Несмотря на отличный музыкальный слух, играть бесконечные гаммы Даша не любила, капризничала, Лиза очень с ней намучилась за прошедший год. Однако сейчас, когда в музыкальной школе через несколько дней должен был состояться концерт, Даша уже видела себя настоящей артисткой. Кроха без конца примеряла приобретенное для выступления платье и за пианино садилась без хныканья и причитаний.

– Вячеслава Викторовича можно? – взяв трубку, услышала Лиза ленивый и наглый женский голос.

– Нельзя, – стараясь говорить спокойно, отрезала Лиза. – Что ему передать?

– Передайте… – слегка опешила и замялась новая и опасная Славкина пассия, – передайте, что звонила Настя.

Лиза, больше ни слова не говоря, положила трубку и поняла, что бесповоротно выбита из привычной настроенности на тихие домашние дела.

Конечно, Вячеслав в любви ей не объяснялся и хранить верность не обещал, но его бесконечные девицы все-таки делали Лизу несчастной.

После женитьбы и переезда в эту квартиру Лиза жила с мужем не то как с добрым соседом, не то как с братом. Она готовила ему еду, поддерживала в доме порядок, а он вежливо благодарил, ходил с ней гулять, рассказывал об успехах и трудностях на работе и со страхом и надеждой ждал предстоящих родов. Наверное, со стороны они казались обычной молодой парой, но обычной парой они не были: по вечерам вежливо желали друг другу спокойной ночи и расходились каждый в свою комнату. Видимо, исполнение супружеского долга Слава в понятие «быть хорошим мужем» не вкладывал.

Впервые они очутились в одной постели, когда Степке исполнилось восемь месяцев. Их сын тогда впервые в своей жизни заболел, и заболел тяжело, с температурой под сорок, с поносом и рвотой. Лиза со Славой сначала ждали неотложку, потом, сидя рядом возле детской кроватки, со страхом ждали, когда у малыша спадет температура. А потом Лиза заметила, что сидят они со Славой в обнимку, и поняла, что сидеть так им обоим хорошо. Позже пили на кухне чай и смеялись, сейчас уже не вспомнить, над чем. Наверное, просто потому, что прошел жуткий страх за своего ребенка и можно было жить дальше, можно смеяться, говорить друг другу разную ерунду. Уже стоя в коридоре, снова обнялись, и вдруг Лиза почувствовала, что муж обнимает ее требовательно, совсем не так, как недавно в Степкиной комнате. Обрадовавшись этому, сама тоже потянулась к нему.

Потом они долго лежали под теплым одеялом, по очереди бегали смотреть на спящего Степу. А когда Слава, поцеловав ее напоследок, задвигался, явно собираясь уйти к себе, Лиза тихонько попросила:

– Не уходи. Пожалуйста.

Муж удивленно посмотрел на нее, и она еле сдержалась, чтобы не усмехнуться. Он что же, думал, ее устраивает такая жизнь? Считал, что его жена святая или, наоборот, чокнутая, всегда будет довольствоваться ролью бесполой подруги? Нет, Славочка, ей нужна нормальная, полноценная супружеская жизнь, в которой присутствует секс и, главное, привязанность друг к другу, единственное, что может гарантировать прочность брака. А для полной привязанности все-таки нужно спать в одной постели, а не в разных комнатах.

Тогда Слава, повернувшись на бок, впервые погладил ее по голове и поцеловал в волосы (позже этот жест стал заменять им пожелание доброй ночи).

Следующим вечером Лиза, меняя постельное белье, «случайно» забыла постелить мужу чистое, оно так и осталось лежать на его кровати аккуратной стопкой. А она, лежа у себя, с замиранием сердца ждала, делая вид, будто читает, его появления. Мог ведь и не появиться, и тогда ей придется придумывать что-то другое… Слава пришел ночевать к ней, в их теперь уже общую постель.

Через месяц Лиза заменила кровать в его комнате большим красивым диваном, и у Вячеслава появился кабинет, который должен иметься, по мнению Лизы, у каждого мужчины.

Все она тогда сделала правильно, как нужно, только уверенности в собственном будущем это ей не прибавило. У Вячеслава все равно постоянно были девицы на стороне…

Лиза попыталась снова приняться за глажку, но не смогла. Со злостью выдернула шнур утюга из розетки, схватила ключи от машины и, накинув ветровку поверх домашней одежды, бросилась вон из дома.

Константин Олегович опять приехал домой раньше обычного, в самом начале седьмого. Ему было стыдно признаться себе, что ему почти не жаль Тамару. То есть жаль, конечно, что женщина умерла, ей бы еще жить да жить, но он наконец-то почувствовал себя свободным человеком. Только теперь, после Тамариной смерти, можно наконец забыть о том страшном, что когда-то с ними случилось. Нет, совсем забыть вряд ли удастся, да и ни в коем случае нельзя, но все равно он чувствовал свободу и легкость, которых не ощущал много лет.

– Мила! – закричал Константин, отпирая дверь квартиры. – Милочка!

Мужчина ждал, что жена выбежит к нему, но та вышла не спеша, шаркая шлепанцами. И почему-то то, что супруга уютно шаркала шлепанцами, показалось ему ужасно милым и домашним, и Костя, даже не раздевшись, обнял ее, зарылся лицом в волосы, не сразу заметив, что сегодня Мила не такая, как всегда, словно и не рада ему.

«Я ее обидел, – понял он. – Ну да, ведь почти не разговаривал с ней два дня, вот Мила и обиделась».

Константин старался не обижать жену. И всегда переживал, когда не обижать не получалось. Он вообще почти постоянно чувствовал себя виноватым перед ней, потому что не любил ее. И только иногда, как накануне, когда слишком уставал или о чем-то напряженно думал, забывал об этой своей вине, тогда и проступало его истинное отношение к супруге – полное безразличие.

– Ты прости меня, – попросил он, – устал я что-то в последнее время.

– Не надо извиняться, Костя, – серьезно ответила Мила, – я все понимаю. И если на тебя обижусь, то обязательно тебе скажу.

– Да, – охотно согласился муж, – ты уж скажи, сделай милость. Не хватало нам еще из-за ерунды дуться.

Он снова притянул ее к себе и неожиданно подумал, что абсолютно счастлив. Мила сейчас очень ему нужна. Не просто нужна – необходима.

В конце дня приехали технологи с производства в Бибиреве, и почти сразу позвонил Виктор Федорович, попросил зайти.

Света совещаний не любила, у нее от непрерывной говорильни начинала болеть голова. К тому же, когда шло обсуждение технологических вопросов, мало что понимала и поэтому откровенно скучала. Кузьменко старался на совещания ее не приглашать, а уж если звал, сие означало, что участие Светланы необходимо.

Так и оказалось сейчас. Разработка новой серии шампуней была почти готова, следовало подключать художников, делать рекламу – самые Светины вопросы.

Из кабинета директора она вышла только через три часа совершенно одуревшая. Как ни странно, Катя все еще сидела в приемной, хотя обычно уходила не позже шести.

– Ты что, Кать? – удивилась Света. – Почему домой не идешь?

– Ой, Светлана Леонидовна, тут такое дело, – виновато заговорила девушка. – Приходила Елизавета Дмитриевна. Я не стала к Виктору Федоровичу соваться, сказала, что совещание, просили не беспокоить.

– Ну и правильно.

– Она подождала, подождала… и зашла к вам в кабинет.

– Что?! – ахнула Света. – Какого черта?

– Сказала, что ей нужно позвонить, – состроила гримаску Катя. – Я же не могла ее не пустить.

– Вот стерва! – не сдержалась Светлана. – Приходит как к себе домой! Позвонить ей, видите ли, нужно… Отсюда бы и звонила. Или по мобильному.

Катя Лизку ненавидела почти так же сильно, как и Света. Рядом с Виктором Федоровичем жена Вячеслава всегда была тихой, задумчивой, немного несчастной, а с секретаршами – настоящей барыней. Входила в приемную, словно не видя сидевшую за столом девушку. Потом с удивлением замечала, приветствовала легким кивком и тут же как будто о секретаре забывала. Лениво сбрасывала шубку, да так, что Катя едва успевала подхватить, и только тогда совсем тихо, почти шепотом спрашивала:

– Виктор Федорович у себя?

А смотрела при этом куда угодно, только не на девушку, державшую ее шубу в руках.