– Вы неверно меня поняли, госпожа.

– Я – Бессмертная! Прима оперетты! На меня ломился весь Петербург! Я хоть завтра могу пойти в этот смрадный театришко, и они мозгами двинутся, что я снова на сцене! Театр опять оживет, потому что мне нет равных! – Табба наклонилась к прислуге, взяла ее за воротничок, притянула к себе, зашептала: – Я недавно была в театре! Они меня не узнали, а я всех этих тварей увидела! Эта ничтожная мразь… бездарь… Изюмов в швейцарской ливрее – кланяется, скалится, приглашает, заискивает, ручки всем лижет. А Гаврила Емельянович, скопище лжи и предательства, тут же визиточку сунул! Звоните, приходите, – она ударила по столику кулаком. – Вот вам всем! Не дождетесь! Я если и войду в театр, то совершенно с другого входа.

– А может вам и вправду стоит вернуться в театр? – с надеждой спросила Катенька.

– А вот это уж нет! – поводила актриса пальцем перед ее лицом. – Увольте! Телега под названием «театр» проехала! Я теперь живу другой, совершенно другой жизнью! Ты даже не догадываешься, какой.

Прислуга неожиданно насторожилась, поднесла палец к губам.

– Кажется, госпожа.

– Пойди, глянь.

Пока Катенька ходила глянуть, что происходит в доме, Табба торопливо подошла к серванту, спрятала бриллиант, вернулась на место.

Катенька, вернувшись, доложила:

– Княжна провожает князя Андрея. Как бы к нам не заглянула.

– Закройся на ключ и не открывай.

Девушка выполнила приказание, принялась убирать со стола посуду.

– Я его убью, – неожиданно произнесла Табба.

– Кого?

– Князя Андрея.

– За что?

– За то, что я для него пустое место.

– Что вы, госпожа? Он вас очень даже уважает.

– Уважать – это значит не замечать. А любить – это думать, каждую секунду сходить с ума! И я, Катенька, схожу. Каждый день, каждый час, каждую секунду.

В дверь вдруг раздался несильный стук, обе замолчали. Табба подала знак девушке, та довольно громко спросила:

– Кто здесь?

– Анастасия, – послышался из-за двери голос. – Мадемуазель уже спит?

– Да, уже более часа.

– А мне показалось, что кто-то в комнате разговаривает. И довольно громко.

– Нет, нет… Это я читала молитву.

– Ладно, тогда завтра.

– Что-то срочное?

– До завтра терпит.

Раздался звук удаляющихся шагов, актриса с кривой ухмылкой произнесла:

– Наверняка желала отчитать, чтоб не орали, – она зацепилась за воротничок прислуги, зашептала: – Нас здесь все ненавидят! Надо сматываться! Куда угодно, только не здесь! И чем быстрее, тем лучше. Устала, надоело, боюсь…

На Петропавловской крепости пробило полночь.

Табба привела себя в надлежащий вид только к одиннадцати дня, и когда вышла из спальни, увидела, что ей навстречу направляется княжна.

Анастасия бросила взгляд на слегка припухшее лицо актрисы, поинтересовалась:

– Неважно себя чувствуете?

– Заметно?

– Слегка.

– Наверное, мигрень.

– Вы в состоянии уделить мне полчаса? Мне важно с вами посоветоваться.

– Разумеется. Распоряжусь только, чтоб Филипп принес мне чашку кофию.

– Я сама, – княжна ударила в ладоши, крикнула: – Филипп!

Дворецкий возник немедленно, будто специально стоял за дверью.

– Слушаюсь, госпожа.

– Кофий мадемуазель!

Филипп удалился, девушки уселись на диван в каминной комнате. Анастасия с сочувственной улыбкой поинтересовалась:

– Может, велеть принести порошок?

– Само пройдет, – слабо усмехнулась Табба, положила руку на колено княжны. – Простите, что доставляю вам столько хлопот.

– Это пустое, – та помолчала, решая, с чего начать. – Вы часто вспоминаете мать и сестру?

– Странный вопрос, княжна.

– Ничего странного. Мне важен ваш искренний ответ.

Дворецкий принес поднос с кофейным прибором, откланялся и бесшумно удалился. Табба налила чашку, сделала пару глотков.

– С ними что-то случилось?

– Нет, разговор не об этом. Вы ведь любите их?

– Я все же не понимаю смысла ваших вопросов.

– Сейчас поймете… Неужели вам не хотелось бы их увидеть?

– Хотелось бы. А временами очень… Особенно когда тоска.

– А вы бы могли отправиться на Сахалин?

– Шутите?

– Вполне серьезно, сударыня.

– Странно… И вы ждете откровенного ответа?

– Да.

Актриса подумала, пожала плечами.

– Думаю, вряд ли. Во-первых, не вижу целесообразия. А во-вторых, полгода на пароходе… Нет, это выше моих сил.

Анастасия с торжественным злорадством посмотрела на нее.

– А вот князь Андрей видит целесообразие.

Табба на миг даже притихла.

– Простите, не поняла.

– Он намерен отправиться на Сахалин, чтобы встретиться с Михелиной.

– Он в своем уме?

– Сомневаюсь.

Бывшая прима на какое-то время замолчала, даже забыв про мигрень и кофе, наконец не без удивления произнесла.

– Вы хотите, чтобы я поговорила с ним?

– Это бесполезно. По этому вопросу его принимал даже великий князь. Но он стоит на своем, – Анастасия налила себе кофе, сделала совсем крохотный глоток. – Я бы просила вас отправиться в Одессу.

– Меня в Одессу? Зачем?

– Вместе с Андреем.

– Теперь я вообще ничего не понимаю.

– Сейчас поймете, – княжна подсела поближе. – Пароход на Сахалин отправляется из Одессы. Неплохо было бы договориться с капитаном, дать ему достаточно денег, и Михелина обратным рейсом могла бы вернуться сюда.

– Но почему этим должна заниматься я?

– Андрей не совсем здоров. Он совершенно не приспособлен к жизни. И было бы неплохо, если бы вы помогли ему. Если вы этого не сделаете, мы можем просто потерять его.

– Но вы ведь знаете о моем отношении к князю? – усмехнулась Табба.

– Знаю. И считаю, что это тоже в пользу. В процессе поездки вы узнаете друг друга ближе, и в итоге либо что-то случится между вами, либо вы расстанетесь навсегда. Возможно даже как друзья.

Табба поднялась, с натянутой светской улыбкой заявила:

– Я не сказала – да. У меня есть своя жизнь, свои дела, свои проблемы, которые предстоит решить. Простите… – и с подчеркнутым достоинством вышла из каминной комнаты.

В загородном конспиративном доме совещались трое – Ефим Губский, Беловольский и барон Александр Красинский. В комнате было довольно накурено, отчего Губский кашлял еще чаще, но никому курить не запрещал, потому как сам не мог отказаться от этой дурной привычки.

– Девица презанятна, – восторженно докладывал Красинский. – Артистична, умна, легка, подвижна – просто божий для нас подарок.

– Неужели никто из былых ее воздыхателей не признал ее? – усомнился Беловольский.

– Абсолютно! Более того, директор театра настоятельно пытался уговорить мадемуазель выйти на сцену! Он просто влюбился в нее!

– Вот и отлично, – Губский, глуша платком кашель, поднялся из-за стола, прошелся по скрипучим половицам. – Если она так талантлива, смела, решительна, будем ее готовить к покушению на генерал-губернатора.

– Вопрос о покушении решен? – вскинул брови Беловольский.

– Да, Центральный комитет принял решение.

– Но у нас проблема с деньгами, Ефим Львович! Товарищи из провинции жалуются, требуют! Некоторые даже шантажируют!

– Что вы предлагаете?

– Налет на банк. Мы об этом с вами говорили.

– Да, налет будет. Но уже без госпожи Бессмертной.

– С кем же?

– С вами, господин Беловольский.

– Со мной?!

– Да, с вами. Определите банк, изучите обстановку. Команда у вас есть, действуйте!

– Простите, но это крайне неожиданно.

Губский зло уставился на Беловольского, лоб его перечеркнула бьющаяся вена.

– А вы хотите, чтобы все было по плану, по расписанию?.. Лежать на печи и плевать в потолок? Нет, любезный Даниил Матвеевич! Мы обязаны жить по другому принципу! А принцип этот – каждый день опасность, каждый день смерть! – Он снова закашлялся, встал у окна и долго не мог прийти в себя от вспышки гнева. Сделал пару глотков прямо из графина с водой, сел за стол. – Госпожу Бессмертную готовить к акции срочно. Немедленно! Необходимо изучить особенности поведения генерал-губернатора, маршруты передвижения, наиболее подходящее место для покушения.