Леж Юрий. Во сне и наяву
Дурацкий сон, как кистенем,
Избил нещадно.
В.Высоцкий
Но если вдруг когда-нибудь
мне уберечься не удастся,
какое новое сраженье
ни покачнуло б шар земной,
я все равно паду на той,
на той далекой, на гражданской,
и комиссары в пыльных шлемах
склонятся молча надо мной.
Б.Окуджава
Когда в небольшую, беспощадно залитую осенним, пока все еще жарким солнцем, но отлично охлаждаемую сделанным в Китае японским кондиционером приемную неторопливо, по-хозяйски осматриваясь, вошли странно одетые, хмурые и будто пропитанные уличной пылью люди, секретарша Танюшка едва удержалась, чтобы в удивлении не разинуть маленький, симпатичный ротик. За долгие два с лишком года работы таких необычных посетителей перед кабинетом директора и одновременно хозяина небольшой, но крепкой фирмы по оказанию всевозможных услуг и продаже всего, что продается, она никогда не видела, хотя, помнится, доводилось ей повстречаться за это время и с самыми обыкновенными бандитами-рэкетирами: малость туповатыми, неповоротливыми громилами, больше напоминающими ожившие шкафы, чем людей, — бывали в гостях у шефа и громкоголосые, веселые без повода, вечно улыбающиеся иностранцы из дальних англоязычных стран, встречались среди посетителей шустрые, узкоглазые японцы и каменнолицые китайцы, как-то заглядывал даже натуральный негр — не какой-нибудь афроамериканец в широких штанах и серьгой в ухе или ливийский беженец из Парижа, а настоящий лоснящийся черной жирной кожей состоятельный вождь племени из Кении или Сомали — Танюшка не запомнила, да и не так важно это было. Но вот сейчас перед ней стояли четверо, одетых, будто на киносъемки — двое в распахнутых, грубых, серо-зеленых шинелях, из-под которых выглядывали старенькие заношенные, местами заштопанные френчи или гимнастерки, один — в черном бушлате, в бескозырке, в тельняшке, точь-в-точь — матрос-анархист из старинного кинофильма, а четвертый — в блестящей, черной кожанке, перепоясанной широким бурым ремнем, на котором солидно и демонстративно висела потертая, старая кобура с чем-то явно тяжелым внутри.
Несмотря на очень светло-русый цвет волос, блондинкой по духу Танюшка никогда не была, хотя частенько использовала приклеенный светловолосым девушкам ярлык недалеких глупышек для достижения своих, сугубо сиюминутных женских целей. И в подлинность нежданных гостей поверила сразу и безоговорочно, даже еще толком не рассмотрев их — очень уж реальными, земными и не театральными они были, несмотря на неожиданный ошеломляющий внешний вид. И поведение их говорило о том, что в приемной очутились не случайно заблудившиеся актеры, не приятели хозяина фирмы, решившие разыграть того по какому-то неведомому девушке случаю, а — именно те, кто имеет право любую дверь открывать без стука — хорошо, если не ногой! — везде чувствуя себя, как дома.
Подошедший ближе всех к замершей, будто завороженной секретарше высокий, сутуловатый мужчина лет тридцати с небольшим сдвинул на затылок помятый, выцветший картуз с треснувшим в уголке черным блестящим козырьком и неожиданно яркой красной звездочкой на месте когда-то гораздо большей кокарды, отер вспотевший лоб тыльной стороной ладони и улыбнулся ободряюще, мол, разве мы такие страшные или кусаемся без предупреждения?
— А где бы тут у тебя воды испить? — запросто спросил он у Танюшки с уверенностью давным-давно знакомого человека. — Жарко сегодня…
Голос мужчины показался секретарше усталым, но твердым и чем-то приятным, может быть, уверенностью в себе, может быть, отсутствием привычного среди окружающих девушку представителей противоположного пола стремления любой ценой привлечь её внимание к себе.
— А… э-э-э… а… вот, — не найдя нужных слов для ответа, Танюшка ткнула рукой в уголок рядом с входной дверью, в котором примостился двадцатилитровый кулер, предназначенный, правда, лишь для почетных или очень уж раскованно ведущих себя посетителей.
— И здесь эта бандура, — огорченно махнул рукой человек в кожанке. — Все-то у вас не по-человечески. Ты, Пашка, будешь пить, не поломай все стаканчики, а то привык, понимаешь, крынку в руках сжимать, да покрепче, а здесь материал хрупкий, нежный… да и воду опять не разлей, как на первом этаже…
— Я уж лучше потерплю, — отрицательно качнул головой спросивший секретаршу о воде мужчина. — Чего ж опять-то мучиться? Потом уж из водопровода напьюсь, благо, тут вода идет чистая и без ограничений каких…
— Ну, тогда за дело, что ли, чего время терять? — то ли уточнил, то ли скомандовал одетый матросом, невысокий крепыш со свисающими едва ли не до самого колена роскошными позолоченными ножнами форменного офицерского кортика, и, обращаясь к Танюшке, добавил: — А ты, девка, давай-ка отсюда… в общую залу, что ли… и без тебя разберемся с буржуем вашим.
С неожиданным облегчением, будто отпущенная на волю из предбанника заполненной гуляющими вторые сутки братками сауны — был в её коротенькой биографии и такой прискорбный эпизод, о котором секретарша не любила вспоминать — Танюшка вскочила из-за стола и, путаясь в высоченных каблуках, рванулась к двери, провожаемая прищуренным, хлестким и плотоядным взглядом морячка.
— …стой!
В полушаге от показавшихся спасительными дверей секретаршу остановил второй мужчина в шинели, из-за спины которого пугающе торчал длинный ствол старинной громоздкой винтовки. Сердчишко Танюшки испуганно замерло и тут же ухнуло куда-то вниз, под желудок, а проявивший бдительность визитер прихватил грязными, обветренными ладонями с траурной чернотой под ногтями и въевшимся в кожу ружейным маслом маленькую дамскую сумочку, на рефлексе подхваченную девушкой с дальнего уголка своего стола. Видимо, таинственные пришельцы, кто бы они ни были, отлично понимали, что современная женщина способна унести в таком вот «кошельке» на длинном тонком ремешке, как минимум, пару гранатометов и тактическую ядерную боеголовку на десяток килотонн в придачу.
— Ключи откель? — поинтересовался бдительный, моментально нащупав и идентифицировав небольшую связку внутри сумочки.
— …от дома… — шепотом с трудом выговорил Танюшка, непроизвольно облизнув пересохшие от волнения губки.
— Иди, — кивнул на такую близкую дверь солдат, старательно, но неумело отводя глаза от глубокого декольте секретарской бежевой блузки.
До мнимого освобождения оставалась лишь пара шагов…
— Ну, и девки тут, — услышала она явно не для женского уха предназначенные слова матроса. — Ноги голые, титьки напоказ — как в танжерском борделе… и не скажешь, что русские девки-то… чудеса в решете, да и только… вот помню, был такой случай…
— …ты воспоминания брось, — сурово прервал морячка названный Пашей солдат. — Потом расскажешь про свои бабские подвиги, а теперь — дело делать надо.
Захлопнулась дверь за спиной Танюшки, и девушка на ослабевших от нахлынувших эмоций ногах сделала пару шагов по коридорчику в направлении большой комнаты менеджеров по продажам, про которую, как поняла секретарша, и сказано было «общая зала». И только сейчас, спустя уже пару минут после появления незваных гостей, Танюшка поняла, почему ни одежда, ни поведение их не показались ей изначально декоративными, нарочитыми и театральными… запах… вот она — разгадка. Вошедшие в приемную люди пахли тяжелым, застарелым потом, крепчайшей махоркой, кисловатым, размокшим хлебом, разношенной кожей сапог, дегтем, ружейным маслом и сгоревшим порохом — хотя девушка никогда и не знала таких запахов — пахли тяжелым трудом, посвистом пуль и лихой бесшабашностью привыкших к смерти людей. Так не могли пахнуть ежедневно принимающие душ, пользующиеся дезодорантами, духами и туалетной водой современники, забывшие о недоедании, холоде, изнурительном труде за копейки, на которые можно купить лишь кусок ржаного хлеба да пару луковиц.
«Ой, и что же это…» — додумать Танюшка не успела, уловив из-за дверей менеджерского отдела нестройный хор голосов, в котором было невозможно разобрать отдельные слова, однако, при этом ничего тревожного, неприятного девушка не ощутила и, понадеявшись на пресловутую женскую интуицию, несмело, стараясь не бросаться сразу в глаза, просочилась в помещение — оставаться одной в коридоре ей показалось гораздо более неуместным и, почему-то, страшным.
