Последующие недели — эти дни, эти бесконечные ночи, когда Тренди открывал радость и волшебство библиотеки, — были почти счастливыми. Нюманс охотно делился с ним тем, что знал. Ему не составило труда увлечь Тренди за собой в страну, тайн. Действительно, самые приятные часы они проводили вместе после закрытия библиотеки, молчаливо копаясь на пыльных полках, с фонариком в руке выискивая колдовские книги. Иногда на углу какого-нибудь коридора вырисовывался чей-то силуэт и быстро прятался за колоннадой. Очевидно, не одному Нюмансу нравилось ночью в библиотеке.
Как-то, устав после многочасовых поисков, Тренди охватило отчаяние.
— Что ты хочешь, чтобы я здесь нашел? — набросился он на Нюманса. — Я предпочитаю заниматься своими рыбами. Что я должен найти в этих старых бумагах? Я пережил безумие, которое не объясняется в твоих книгах! — И добавил с еще большим раздражением: — Сперва объясни мне, почему ты убрал мою квартиру, почему съехали мои друзья, кто мне докажет, что ты не вышвырнул их. Откуда ты пришел, и где живет Берениса? Она никогда не приходит к нам спать днем…
Ничего не ответив на гневные обвинения, Нюманс посмотрел на него спокойным, и печальным взглядом, затем, после долгой паузы, объяснил: после отъезда Тренди, когда началась мода на подземелья, один из его друзей-музыкантов предложил Нюмансу квартиру. Предложил бесплатно, с условием, что тот будет поддерживать в ней порядок и охранять квартиру от воров. Нюманс согласился. До этого он жил с Беренисой, но ему невыносимо было, возвращаясь из библиотеки, видеть, как она уходит, чтобы раздеваться перед толпой в «Наслаждениях» или «Безумных Нефталис». А Беренисе больше не нравилось спать одной, когда он проводил время за книгами. Они решили жить отдельно и видеться по воскресеньям, всегда у Беренисы. Тогда же у Нюманса появилась привычка проводить ночи в библиотеке.
История Нюманса взволновала Тренди. Он видел в ней нечто сходное со своей страстью к далекой женщине. Конечно, Берениса не бросила Нюманса, и они жили в согласии и любви, той самой любви, которую он хотел познать с Юдит. Но был в Нюмансе тайный страх перед другой жизнью Беренисы. Он пытался избегать безумных мыслей о том, что она раздевается для других мужчин, не хотел знать о ее танцах, позах, которые она, обнаженная, принимала каждый вечер. Это была скрытая, терпеливая ревность, подобная той, что охватила Тренди в тот день, когда в доме Корнелла он открыл картину беглянки со «Светозарной». Тренди стало стыдно за то, что он накричал на своего друга. На самом деле он был рад, что Нюманс взял его под свое крыло, и ценил его заботу. Тренди согласился снова пойти в библиотеку.
Основной целью этих ежедневных походов был поиск следов Командора.
— Тебе надо знать о нем все, — повторял Нюманс, — надо узнать, кто он такой. Здесь ты найдешь все, что хочешь — журналы того времени, его книги, если он их написал, книги его родственников, воспоминания друзей, воспоминания Ирис, Рут, капитана — почему бы нет? — а возможно, и Великого Змея…
Когда Нюманс так говорил, в его голосе слышались дыхание океана, шум волн, их тяжелые удары о скалы, виделись лица проклятых моряков и корабли с разорванными парусами. В его словах был дух приключений. Так тогда казалось Тренди, и он шел туда, куда звал его Нюманс, как некогда шли за тем, кто звал открывать неизведанные страны.
Вскоре Тренди стал ходить в библиотеку не только ночью, но и днем, открыто, с читательским билетом. Ему полюбилась атмосфера читальных залов с зелеными лампами, легким шорохом переворачиваемых страниц, едва слышными вздохами или шушуканьем — говорить громко считалось здесь преступлением, даже святотатством, и нарушение этого правила каралось немедленным изгнанием. Он сблизился с несколькими завсегдатаями. Если бы в его памяти не были бы так свежи воспоминания о «Дезираде» и если бы не бросающиеся в глаза уличные причуды, он мог бы счесть большую часть читателей сумасшедшими. Здесь был один молодой человек, худощавый и бледный, всегда крестившийся перед началом работы над своими карточками. Он садился только на место 222 и громким голосом угрожал устроить в библиотеке пожар, если по недосмотру служащий усаживал на его место кого-то другого, даже известного профессора. Был один старик, проводивший все дни, уткнувшись в старинные книги IV века, время от времени кивая и бормоча: «Это правда, я все помню». И непонятно было, относились ли эти слова к содержанию книги или к прошлому старика. Он был таким дряхлым, что, казалось, будто он явился прямиком из того времени. И был еще мужчина неопределенного возраста, маленький и толстый; сперва он раскрывал огромный словарь, затем доставал из сумки разнообразную еду, которую начинал поглощать, прикрывшись книгой. Интересно, как к этому относились служащие и его соседи? Вопреки правилам его никто не беспокоил, и Тренди спрашивал себя, что за редкая извращенность приводила этого человека каждый день под византийский купол библиотеки, приходил ли он сюда ради книг или его страсть к земной пище проявлялась только при запахе старых переплетов и пожелтевшей бумаги.
Итак, Тренди погрузился в океан книг. В Нюмансе странным образом сочеталась мечтательность и практичность. Он посоветовал Тренди начать с изучения магии:
— Затем мы перейдем к периодике, туда, где хранятся газеты и журналы, и поищем, кто же такой Командор.
— А, по-моему, именно с этого и надо начинать, — возразил Тренди. — Командор — реальный человек, не какой-то волшебник, он личность или изображает личность, как в театре или кино!
Нюманс со своей обычной серьезностью покачал головой:
— Личности, как ты их называешь, имеют души демонов. Тот, кто нам их послал, сделал это для того, чтобы искушать нас и губить. Самое великое коварство дьявола — заставить нас думать, что он не существует.
Тренди признал себя побежденным. Он изучал тайны моря, сказочных созданий, обитающих в его глубинах, царство Левиафана и свиту его гидр. Ежедневно он погружался в чудовищные пропасти, но боялся этого меньше, чем пропасти, разверзшейся в нем самом. Полностью стереть мучительные воспоминания не удалось, но, по крайней мере, подобное погружение его успокаивало. Затерявшись среди летописей со всего мира, разбираясь в древних словах, иероглифах, мертвых языках, кабалистических знаках, Тренди испытывал наслаждение, которое никогда не испытывал при изучении рыб. После «Светозарной» исследования рыб стали механическими и уже не приносили радости. Здесь же, словно впав в детство, когда он проводил часы, изучая жизнь в лужах морской воды, Тренди жил на границе двух миров, видимого и невидимого, подстерегал и без отдыха исследовал то, что таила хрупкая оболочка вещей. Терпеливо, упрямо, поддерживаемый Нюмансом, он открывал в океане книг собственное море.
Какая судьба толкнула его сюда, когда почти все в городе устремились под землю? Тренди редко задумывался об этом, прекрасно чувствуя себя под стеклянной крышей библиотеки, тускневшей с наступлением вечера. Теперь он понимал маленькие радости Корнелла, его любовь к ночи, к одному этому слову «ночь». Когда вместе с Нюмансом они поднимали ценные манускрипты, разыскивали колдовские книги, написанные, словно кровью, красными чернилами, рассматривали гравюры с изображением ужасных чудовищ и черепах, несущих на спине целые острова, гримасничающих тритонов, гигантских липких водорослей, цепляющихся к днищам кораблей и увлекающих их в глубину, перед Тренди разворачивался средневековый ад с его пастью кита; ужасная библейская ночь, ночь Ионы и первых демонов, великих рыб Вавилона, кольчатых змей, свернувшихся в морской бездне. Все они были здесь, спали между страниц — хищные создания и доказательства мечтаний Корнелла, драконы времен потопа и до потопа, подстерегавшие людей, смело проплывавших мимо на своих хрупких кораблях. В любой момент могли пробудиться недра моря, и тогда случались землетрясения, звездный дождь, появлялись громадные армии, происходили кораблекрушения и встречи с неизведанным. По мере того как Нюманс переворачивал страницы энциклопедий и старых карт, иногда останавливаясь и комментируя какой-нибудь сюжет, еще более чудовищный, чем другие, — о нереидах с покрытыми чешуей хвостами вместо ног, о яростных гидрах с торчащими, как крючки, плавниками, о гигантских крабах с шипастыми клешнями, — он старался показать Тренди, что все земные изображения дьявола, сильфиды, сатиры, горгульи, карлики произошли от одной-единственной первой змеи, Левиафана или Великого Змея, родившегося в соленой сине-зеленой воде на границе света и тьмы.
