Даже когда мы с ним учились в Гарварде, ему по ночам иногда снились эти кошмарные сны, и он просыпался с криком: «Рок-н-ролл!» Он как-то рассказал мне об их происхождении и о том, как с годами кошмар обрел лицо и тело, которые он впоследствии положил в основу образа Кровавика.
Попрощавшись наконец с Дэнни и повесив трубку, я почувствовал, что из головы у меня вот-вот повалит пар: Саша, Спросоня, Стрейхорн (живой или мертвый), ангелы, дьяволы, Браун-миллз…
Интересно, какого черта он делал со Спросоней в Браун-Миллз, штат Нью-Джерси?
Его видели в «Эль-Койоте» — мы отправились туда и стали задавать вопросы: ничего. Его видели в долине, в баре для голубых под названием «У Джека» — мы съездили и туда: ничего. Его видели на Родео-драйв… Мы потратили на расспросы три дня, прежде чем хоть что-то обнаружили. Я то и дело возвращался к видеокассетам, чтобы проверить, не появилось ли на них еще чего-нибудь, но напрасно. И я, и Уайетт обзванивали знакомых и знакомых этих знакомых до тех пор, пока у нас не покраснели и не начали болеть уши. По Лос-Анджелесу гуляет столько полностью противоречащих друг другу историй, что мы были вынуждены постоянно сравнивать наши записи, чтобы понять, имелась ли у нас уже эта информация или она противоречит той, которую нам удалось собрать.
А выяснить нам удалось следующее: человек, внешностью и голосом напоминающий Филиппа Стрейхорна, разгуливал по городу в очках «порше», в черном шелковом костюме, рубашке и туфлях из крокодиловой кожи, всем своим видом как бы говоря: «Ха-ха, все это было просто крутым розыгрышем ради вящей известности. Короче, вот он я, а все слухи о моей смерти сильно преувеличены».
Проблема с этим описанием была лишь в том, что Стрейхорн, в отличие от мистера Туфли-из-Кроко-диловой-Кожи, всегда был одним из самых равнодушных к модной одежде людей.
Фил приобретал себе одежду так, как некоторые люди покупают себе еду, когда проголодаются. Когда его нижнее белье пронашивалось до дыр, он отправлялся в один дешевый магазинчик на Ла-Бреа (свое любимое заведение) и покупал там три упаковки по шесть комплектов нижнего белья. В магазине его мог вдруг охватить и приступ потребительской лихорадки, что означало приобретение еще пары белых футболок и нескольких пар белых хлопчатобумажных носков. Добавьте к этому кроссовки с джинсами — и вот вам хорошо одетый Стрейхорн.
Кроме того, он вообще редко куда-нибудь выходил. В шикарных и модных ресторанах он всегда начинал нервничать и чувствовал себя более чем неуютно. Самым лучшим с его точки зрения времяпрепровождением было сидеть дома и болтать с Сашей или играть с собакой. У него был, пожалуй, один из самых уютных среди известных мне домов.
Я позвонил своему приятелю Доминику Скэнлону, офицеру лос-анджелесской полиции и объяснил, что происходит. Он пообещал разобраться. Через два часа он перезвонил и пригласил встретиться с ним в центре. Когда мы с Уайеттом приехали по указанному адресу, небольшое желтое здание было частично опутано полицейскими лентами. Доминик подъехал через несколько минут.
— Уж очень быстро окрестные ребятишки обрывают наши ленты. Пару дней назад нам позвонил один из соседей и сообщил, что здесь творится что-то неладное. Слышатся какие-то странные громкие звуки, треск, удары и все такое прочее. Здесь вокруг довольно много пустующих домов, вот мы и подумали, может, какие-нибудь гопники разгулялись.
И черт бы побрал нас со всеми нашими предчувствиями. Ничто ведь не бывает просто, верно? Первый же коп заходит внутрь, тут же выскакивает и зовет напарника: «Эй, давай сюда! Не поверишь, смеяться будешь!»— Доминик вытащил из кармана конверт и открыл его. Вытащив несколько фотографий, он протянул их нам.
— Боже милостивый!
— Джеймс Пени, бывший безработный актер, бывший официант в «У Джека»…
— И бывший человек!
— Вот именно, Финки. Ребята-патологоанатомы до сих пор стараются понять, что с ним случилось.
— А отчего он умер?
— От удара электрическим током, от потери крови… черт, даже не знаю. От всего. Ха! Вам это должно понравиться — парень умер от всего!
— И это тот самый человек, который выдавал себя за Стрейхорна?
— А вы взгляните на другие фотографии.
Здесь было несколько снимков, на которых Пени был жив и улыбался. Он действительно здорово смахивал на Фила, и было вполне понятно, почему кое-кто принимал его за другого.
И тут у меня прямо мурашки по спине побежали. Я взглянул на Доминика.
— Да это же сцена из «Полночь приходит всегда!» Он кивнул.
— Угадал. Идеальное голливудское преступление: парень шляется по городу, разыгрывая из себя Филиппа Стрейхорна, а кончает тем, что его убивают точно так же, как в одном из фильмов Фила Кровавик кончает парня. Кинематографическая справедливость. Может, где-то в других местах существует поэтическая справедливость, а у нас здесь — кинематографическая!
— А нельзя нам зайти в дом?
— Нет уж, Уэбер, если хочешь — иди, а я туда ни ногой.
— Конечно, сходи, только ничего не трогай, ладно? Следствие еще не закончено. А мы с Вертуном подождем здесь. Хочу задать ему пару вопросов насчет его шоу. У меня дома до сих пор хранится эта клевая футболка Вертуна-Болтуна. Жаль, не догадался прихватить ее с собой, чтобы ты на ней расписался. Вот ключ, Уэбер.
К парадному входу вела вымощенная кирпичом дорожка. Лужайка пахла свежескошенной травой. Когда я поднимался на крыльцо, под ногами скрипнули две ступеньки. Я вспомнил о том, как несколько дней назад вот так же поднимался по ступенькам в дом Райнера Артуса. В его доме царило какое-то смутное безумие, в этом же обосновалась жесточайшая смерть.
Я отпер дверь и вошел.
Меня охватил какой-то суеверный страх, когда я обнаружил, что в доме полный порядок. Чистые деревянные полы, в воздухе запах какого-то хвойного дезодоранта. Нигде ни пятнышка, все расставлено по местам. Будучи техническим консультантом одного из моих фильмов, Доминик несколько раз водил меня на места убийств. Они неизменно отражали хаос происшедшего — кровь, беспорядок, занавески, в отчаянии оборванные людьми, перед которыми замаячила смерть. Здесь же все было иначе. Дом Пенна, казалось, был готов хоть сейчас принять толпу гостей.
Я вошел в гостиную и увидел сидящую на синем диване Спросоню, лижущую красное мороженое.
— Привет, Уэбер.
— И давно ты здесь сидишь?
— Не знаю. Я ждала тебя. Вот, только что кончила прибираться.
— Ты знала этого человека?
— Джеймса Пенна? Нет. Но это еще одна часть того, что связано с Филом.
— Пени был убит так же, как Кровавик убил кого-то в фильме.
— Правильно. Я же тебе говорила: когда Фил снял эту сцену, все зло вырвалось на волю.
— Ты хочешь сказать, что Кровавик существует на самом деле?
Она улыбнулась и лизнула свое мороженое.
— Нет. Эту сцену придумал Фил, а не Кровавик. Все «Полуночи» придумал Фил.
— Так он жив?
— Нет. Он мертв. Но то, чем он был, все еще живо. Понимаешь? Если бы мы смогли растянуть по небу всех тех детей, которыми когда-то были, мы бы начали понимать самих себя гораздо лучше.
Сколько раз Фил убивал себя, снимая эту сцену после того, как я посоветовала ему не делать этого, не имеет ни малейшего значения — он убивал всего лишь себя тогдашнего. А все другие Стрейхорны, накопившиеся за тридцать лет, оставались целыми и невредимыми: маленький мальчик Фил, который убежал от буки Рок-н-ролла, Фил, который выдумал Кровавика, все-все. Всеми теми, кем ты был, управляешь ты нынешний. Но если этот нынешний «ты» умирает не так, как следовало бы, остальные начинают творить, что им вздумается. И, если их некому направлять, они со временем сходят с ума.
— Так значит, они убили Пенна?
— Ну естественно. Может, это был восьмилетний Фил с дурным характером, которому не понравилось, что кто-то его копирует. Или двадцатишестилетний Фил, который вечно был под кайфом и порой делал самые странные вещи… Не могу тебе сказать, кто именно. Может, это была какая-то их комбинация. А может, они навалились на Пенна всей толпой.
