Моросивший с утра дождик перестал, и в прорывах желто-жемчужных облаков проглядывало широкими полосками зеленовато-лазурное небо. Со двора пахло верблюжьим и конским навозом, у хозяйского птичника, важно переваливаясь в грязи, галдели гуси. С галереи – караван-сарай стоял на невысоком, спускавшемся к Волге холме – неплохо просматривался город. С мощеными улицами, кирпичными и каменными домами, керамическими трубами канализации и водопровода, с мечетями и церквями – ордынская столица являлась центром православной Сарайской епархии – и круглыми уютненькими площадями, чем-то – наверное, платанами и фонтанчиками – так похожими на парижские. Вот выйдешь на улицу, закроешь один глаз – и вылитый бульвар Сен-Мишель или, скажем, Клиши, разве что без секс-шопов. Честно сказать, Егору нравился город – чистый, уютный, зеленый, правда, так толком и не оправившийся от разорения Тимура. Вообще же, не везло в последнее время Орде – то чума, то тот же Железный Хромец Тамерлан со своими непобедимыми туменами. Не везло. Однако и того, что еще возрождалось, для общего впечатления хватало, а уж Вожникову – точно имелась возможность сравнивать. Та же канализация, водопровод, фонтаны, стекла в окнах, сады… ах, сады! Они уже и сейчас, казалось, пахли яблоневым и вишневым цветом, хотя и рано было еще.

– Ай, вай! Давай, давай, батыр! Не промажь!

Ах, как орали мальчишки! Впрочем, не только они, среди зрителей хватало уже и взрослых, тем более, что князь-орясина Хряжский, желая славы, велел распахнуть настежь широкие ворота. Смотрите, любуйтесь русской удалью молодецкой!

– А ну-ка, гони свистульку! Обещал!

– Так я…

– Давай, кому говорю! А не то ка-ак плесну в морду!

Тот паренек, что со свистулькой, попытался было, соскочив с дерева, убежать, затеряться, как парижский гаврош в Сент-Антуанском предместье, да не успел малость – ухватили его за шиворот, хряснули в нос да, пустив юшку, отобрали свистульку. А и поделом: не играй почем зря, не хвастай! На прощание еще и пинков надавали – совсем скис пацан, заныл, заплакал, потащился вдоль улицы, воровато кулак недругам своим показывая: мол, ужо, позову старшего брата, он вам…

– Бача! Эй!

Мальчишка остановился, огляделся, зыркнул вокруг глазами заплаканными зелеными – его, что ль, звали? Иль показалось, ослышался? Да нет, по уху-то не били.

– Парень!

Из-за дерева да меж заборами, где рос старый платан – оттуда и звали. Тихо так, но слышно. Подойти? Ага… Башир подошел как-то… лучше и не рассказывать.

– Монету хошь?

Ага, ага, бедолагу Башира именно так и зазывали, а потом…

– Да нужна мне твоя медяха!

– Так не медяха. Дирхем.

– Дирхем?

Снова показалось, что ослышался. Нет, правда – неужто о дирхеме речь шла? Это ж сколько свистулек можно будет у косого Хайнуллы на старом рынке купить! Дюжину! Да что там дюжину – больше, намного больше! И пусть этот шайтан Айгиль со своими дружками описается от зависти! Да. Так!

– Так как насчет дирхема? Или я другого кого попрошу.

– Не, не надо другого! – совсем позабыв про печальную судьбу Башира, парнишка подбежал к платану. – А чего делать-то?

– А то, чего я скажу. И зря языком не болтать – это лишнее.

Шмыгнув носом, ордынский гаврош – звали его Зуятом – с надеждой воззрился на прятавшегося за платаном человека в синем азяме поверх коричневого, испачканного чем-то бурым – то ли грязью, то ли кровью – чекменя. Карие глаза, русые волосы, бородка, шапки нет – потерял, видно, или украли, ухарей тут, в этом районе, хватало. На вид человек вполне приличный, не какой-нибудь там махробатный пес. Махробат – так багдадские да ургенчские купцы развалины старые называли – трущобы. Может быть, это даже и не простой человек, а… скажем – приказчик! Или даже – сам торговый гость, торговец живым товаром, уважаемый всеми человек! Напали на него нехорошие люди, видно, вот и…

И дирхем! На ладони – маленький, блестящий… дюжина свистулек! Больше!

– Ну, что смотришь? Бери.

Зуят несмело протянул руку… оп! Есть монетка! Теплая! За щеку скорей ее, чтоб не потерять.

– Фто делать-то?

– Вон караван-сарай, видишь?

– Уву.

– Зайдешь, найдешь – сам найдешь, особенно не выспрашивая! – Егора-князя, скажешь, здесь я, ранен – помощь нужна… Быстро и тайно. И не в караван-сарай. Понял все?

– Уву, уву…

– Да вынь ты дирхем – подавишься. Все сладишь – еще один получишь.

– Еффе?!

– Беги, давай.

Застонав, незнакомец схватился за руку и откинулся к толстому стволу дерева, впрочем, Зуят этого уже не видел – со всех ног мчался к караван-сараю.

– О! Гляньте-ка! Плакса Зуят прибежал. А что, Зуят, у тебя еще есть свистулька?

Эх, сказать бы вам – срыгнули бы с зависти! Дирхем! Ва! Два дирхема – ва, Алла! Господи, господи, не сглазить бы.

Никто за гаврошем и не смотрел – кому надо-то? Шмыгнув в ворота – а там уж вся толпа и была, – мальчишка пробрался к дому, заглянул на галерейку… Ап! Кто-то крепко ухватил его за ухо, да так, что аж искры из глаз – не вырвешься!

– Ты что тут, пес, шастаешь? Небось украсть чего хочешь?

– Не-а, я к хозяину, Казиму-хаджи.

Неместный схватил – урусут – то Зуят понял сразу, потому про хозяина караван-сарая и вспомнил, если б другой кто схватил – по-другому бы разговаривал. Дирхем… Ммм… Нет, один дирхем все же лучше тетушке Фатьме отдать. Да, так лучше будет. Зато на другой – свистульки!

– Ай, пусти, да?

Освободили ухо, оно запылало, да не до него сейчас – Зуят живенько в дом бросился, на заднюю, для слуг, половину. Там вдруг и углядел на лестнице важного господина – красивого, как весеннее солнце, в алого аксамита кафтане с золотой тесьмой, при сабле. Тут уж никаких сомнений не оставалось: повезло – вот он, Егор-коназ. Сразу-то к нему гаврош, конечно, не сунулся – наказ раненого накрепко запомнил. Выждал, проследил, прошмыгнул – поскребся, как кот, в дверь.

– Ну, входи, кто там?

– Я, господин, к вам.

Егор-коназ, как видно, хорошо понимал по-татарски и даже ничуть не удивился, на лавку кивнул – садись, мол. Уважительный и, видно, не злой, хоть и князь! Сильно он этим Зуяту понравился.

– Вы, господин, Егор-коназ? – все же уточнил мальчишка.

– Ну-ну! – князь моргнул с таким нетерпением, будто только Зуята и ждал. – Тебя послал кто-то? Говори, не бойся.

– Я, господин, и не боюсь. Друг твой в азяме синем тут, недалеко, за платаном, раненый.

– Понял. Молодец. На вот!

Золотой!!! Вот это да! Вот это подфартило!

– Идем, господин, я провожу.

Князь Егор покусал ус:

– Беги пока. Жди за воротами. А я сейчас.

Проводив задумчивым взглядом нежданного вестника, Вожников быстро позвал к себе самых верных людей:

– Местечко тайное в городе присмотрели, да?

Те поклонились:

– Так мы докладали, княже.

– Помню, – Егор нахмурился. – Теперь другое придумать надобно – как туда кой-кого доставить, чтоб не прознал никто.

Питейный дом – майхона – Федохи Утырка, как и положено всем подобным заведениям в мусульманских странах, находился за городской чертой. Впрочем, вполне в зоне свободного доступа, поскольку в ордынских городах не было стен – ханы опасались восстаний и предпочитали не иметь укреплений, чтоб, в случае чего… в общем, действовали по принципу «бей своих, чтоб чужие боялись».

Федохе Утырку отсутствие городских стен было на руку – клиенты приходили часто, распивали, конечно – за тем и являлись, – развлекались с падшими девками, играли в зернь и прочими нехорошими излишествами занимались, за что платили хозяину майхоны сполна кто звонкой монетой, кто продуктами, кто ковер из дома тащил, а кто-то и последний халат снимал – всякое бывало. Обо всех своих клиентах-пьяницах, в магометанском обществе явно порицаемых, Утырок, как и подобает, во всех подробностях рассказывал начальнику округа, вернее, конечно, не самому начальнику, а его заместителю, кривобокому Кариму Истузи, по совместительству – смотрителю местного рынка. Так себе был рынок, мелкий, в основном рыбники, зеленщики да торговцы всякой теребенью – да Карим не жаловался, мзды хватало, да еще вот майхонщик Федоха информацию сливал. Сливал осторожно, далеко не на всех – иные и самому по крайней нужде могли пригодиться-понадобиться, как, к примеру, тот же Рустам-хали, смотритель фонтанов, или даже… Нет. Такие люди обычно и не «светились», приезжали тайно. Вот как эти парни, мелкие приказчики из Бельджамена, застрявшие в Сарае до схода льда. А что? Приплыли по осени с караваном судов, теперь летней водной дорожки ждали. Скучали, а сюда, в майхону, приходили веселиться, да уже, похоже, спускали последние денежки, вот уже и до имущества докатились – ишь ты, богатый какой ковер волокут! Неужто хорасанский?