Итак, Авикт снова вызвал призрак древнего колдуна, носившего имя Бит, и совершил некий таинственный ритуал, использовав застывшую смолу, с незапамятных времен оставшуюся на морском берегу, и куски окаменевшего дерева. Потом мы вместе произнесли формулу, отсылая полуистаявший дух Бита в отделенную от нас тысячелетиями эпоху Змеиного племени.
Через некоторое время мы совершили иной обряд и произнесли заклинание, дабы вернуть дух Бита в наше время. Перед нами предстал призрак, подобный рассеянному в воздухе легкому пару, и голосом, еле слышным, как замирающее эхо исчезающих воспоминаний, указал нам ключ к загадочной надписи, найденный им в отдаленном прошлом, когда на Земле еще не было человека. После этого мы уже ни о чем не стали спрашивать Бита и позволили ему возвратиться в царство вечного сна и забвения.
Мы прочли надпись на пластине и записали ее буквами нашего алфавита, встретив при этом немало трудностей, ибо сами звуки языка Змеиного племени, не говоря уже о мыслях и выборе символов для их обозначения, были чужды роду человеческому. Расшифровав надпись-до конца, мы поняли, что в ней содержится формула некоего заклинания, применявшегося магами Змеиного племени. Но известными оставались цель заклинания и то, какое существо должно явиться в ответ на свершаемые обряды. Здесь не было ни изгнания духов, ни иного средства, необходимого для того, чтобы маг был в состоянии отослать обратно существо, явившееся из неведомой бездны.
Велико было ликование Авикта, понявшего, что мы узнали нечто, прежде неведомое людям. И несмотря на то что я пытался отговорить его, он решил испытать заклинание, убеждая меня, что наше открытие не случайность: оно предопределено самой судьбой. Авикт, казалось, презрел опасность, которой мы могли подвергнуться, если бы вызвали к жизни создание, происхождение и свойства которого были нам неведомы.
— Ибо, — говорил он, — ни разу за все те годы, что я посвятил магии и волшебству, не вызвал я ни бога, ни дьявола, ни демона, ни покойника либо духа, которого не мог бы покорить своей воле и отослать обратно по своему желанию. И мне ненавистна сама мысль о том, что Змеиное племя, как бы ни было оно искусно в некромантии, могло покорить себе какого-нибудь духа или силу, пред которой оказались бы беспомощными мои заклинания.
Итак, видя, что Авикт упорствует в своем намерении, и признавая власть учителя, я согласился, хотя и не без страха, помочь ему в опыте. И тогда мы, дождавшись благоприятного расположения звезд и точно определив час, собрали в покоях, где обычно совершали ритуалы, все редчайшие вещества и предметы, необходимые для успеха нашего рокового опыта.
Умолчу о том, какие ингредиенты пришлось нам использовать, какие действия мы совершали; не буду описывать резкие, свистящие звуки заклинаний, недоступные устам тех, кто не рожден Змеиным племенем, и составлявшие основную часть обряда. К концу его мы начертали свежей голубиной кровью треугольник на мраморном полу. Авикт стал в одном углу, я — в другом, а в третий мы поместили иссохшую темно-коричневую мумию воина-атланта, носившего когда-то имя Ойгос. Находясь внутри треугольника, мы с Авиктом держали между пальцев обеих рук медленно тлеющие сальные тонкие свечи, вытопленные из жира мертвецов и держали их так, пока они не догорели до конца. А в вытянутых распростертых ладонях мумии Ойгоса, словно в неглубоких кадилах, горели тальк и асбест, разожженные известным лишь нам способом. Сбоку на полу обозначили мы неразрывный эллипс, составленный из бесконечно повторяющихся сплетенных друг с другом двенадцати тайных знаков Оумора, ибо здесь мы могли найти убежище, если вызванный дух проявит враждебность или откажется повиноваться. Мы ожидали до тех пор, пока не взошли северные созвездия, как было предписано змеиными магами. И когда зловонные свечи догорели меж наших обожженных пальцев, а тальк и асбест превратились в золу на изъеденных ладонях мумии, Авикт Произнес СЛОВО, смысл которого оставался темным для нас, и Ойгос, оживленный нашей магией и подвластный нашей воле, выждав необходимое время, гулко, словно могильное эхо, повторил его, а затем и я, в свой черед, произнес это СЛОВО.
Готовясь к обряду, мы подняли раму небольшого окна, ведущего в открытый портик, дабы то, что явится к нам, имело свободный доступ. Когда же зажглись свечи и зазвучали заклинания, море утихло, ветер упал, и, казалось, все вокруг замерло в ожидании неведомого гостя. Мы исполнили все ритуалы, трижды произнесли СЛОВО, долго стояли без движения, напрасно дожидаясь какого-нибудь видимого знака. Лишь тихо горели светильники, не появилось никакой новой тени, были только те, что отбрасывали мы с учителем, Ойгос и мраморные фигуры, стоявшие у стен зала. И в магических Зеркалах, которые мы искусно расставили так, чтобы в них было видно недоступное человеческому взору, не было и следа какого-нибудь отражения.
Утомленный долгим ожиданием, Авикт был раздражен и разочарован. Он решил, что заклинания не достигли цели. Я, подумав о том же, почувствовал тайное облегчение. Мы стали расспрашивать мумию Ойгоса, дабы узнать, не ощутил ли он возле нас присутствия чего-либо чужеродного, ибо мертвые приобретают чувства, отсутствующие у живых. И мумия, получившая дар речи благодаря искусству некромантии, ответила отрицательно.
— Поистине, — промолвил тогда Авикт, — дальше гадать бесполезно. Без сомнения, мы неверно истолковали надпись, не сумели подобрать предметы и субстанции, необходимые для успеха, либо произнесли слова заклинания не так, как подобало. Могло случиться и так, что по прошествии столь долгого времени существо, которое первоначально должно было явиться в ответ на заклинание, перестало существовать или свойства его настолько изменились, что все ритуалы сейчас бесполезны.
Я с готовностью согласился с его словами, надеясь, что этим все кончится. После неудачной попытки мы продолжали наши обычные занятия, но, беседуя друг с другом, избегали упоминать о странной пластине и формуле, начертанной на ней.
Дни проходили, как прежде; море, наступая в часы прилива, яростными белопенными валами с ревом билось о крутые скалы, ветры мчались мимо нас, завывая в своем неутихающем гневе, огибая темные кедры, склонявшиеся под их дуновением, как ведьмы склоняются под дыханием Таарана, повелителя Зла. Поглощенный новыми опытами и магическими ритуалами, я почти забыл о нашей неудаче и был уверен, что Авикт также не вспоминал о ней.
Казалось, все было по-прежнему, ничто не угрожало нашему спокойствию, ничто не беспокоило нас. Ибо могуществу, дарованному мудростью, нет предела, и мы чувствовали себя в большей безопасности, чем самый могучий из царей. Составляя гороскопы, мы не находили в них ничего для нас неблагоприятного: ни геомантия, ни другие гадания не предвещали и тени беды. И подвластные нам духи, как бы ужасны ни казались они взору обычных смертных, выказывали полное повиновение своим повелителям.
Однажды в ясный летний день мы, как обычно, прохаживались по мраморной террасе за домом. Облаченные в одеяния цвета штормового мо ря, мы гуляли среди колышущих ветвями деревьев, что отбрасывала причудливые тени. Я увидел послушно следовавшие за нами две голубоватые тени — мою и моего учителя — на мраморе пола, а между ними –странное темное пятно, которое никак не могло быть тенью кедра. Я был очень удивлен и даже испуган, но ничего не сказал об этом Авикту, все время внимательно наблюдая за неведомой тенью.
Я заметил, что она упорно преследует тень моего учителя, постоянно находясь от нее на одинаковом расстоянии. Она не дрожала под порывами ветра, двигалась медленно, словно текла густым, тяжелым гноем; она не была ни синей, ни пурпурной, ни черной, ни какого-либо иного оттенка, привычного человеческому глазу, — это был цвет гниения, темнее, чем сама смерть, и форма ее также была чудовищной: казалось, ее отбрасывает нечто, передвигающееся прямо, как человек, но имеющее плоскую квадратную голову и длинное извилистое туловище, присущее существам, которые привыкли не ходить, а ползать.
