Фиделя и от него самого, встречаясь с Кастро каждый день и консультируя его, как эксперт по советским делам «Аркоча тоже пытается всячески к нам подладиться, — писал Макс, — он даже женился на русской, но мы делаем все возможное, чтобы его изничтожить». Люди, подобные Аркоче, оказывали сильное влияние на общественное мнение. «.. Если мы им протянем руку, они пойдут за нами, если же оттолкнем, то чертовски осложним себе и Фиделю положение».

«Столь же близорукой», по мнению Макса, была и «наша политика по отношению к Арту и его группе». Последний стремился всячески «выслужиться перед Фиделем» и «был бы рад-радехонек служить верой и правдой и нам». При том условии, однако, «если бы он был уверен в том, что мы ему не подложим свинью и не скрутим шею при первом же удобном случае»{65}.

Слова эти били не в бровь, а в глаз. Подобного рода опасность была вполне реальной. В этом вскоре пришлось убедиться Франки и Аркоча, опубликовавших в газете «Революсьон» статью, в которой саркастически рассказывалось о советских протокольных порядках во время визита Кастро. В Москве этот сарказм не понравился. Об этом намекнули Фиделю.

Тут-то и настиг провинившихся высочайший гнев. Кубинское руководство знало, как обращались с творческой интеллигенцией в Советском Союзе, как Хрущев руководил литературой и искусством, в частности о его выступлении перед деятелями культуры в конце 1962 года, когда сильно досталось поэту Евтушенко, который затем подвергся проработке в Союзе писателей.

Прочитав статью Аркочи в «Революсьон», Кастро вместе с Э.Арагонесом в ходе перелета из Свердловска в Ленинград и во время пребывания в Ленинграде поделился своим возмущением с переводчиком, который представил отчет об этой беседе в ЦК КПСС. Кастро заявил, что в редакции «Революсьон» «окопалось много людей, отнюдь не являющихся коммунистами». Чтобы сделать приятное советским хозяевам, кубинский гость не остановился перед тем, чтобы принести в жертву своего друга Франки, не говоря уже об Аркоче. «.. Значительная часть работников газеты „Революсьон“ — сказал он, — включая и ее главного редактора Карлоса Франки, не ожидала, что кубинская революция приобретет социалистический характер».

Что же касается Аркочи, то ему досталось гораздо сильней В репортажах Аркочи Кастро усмотрел «барское, интеллигентское пренебрежение к советскому и кубинскому народам» Это демагогическое заявление он дополнил сентенцией о том, что «Аркоча и ему подобные хотели бы, чтобы и при социализме для них существовали все те привилегии, которыми пользовались буржуазные журналисты в прошлом». Им хотелось бы, по его словам, «наблюдать за строительством социализма из-за стойки бара». «Жизнь богемы, женщины, вино и прочие прелести буржуазного мира — вот их удел»

Закончил же он приговором в духе сторонников социалистического реализма, как они его понимали, вполне по-советски. «.. Между такими людьми, как Аркоча и ему подобные, и поэтом Евтушенко очень много общего, и меры против них должны приниматься одинаковые Их деятельности, которая объективно направлена против революции, мы должны положить конец»{66}.

Что же вызвало такую бурю недовольства советских, а затем и кубинских руководителей? В чем заключался криминал статьи Аркочи? По нормальным человеческим меркам она была совершенно невинной

Еще до поездки Кастро в Москву многие спрашивали, что произойдет, когда он окажется «ограничен протокольными условностями во время официального визита». Традиция, которая казалась прочной, «была нарушена». Примерно в 10 часов вечера, после ужина Кастро решил, что еще слишком рано ложиться спать, и предложил другим членам кубинской делегации, проживавшим в Кремле, прогуляться Они вышли во двор и направились к Красной площади.

Старый дворец был приведен в замешательство. Страшно возбужденный обслуживающий персонал бегал по коридору. В различных кабинетах, где работа уже закончилась, раздавались телефонные звонки. У скучающих часовых глаза вылезли на лоб. «Что произошло? — восклицал Аркоча — Это не было предусмотрено программой, и никогда этого раньше не происходило»

Между тем Кастро и его спутники, пройдя «через древние стены Кремля, начали пересекать Красную площадь» Нагнав гуляющих уже на площади, переводчик безуспешно пытался повернуть их назад, обещая показать «византийские стены одной из церквей»

Своими бородами и униформой защитного оливкового цвета Фидель и его спутники сразу обратили на себя внимание. Люди пошли в их сторону и стали собираться вокруг «Как снежный ком, группа увеличивалась с ужасающей быстротой, пока не превратилась в толпу, веселую толпу, которая не могла поверить своим глазам». Когда «появились признаки нарушения порядка, хотя это и не таило в себе опасности», Кастро вошел в гостиницу «Москва», «к удивлению тех немногих лиц, которые находились в вестибюле в час, который в Москве считается достаточно поздним» Пройдя через служебный выход, он сел в машину и прибыл в отель, где разместились сопровождавшие делегацию лица. Там он обнаружил кубинских студентов, пришедших за письмами и посылками из дома. Здесь он проговорил до часу ночи.

Следующий день в основном прошел по протоколу. Торжественный завтрак в Кремле Потом беседа с Хрущевым и Брежневым, которая, правда, затянулась почти на 2 часа вместо условленных 30 минут. Возложение венка к Мавзолею Ленина — этот акт был «серьезным и торжественным» Кастро «прошел величественный склеп и несколько минут стоял в молчании, вглядываясь в останки Ленина». Затем он отошел к могилам старых революционеров, покоящихся в кремлевской стене

По окончании этой церемонии Кастро поднял взгляд и увидел народ «Почему бы нам не пройти туда и не поприветствовать людей?» — спросил он и, не ожидая ответа, двинулся вперед «Необычно возбужденные переводчики и служащие протокола кричали шоферам и милиционерам, — удивлялся Аркоча, — слова, которых я не мог понять, потому что они говорили очень быстро и без той артикуляции, которой нас учили преподаватели русского языка».

Когда толпа увидела Фиделя, она «заволновалась и начала свое трудное продвижение в его направлении» сминая милицейскую охрану. Несколько милиционеров прибежали, чтобы укрепить оцепление. «В глазах блондина с монгольскими чертами лица отразилась мольба, когда он косо взглянул на проходящего мимо Фиделя. „Ах, мамочка!“ Если бы он передумал и сел в машину, казалось, говорил тот расстроенный взгляд».

Из толпы раздавались приветственные крики: «Фидель, Фидель!» Милицейский заслон был смят, и Кастро окружили возбужденные москвичи, смотревшие на него обалдевшими глазами Он пытался поговорить с ними, но крики и толкучка делали это невозможным. «Потише», — крикнул переводчик. «Если их не будут толкать, они тоже не будут толкаться», — посоветовал Кастро милиционерам, которые смотрели на него «как на видение». Разговора быть не могло, так как толпа только кричала. Тогда Кастро повернулся, сел в машину и уехал.

Вечером, согласно программе, Кастро был в театре «В час, когда пишутся эти строки, — заключал свою статью Аркоча, — уже окончился спектакль в Большом театре, где гениальная Плисецкая танцевала в честь Фиделя самое сказочное во всей своей карьере „Лебединое озеро“. Фидель еще находится в Кремле. Наверное, он заканчивает ужин». Хотя программа дня выполнена, «в коридорах Кремля, у огромных ворот, где часовые уже не скучают, и в кабинетах служащих протокола, „можно побиться об заклад, — царит редкое ожидание: какие планы у Фиделя на этот вечер?“{67}